Расплата

Весь остаток дня, Кристина, чувствуя себя разбитой, провела в своей комнате, безжизненным взглядом взирая на отражение в зеркале. Правда, которая так внезапно обрушилась на женщину, казалось, высосала из нее все жизненные силы. Или, быть может, все дело не в правде, а в его словах? И буду любить ее вечно… Боже, как больно и как глупо… Она, дочь уличного музыканта, ставшая законной супругой самого виконта де Шаньи, позволила этому недопустимому чувству не просто прорости в ее душе, но еще и созреть! Пресвятая Дева Мария, как же теперь быть?! Что делать? Разум Кристины подсказывал ей единственно правильный выход из сложившейся ситуации, но сердце… Сможет ли она навсегда покинуть стены этого здания, чтобы заживо похоронить себя в ставшем таким ненавистным особняке де Шаньи? И буду любить ее вечно… Господи, спасибо тебе за то, что месье Мулхейм любит другую и никогда не взглянет на нее, как на женщину! Потому что, будь это иначе, смогла бы она держать свои чувства при себе? Смогла бы устоять перед искушением? Смогла бы не нарушить священный брачный обет? Вновь обретя способность двигаться, виконтесса, в ужасе от своих мыслей, быстро встала на колени и, сложив перед собой руки в молитвенном жесте, начала страстно шептать, желая, чтобы ее слова были наконец услышаны там, наверху: -…не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Кристина, низко опустив голову, словно провинившаяся ученица, не выучившая урок, стояла около рояля в комнате Армана. Как и много раз прежде, их с Эриком занятие проходило поздно вечером, когда коридоры Оперы становились безлюдными. -Но, месье, почему мы занимаемся так поздно? -Мадам, вы ведь не хотите, чтобы наши занятия стали достоянием общественности? Привычный полумрак комнаты, освещенной лишь парой свечей, позволял женщине надеяться, что мужчина не заметит ее излишнюю бледность и нездоровый блеск в глазах. Длинные каштановые локоны виконтессы ниспадали вперед, почти полностью закрывая лицо. Его порхающие над клавишами пальцы, тихий голос, что-то объясняющий ей… Но что такое? Почему она отчетливо слышит произносимые им слова, но не может понять их смысл? Как будто они говорят на разных языках… Все еще не в силах взглянуть на директора Оперы, Кристина вновь и вновь задавалась одним и тем же вопросом, на который хотела и, между тем, боялась найти ответ. Зачем я здесь? Зачем…? Зачем…? Зачем… Быть может, потому что это наше последнее совместное занятие музыкой? Мои последние минуты, проведенные рядом с ним… Ведь даже у людей, которых ведут на казнь, есть право на исполнение последнего желания… И буду любить ее вечно… Как должна быть счастлива женщина, которой предназначались эти слова и как несчастлива она, услышавшая их… Боже, если словами можно убить, то почему она все еще жива?! Как больно… Как нестерпимо больно… Но скоро всему придет конец… Даже ее боли… Совсем скоро их с Эриком занятие подойдет к концу, и она уйдет. Навсегда… Вернется к себе, в особняк де Шаньи, как примерная жена, и будет ожидать там мужа. Своего мужа… Как там говорилось? Пока смерть не разлучит нас… Если совсем скоро всему придет конец, то почему ты боишься взглянуть на месье Мулхейма и навсегда запечатлеть в памяти его длинные темные волосы, удивительно зеленые глаза, высокие скулы, пухлые губы, даже шрам, который в вашу первую встречу показался тебе таким ужасным? Взгляни на него, ну же, взгляни! -Мадам, что с вами? Вам нездоровится? — Только сейчас Кристина поняла, что музыка больше не звучит в комнате, уступив место тишине. Может быть дело в том, что она действительно больна? И те чувства, которые она испытывает, вовсе не настоящие? Быть может пламя, сжигающее ее изнутри — последствие тяжелого недуга, и скоро наступит облегчение? -Со мной все хорошо, месье… — Бесцветным голосом прошептала несчастная. -Но тогда почему вы не поете? Я верну вам голос, но в этот же день вы навсегда покинете Оперу. Месье, вы все еще хотите знать, почему я не пою? Почему я, чувствуя, что с каждым днем мой голос крепнет и вот-вот вернется ко мне, внезапно замолкаю и весь оставшийся урок пребываю в таком состоянии, будто не в силах повторить даже самое простое упражнение? Месье, вы действительно хотите знать ответ? Вместо этого признания Кристина, все тем же безжизненным голос, глухо произнесла: -Месье… Простите, что отняла у вас столько времени, но будет правильным прекратить наши занятия. Боюсь, все ваши усилия тщетны, и мой голос никогда не вернется ко мне… -Что вы такое говорите?! — В мгновение ока директор Оперы оказался рядом с виконтессой, заставляя ее замолчать. — Мадам, я не верю своим ушам! Вы сдаетесь?! Сейчас, когда уже почти полностью готовы для того, чтобы снова начать петь?! Слова месье Мулхейма заставили сердце Кристины болезненно сжаться и еще ниже опустить голову. Не дождавшись какого-либо ответа от женщины, Эрик внезапно взял ее за подбородок и, приподняв лицо, заставил взглянуть в свои до невозможности зеленые глаза. -Вы боитесь? — Наверно, было бы правильным отпрянуть от мужчины и прекратить эту пытку, но бывшая певица, не в состоянии найти в себе силы даже на это, продолжала обреченно смотреть в его глаза. — Я помню прекрасную девушку, стоящую на сцене рядом с монстром. Ее замечательный голос и храбрость просто не могли ни покорить меня. Мадам, скажите, что случилось с той девушкой? Разве она не привыкла идти до конца, даже, если это грозило ей крупными неприятностями? -Быть может, она просто выросла, месье… -Нет… — Эрик покачал головой. — Она еще здесь… Я знаю… И докажу вам это. Мадам, прошу, закройте глаза. Несколько секунд Кристина продолжала смотреть на директора Оперы, затем, решившись, послушно выполнила его просьбу. В ту же секунду рука Эрика легла женщине на грудь, и она, резко втянув в себя воздух, замерла, не в силах поверить в случившееся. -Чувствуете? -Д-да… — Прошептала ошарашенная виконтесса, отчетливо ощущая его ладонь, покоящуюся на ее груди. -Все дело в вашем дыхании… Мадам, вы забываете правильно дышать… — С этими словами рука директора Оперы опустилась к животу Кристины, и она снова услышала: -А сейчас чувствуете? -Да… -Вы должны сконцентрироваться на моей руке… Ну же, мадам, дышите… Вот так… Вдох-выдох… Полностью растворившись в этих новых для нее ощущениях, Кристина глубоко дышала, ощущая ладонь Эрика на своем животе. -Теперь представьте, что вы стоите на сцене… Вы счастливы… Взгляды сотен зрителей устремлены только на вас… — Разум женщины все сильнее подчинялся тихому голосу мужчины, унося ее куда-то прочь. — На вас надето красивое платье. Мадам, скажите, что это за постановка? -«Ганнибал»… — Чуть помедлив, ответила бывшая певица, отчетливо увидев себя на сцене в ярком платье. -Я сижу в зале и смотрю на вас… Вы держите в руках шарф… Вокруг тишина… Все замерли, ожидая услышать ваш прекрасный голос… Я вижу, что вы готовы… Ну же, мадам, спойте для меня! Неизвестно, что сильнее подействовало на Кристину: ладонь Эрика, все еще покоящаяся на ее теле или его слова, уносящие женщину из реальности в мир грез, но виконтесса неожиданно почувствовала внутри себя силу, которая, зародившись где-то в районе живота, внезапно устремилась вверх и, сметая перед собой все преграды, вырвалась наружу. В разум бывшей мадемуазель Дае проник чей-то голос, и лишь спустя несколько секунд Кристина поняла, кому он принадлежит. Господи, это же ее голос! И не