Плохое яблоко

POV ГДР Страшно… Мне сейчас очень страшно… Я проснулась сегодня в холодном поту. Стук рельс резал мне слух, и, казалось, он меня оглушил, хотя это не так. У меня всегда был хороший слух, зрение, и обоняние. Иногда я слышала, видела и чувствовала то, чего не следовало бы. Наверное, я слишком «одаренная» для семилетнего ребёнка. Папочка мне говорил, что у меня есть «инстинкт убийцы», которого, по его мнению, не должно было быть и в помине у такой маленькой и хрупкой девочки как я. Ну не знаю… Внешне, я — его копия. Разве что глаза — какие-то необычные, хвойные, чужеродные кристаллики. Я иногда гадала, откуда они у меня такие. Ведь ни у кого из моей семьи их не было. Хотя я свою семью толком то не знаю. Упоминались лишь мой дедушка и моя прабабушка и иногда мои дядя с тётей, и то я никого из них не видела вживую. Дедушки и прабабушки уже давно нет в живых, а дядя с тётей к нам ни разу не заезжали. Мне иногда казалось, будто папочка специально прятал нас от всех, в частности, меня. Сначала от своих людей, а потом от одного огромного преогромного «шкафа», который часто к нему заходил. Однако по иронии судьбы он стал моим опекуном. То ли папочка защищает меня, то ли стыдится. Только вот чего стыдится? Не знаю. Он никогда не делился с нами своими чувствами и переживаниями. Казалось, он вообще ничего не чувствовал… Я не хочу сейчас об этом говорить. У меня была несладкая ночь, и я бы сейчас отдала всё, чтобы поспать. Но я не могу. Не могу в присутствии кого-то. Когда я проснулась, ко мне зашёл этот… ну этот, тот, который огромный такой шкаф. Или же его можно называть большим неуклюжим медведем? Не знаю. Но в этом вопросе вся наша семья солидарна. Ну правда. Русский, крупный, хорошее телосложение, высокий, в зеленой военной форме, с черными блестящими сапогами и с русыми кудрявыми волосами под ус… усан… ужанкой. Извините, я не могу выговорить это слово. Мой русский оставляет желать лучшего, хотя я уже понимаю примерно половину русских слов, которые этот человек мне говорит. Мне не хочется его называть своим папой. Никакой он мне не папа! Даже отчимом его называю с натяжкой. Он разлучил меня с моим братиком, он убил моего Papa! Ну, я так думаю. С тех пор как папочка нас оставил в бункере, мы его больше не видели и ничего о нём не слышали. Но я чувствую, что его уже нет в живых. И это всё по его вине! В любом случае, это уже неважно. Теперь я еду в ту страну, о которой, по сути, мне мало что известно. Известно лишь то, что её воплощение… Эх, не стоит мне вслух разбрасываться такими словами. Но этот человек мне не понравился с первой же минуты. Я постоянно ворчала, либо игнорировала его, ведь чувствовала от него какую-то скрытую угрозу. Хотя моему братику он нравился. Из-за этого, мой родственник постоянно упрекал меня в том, что я вечно подозреваю этого человека во всём, хотя он ничего плохого не сделал. Да, он не действовал по отношению к нам как-то угрожающе, но мы не ладили. Кажется, что было это взаимно. Интересно, почему он, в конечном счёте, выбрал именно меня и взял под свою опеку? Ведь Герман был бы лучшим кандидатом на роль послушного приёмного ребёнка. Видимо, его заставили взять меня, так как странам Западной Европы банально выгоднее взять к себе под крыло того, кто ближе к ним территориально, и кто послушнее. Эх.. я ужасна. Иногда мне хочется просто провалиться под землю за своё поведение, особенно в эти последние пару дней. Товарищ СССР ведь пытается найти со мной общий язык, как то сгладить углы между нами отношения. Даже принёс мне сегодня яблочный сок с овсяными печеньками, когда я пряталась под одеялом, на койке, сегодня утром, испугавшись ночного кошмара. А я в ответ лишь надула губы, отвернулась и забилась в угол, как маленький ребёнок. Да, в этом плане мой братик взрослее меня. Я до сих пор злюсь на того человека, потому что он разлучил меня с моей семьей. Но кажется, товарищ СССР меня понимал и просто оставил поднос с соком и печеньками в купе. И как только он вышел из купе, то я набросилась на этот злосчастный поднос, как дикий зверь. Я была очень голодная. Я давно уже ничего не ела. Вчера я наотрез отказывалась ужинать с товарищем СССРом, из-за чего он сначала пытался меня хоть как-то уговорить, а потом просто в ярости, не выдержав моего непослушания, запер меня в этом купе. Странно, мне казалось, что он не тот человек, который будет при ком-то выражать свои эмоции. Думаю, что у него уже сдали нервы после ужаса, который он пережил. Да и, в принципе, я заслужила такого к себе обращения. Ведь я много чего ему сказала перед тем, как мы сели в поезд.