просто голос, а самое настоящее пение! Резко распахнув глаза, женщина замолчала и, тяжело дыша, неверяще уставилась на директора Оперы. То, что он сделал с ней было просто невероятно! Боже, месье Мулхейм — самый настоящий волшебник! Эмоции захлестнули Кристину настолько сильно, что она, не в силах сдерживаться, счастливо рассмеялась, все еще вглядываясь в лицо темноволосого мужчины. Мало по малу смех виконтессы утих, и она впервые осознала, как близко от нее стоит отец Армана. Хотя рука Эрика больше не касалась Кристины, ее сердце забилось в бешеном ритме. Возможно, месье Мулхейм был прав, и где-то внутри нее все еще жила юная девушка, верящая в любовь и готовая ради нее на все, потому что как иначе можно объяснить все ее дальнейшие действия? Сейчас или никогда… Желание, охватившее бывшую певицу, было настолько внезапным и всепоглощающим, что она, напрочь забыв о приличиях и внутренних переживаниях, встала на цыпочки и быстро коснулась губ Эрика, таких холодных, но удивительно мягких, своими. Закрыв глаза, виконтесса полностью отдалась новому ощущению. Когда-то давно, будучи наивной чистой девушкой, Кристину охватывала непонятная дрожь, стоило только Раулю заключить ее в свои объятия и начать целовать. Позднее, разочаровавшись в любви, поцелуи для женщины стали символом чего-то грубого, вызывающего отвращение. Удивительно, что сейчас, самозабвенно целуя мужчину, она больше не испытывала этого. То чувство, которое родилось в ее искалеченной душе, казалось, стерло все воспоминания о годах унижения и боли, выпавших на ее долю. Однако чувство эйфории, вскружившее голову бедняжке, быстро испарилось, когда она с ужасом поняла, что отец Армана все еще неподвижен и вовсе не собирается отвечать на ее поцелуй. И буду любить ее вечно… Дура! Какая же ты дура! Невыносимое чувство стыда и безнадежности охватили нашу героиню. Женщина уже была готова пойти на все, лишь бы повернуть время вспять и никогда больше не касаться месье Мулхейма, как вдруг услышала тихий стон. В ту же секунду губы Эрика завладели губами Кристины, а его руки обвились вокруг талии виконтессы, крепко прижимая ее к себе. На мгновение у бывшей певицы перехватило дыхание — она все еще не могла поверить в реальность происходящего. Отчаяние, еще секунду назад царившее в ее душе, сменилось удивлением, затем надеждой, плавно переходящей во всепоглощающее счастье. Поцелуй месье Мулхейма, торопливый и жадный, не был ни нежным, ни по-настоящему грубым. В нем не было той безумной мужской похоти, смешанной с презрением, которая стала для Кристины такой привычной за годы брака. Напротив, казалось, будто в этом поцелуе было столько любви, надежды и желания, что у виконтессы непроизвольно закружилась голова. -Кристина… — Шептал мужчина, быстро покрывая поцелуями ее красивое лицо. Разгоряченная его действиями и страстным шепотом, бывшая мадемуазель Дае сама не заметила, как обвила руками шею Эрика, и стала отвечать на поцелуи мужчины с таким жаром, который вряд ли могла в себе заподозрить. Тусклое мерцание свечей; их страстные объятия; крышка рояля, почему-то оказавшаяся за спиной виконтессы; глухой протяжный стон дорогого инструмента, будто осуждающего влюбленных… Кристина под покровом ночи поспешно возвращалась в свою спальню из кухни, где, наконец, смогла утолить жажду, так сильно мучавшую ее. Куда только запропастилась эта негодница Аделина?! И почему она согласилась дать выходной Клотильде именно сегодня, когда Рауль и его дружки устроили в доме самую настоящую оргию?! Славу Богу, что сейчас в особняке все стихло: больше не слышно пьяных криков мужчин, их похабных шуточек, громкого вульгарного смеха размалёванных девиц… Женщина уже почти дошла до лестницы, ведущей на второй этаж, как вдруг остановилась и резко обернулась, испуганно вглядываясь в темноту позади себя. Какой-то странный звук, от которого у бывшей певицы все похолодело внутри, донесся до ее слуха. Вот он повторился еще раз и еще… Ошибки быть не могло — этот звук раздавался из голубой гостиной, более известной, как кабинет Франсуазы, покойной виконтессы де Шаньи. Кристина прекрасно знала, что после смерти матери Рауля этой комнатой почти никогда не пользовались, оставив в ней все в том же виде, как было при жизни самой женщины. Сама виконтесса была там лишь единожды, когда впервые знакомилась с домом, хозяйкой которого стала. Из всего убранства голубой гостиной в памяти женщины сохранился лишь огромный черный рояль — единственный музыкальный инструмент в особняке де Шаньи. Внутренний голос бывшей мадемуазель Дае буквально кричал об опасности, побуждая хозяйку вернуться к себе в спальню, но врожденное любопытство взяло верх над здравым смыслом, и виконтесса, бросив последний взгляд на лестницу, ведущую наверх, направилась к закрытой двери и, с замиранием сердца потянув за ручку, открыла ее. Первое, что бросилось в глаза Кристины — горящая свеча, стоящая на рояле. Ее пламя колыхалось, но даже при таком свете женщина смогла узнать человека, сидящего за инструментом. -Рауль… — Не то с облегчением, не то с разочарованием произнесла бывшая певица. Подняв голову, мужчина уставился на вновь вошедшую. Сама не понимая зачем, Кристина, так и оставив дверь открытой, направилась к мужу, который, чуть пошатываясь, смотрел на нее красными, налитыми кровью глазами. Мятая, кое-как застегнутая рубашка, растрепанные волосы, следы вызывающе-красной помады на его лице и шее, запах дешевых духов, исходящий от него… Почувствовав ставшее уже привычным отвращение к этому низкому человеку, зовущемуся ее супругом, виконтесса отвела от него глаза и уставилась на свечу. Расплавленный воск капал прямо на крышку рояля, причиняя вред дорогому инструменту, но, казалось, Раулю было абсолютно наплевать на это. -Почему? -Что почему? — Бровь Кристины взлетела вверх, когда она снова взглянула на мужчину. -Почему ты так поступила со мной? — Язык Рауля заплетался, но налитые кровью глаза с яростью смотрели на нее. -О чем ты? — Женщина искренне не понимала в чем ее обвиняет супруг. -Это все из-за этой проклятой музыки?! Да?! — Крикнул Рауль, с яростью ударяя кулаком по клавишам рояля. Бедный инструмент издавал визгливо-жалостливые звуки, словно вопрошая: «За что?» Испуганная Кристина начала отступать от взбесившегося мужа, желая сбежать, но он, разгадав ее намерения, взревел и с яростью схватив за руку, притянул к себе. -Он играл тебе?! Да?! Твои урод играл тебе всякий раз, когда ты обманывала меня?! Сколько раз?! — Виконт все сильнее и сильнее сжимал руки Кристины, абсолютно не заботясь о том, что причиняет ей боль. -Рауль, пожалуйста… -Сколько раз ты обманывала меня с ним?! — Светловолосый мужчина начал трясти бедняжку. — Это происходило каждый раз, когда я не находил тебя в комнате?! Да?! -Слезы ненависти брызнули из глаз хозяина особняка. -Рауль, нас услышат! — С отчаянием воскликнула виконтесса, желая образумить супруга. -Пусть слышат! Пусть слышат, что моя жена шлюха, готовая отдать себя даже последнему уроду! Сколько?! Сколько раз ты была с ним?! -Нисколько! — Закричала бывшая певица, вырываясь, но взбесившийся муж, взвыв словно раненый зверь, швырнул ее прямо на рояль. Несмотря на удар, от которого у Кристины все закружилось перед глазами, она попыталась встать, но не успела. Рауль всем своим весом навалился на супругу, лишая ее возможности сбежать. Поверженная, она, однако, не собиралась