***

9 мая, 1945 год «Будьте сильными,» — это единственное, что крутилось в моей голове, когда мы с моим новым «отцом» не спеша шли по заваленным, но таким пустым улицам Берлина. Те слова сказал нам папочка, перед тем как уйти от нас с братиком из бункера. И это стало нашей единственной памятью о нём, помимо медальонов, которые он мне и Герману подарил. И у него был точно такой же. Видимо, он надеялся, что когда мы вырастим, то сможем найти его, или он нас. Не знаю, зачем для этого дела нужны медальоны. Наверное, чтобы распознать нас. Ведь когда мы с братиком вырастем, то вряд ли узнаем друг друга… Мы же увидимся с ним, правда? Правда… но не скоро, далеко не скоро… Пока я иду, я стараюсь думать о чём-то хорошем, но не получается. Даже мой проводник, казалось, о чём-то задумался. Несмотря на всю свою суровую презентабельность, сейчас его взгляд был очень потерянным, глаза осунулись и, казалось, он вот-вот заплачет. Но этого не произошло. Неудивительно. В отличие от многих других воплощений, с которыми я на днях повстречалась, товарищ СССР обладал отличным самоконтролем. Однако, это не делало его выше в моих глазах. От него пахнет недоверием. Только к кому? К другим воплощениям? Ко мне? К самому себе? Не знаю. Тем временем мы уже дошли до железнодорожного вокзала. Здесь так тихо… Раньше я представляла себе его как-то иначе. Шумная улица, куча народу, постоянный галдёж, запах свежеиспеченного хлеба из местной привокзальной забегаловки. В любом случае, это гораздо лучше, чем вообще ничего. А здесь и вправду ничего. Только проходят несколько кучек грозных русских солдат время от времени. Я их не боюсь. За свою жизнь повидала не мало подобных сцен. Практически с начала войны папочка брал нас с собой в свой объезд по концлагерям. Не знаю, что у него тогда творилось в голове, чтобы брать детей в такие места… И с каких пор я начала так плохо отзываться о своё папе? Если не вдаваться в детали, то нас неплохо кормили, к нам приезжали преподаватели, чтобы учить нас разным наукам. Мы даже гуляли в свободное время! Но гулять нам разрешали не везде, и нас постоянно сопровождали. Мало ли, зайдём случайно в тюремный блок, и там же с братиком мы и окажемся под «дружелюбными» взглядами здешних обитателей. На самом деле, братик больше боялся этого, чем я. У меня, казалось, вообще страха не было не перед чем. Папочка даже как-то мне сказал, что я родилась без чувства самосохранения. И вправду. Если бы он у меня был, то я бы не то, что в концлагерь, я бы вообще за пределы нашей старой уютной квартиры не выходила… Вот мы с товарищем СССРом уже подошли к перрону. Я села на небольшую лавку, так как мы довольно долго шли до вокзала и, очевидно, мои детские ноги хотят отдохнуть от непривычных для меня долгих прогулок. Вообще я всегда была активным ребенком, но у меня есть определенные проблемы со здоровьем, которые не дают моему организму использовать свою энергию на полную. Помню, в самом начале моей жизни папочка водил меня на обследования, ругался с врачами, дабы выяснить, как мою болезнь лечить и что вообще можно сделать. Да, я до сих пор помню эти моменты, хоть я и была маленькой. Выяснилось, что у меня врожденный порок сердца и требовалось либо какое-то особое лечение, которое в нашу страну тогда ещё не завезли, либо же операция. Папочка готов был отдать всё, лишь бы эту операцию сделали. Но никто не хотел. Они не хотели убивать своими руками наследницу Третьего Рейха, поэтому с операцией пришлось повременить. Помню, папа был тогда в такой ярости… Хоть он вёл себя довольно холодно с нами, но он всё равно нас любил, ну я так думаю. Вряд ли бы равнодушный человек стал париться над чем-то ради кого-то, пусть даже ради родного человека, водить его по врачам, спорить с кем-то, чтобы добиться хоть каких-то существенных результатов. Такого человека и забывать то не хочется. Но придётся на какое-то время… Я отвлеклась. Кажется, товарищ СССР сказал мне тихо сидеть и ждать здесь. Как только я вышла из своих мыслей, то он предпринял попытку куда-то уйти. Я машинально схватилась за его ногу, так как он был огромный, и я бы не смогла даже при желании достать до его руки. Я обняла и держала его как можно крепче, чтобы он не уходил, ведь сидеть тут одной и ждать было бы настоящей пыткой, и… нельзя ведь вот так детей одних на вокзале оставлять! Да и что скрывать, мне страшно! Но ему моё поведение крайне не понравилось, и в ответ он кинул: — Что ты творишь? Так злобно и угрожающе. Мне аж на мгновение захотелось его отпустить, чтобы он ушёл как можно дальше отсюда. Но этого не произошло. Я смотрела на него, как вкопанная. Я не знала, что и сказать. Он смотрел на меня с таким отвращением, злобой и… такой усталостью что ли? Да уж. У него и так дел по горло, так