сдаваться. -Отпусти! Рауль, мне больно! Перестань! Ты не в себе! — Кричала виконтесса, пытаясь отстранить от себя пьяного мужчину. Звук рвущейся ткани, глухой стон рояля и ее крик, полный унижения и ненависти: -Нет! Не надо! Не трогай меня! Мне больно! -Нет! Не надо! Не трогай меня! Мне больно! Внезапно тяжесть, прижимающая ее к поверхности рояля, исчезла, и Кристина, не веря своему счастью, проворно соскочила с ненавистного инструмента. Желая прикрыть обнаженную грудь, женщина поспешно прижала к ней руки и замерла, осознав, что платье, надетое на ней, абсолютно целое. Тяжело дыша, она обвела комнату изумленным взглядом и только сейчас поняла, что находится не в кабинете Франсуазы де Шаньи, а в комнате Армана. Месье Мулхейм! Мужчина все еще был в комнате сына, но с каждой секундой он, выставив перед собой руки и как-то странно мотая головой, медленно отдалялся от женщины, глядя на нее глазами, полными ужаса: -Прости… — Донесся до нее его торопливый шепот. -Я могу… — Кристина сделала шаг к Эрику, но остановилась, заметив, как исказилось его лицо. Слова, которые, возможно, могли бы прояснить ее странную реакцию, застряли у женщины в горле, и она отчетливо поняла, что не сможет… Не сможет себя заставить объяснить… Потому что… Она просто не может! Не может рассказать ему всего, что раз за разом ей приходилось переживать в стенах родного дома! Но почему? Быть может, потому что Кристина боялась больше всего на свете увидеть в глазах именно этого мужчины презрение и знать, что оно абсолютно заслужено? -Я не хотела… — Едва слышно прошептала бывшая певица и, поддавшись эмоциям, горько зарыдала, закрыв лицо руками. -Уйдите, мадам… — Сквозь рыдания, женщина могла слышать его голос, ставший почему-то бесцветным. — Ради вас, прошу, уйдите! Наконец отняв ладони от своего сырого от слез лица, виконтесса снова посмотрела на директора Оперы. Удивительно, но сейчас мужчина был почти не похож на себя прежнего. Словно в лихорадке, его била крупная дрожь, и он взирал на нее настолько безумным взглядом, что Кристине вдруг стало страшно. Заметив, как исказилось ее лицо, он почему-то дернулся, словно от пощечины и прикрыл рукой правую щеку. -Уйдите! — Глухо повторил Эрик, но виконтесса все еще не шевелилась, устремив свой взгляд на мужчину, к которому испытывала сильное чувство. -Да убирайтесь же вы! — Внезапно заорал директор Оперы, и его лицо исказилось то ли от боли, то ли от ненависти, обращенной к рыдающей бедняжке. — Убирайтесь, если снова не хотите быть изнасилованной монстром! Страшные слова мужчины вывели Кристину из оцепенения, и она, словно повинуясь чужой воле, выбежала из кабинета, даже позабыв прикрыть за собой дверь. За ее спиной раздался звон разбитого стекла, что-то тяжелое упало на пол, и нечеловеческий крик, полный боли и отчаяния, пронесся по длинным коридорам Оперы… Если бы Кристину спросили, как она в тот вечер, добралась до дома, то вряд ли женщина смогла бы ответить на этот вопрос. Все для нее было, как в тумане до тех пор, пока взволнованный голос Клотильды не вывел бедняжку из этого состояния. -Господи, мадам, что случилось? На вас лица нет! — С трудом разобрала Кристина слова пожилой служанки. — Говорила же я вам не ходить так поздно по улицам! Сейчас я дам вам водички, и вы все расскажите мне… А если нет, я буду вынуждена вызвать врача! — Пригрозила старуха, хлопоча над несчастной. Сквозь слезы, силясь рассмотреть лицо Клотильды, виконтесса, всхлипывая, с отчаянием прошептала: -Он выгнал меня… -Кто? — Изумленно глядя на хозяйку, спросила служанка, буквально замирая с кувшином в руке. -Месье Мулхеееейм… — С трудом выдавила из себя Кристина, снова разразившись горькими рыданиями.