ещё он должен следить за мной. Наверняка устал возиться со всем этим. Если так подумать, то так же на меня смотрел папа, когда я задавала ему неудобные вопросы, пока он работал. Я посмотрела на товарища СССРа с мольбой и просьбой в глазах «не уходить». Но он уже тянулся к моим маленьким ручонкам и пытался отцепить их от своей ноги. И в этот момент я чуть ли не взвизгнула: — Geh nicht! Ich bitte… Честно говоря, в тот момент, мой «опекун» был в шоке. Я впервые за эти несколько дней, что нахожусь под его пристальным присмотром, с ним заговорила. Да, до этого я с ним не говорила. Хотя он пытался вступить со мной в контакт. Но после нескольких попыток, СССР бросил эту затею. Если бы мы были на войне, то он бы наверняка оценил моё умение молчать, как партизан. Мне даже на секунду показалось тогда, что он посмотрел на меня с тенью гордости. Ладно, что-то я отвлеклась на размышления. А тем временем, собеседник непонимающе на меня посмотрел, а затем сказал: — Ich werde für ein paar Minuten weg sein. Сначала я робко кивнула, и только спустя несколько секунд до меня дошло, что я до сих пор держу его за ногу. Я резко отдернула от него свои руки, и товарищ СССР тут же со скоростью пули ушёл в ту сторону, где стояли заброшенные кассы. Странно. Зачем ему билет, раз всё равно никого нет и наша поездка будет иметь скорее служебное назначение, нежели то, которое здесь было ещё задолго до того, как мы сюда пришли. Как он и обещал, через пару минут он вернулся, подсел ко мне на лавочку и, кажется, принёс с собой какие-то вещи. Видимо, это был наш багаж. Перед тем как уйти из бункера, нам с Германом предоставили чемоданы и мы должны были сложить в них наши вещи. Чуть позже, когда мы всё собрали, чемоданы отдали каким-то левым людям, и они бесследно исчезли. Но потом в штабе мне вернули мой чемодан и спустя несколько дней перед выходом снова забрали. Наверное, чтобы не носить с собой тяжелые сумки. Я рада, что в конце концов мне его вернули, ведь в нём храниться всё самое ценное, что осталось у меня от прошлой жизни. Да, жизнь у меня уже будет не та. — Как ты? Я невольно дёрнулась от такого обращения после нескольких минут тишины. Я вообще-то не настроена так-то сейчас на разговоры. Да и русская речь мне до сих пор непривычна. Я понимаю её, но говорить толком не могу. Он ещё говорит со мной с такой уверенностью, будто я знаю все языки на свете. Эх, мне бы сейчас побыть наедине с самой собой и подумать о том, что меня ждёт в будущем, а мне предлагают вести диалог, который, очевидно, долго не продлится. Эх, надо что-то ответить.. — Bußgeld. — Точно? Нет, не точно! Со мной вообще ничего не нормально! Верните меня к моей семье, к моему папе, к моему братику! — Was ist für dich der Unterschied? — Если есть, значит большая. Он уже не может меня терпеть. Я это вижу. — Ви… ви привели меня сюйда, чтобы ein Verhör vereinbaren? — Это зависит уже от того, насколько ты будешь сговорчива и… — Ви жюткий и злой человек, да если бы не ви, ми бы с братьом остались вместе и Papa бы не погибь. Ви мерзкий, противний и… И он не выдержал. — Знаешь что! Такой неблагодарности от детей я ещё ни разу не видел. Ты хороша! Вся в отца! Если тебе что-то не нравится, то можешь валить, иди! Он уже подскочил с лавочки, размахивая руками и показывая направление, куда мне стоит «пойти». И я встала и проронила вслух то, что буду о нём думать каждый почти божий день. — Ich hasse dich! Я хотела было ещё ему пару ласковых сказать, но его взгляд был прикован за мою спину. И что на этот раз? Я оглянулась и увидела, как вдалеке шёл мой братик в компании трёх воплощений. Не помню уж точно, как их всех зовут. Кажется… Великобритания, Франция и США… ммм, да. Но это неважно. Я была так рада его увидеть, что чуть ли не подбежала к нему. Но взяв себя в руки, остальную часть пути я спокойно прошла к нему, его самого выпустили из крепкой хватки, и мы, в конечном счёте, крепко обнялись. И мы с ним оба расплакались. Скоро мы расстанемся и не увидим друг друга. Я так не хочу его отпускать! Так нечестно! Почему нас не могли отдать на попечительство одному человеку? Увы, это решали не мы. К концу объятий я там уже совсем разревелась. Кричала в истерике брату в ухо, чтобы не оставлял меня. Он же меня попытался успокоить со словами «я тебя никогда не забуду». Когда уже мои эмоции пошли на спад, я спросила, встретимся ли мы. Он с присущий для себя уверенностью ответил: — Wir werden uns auf jeden Fall treffen, Belle. И в этот момент его за руку берёт одно из воплощений и шустро тащит к поезду, который подъехал к перрону в тот момент, когда мы с братиком прощались. Мы ещё долго махали друг другу руками на прощанье, пока мой брат окончательно не исчез из виду. Тогда от отчаяния мне хотелось врываться из рук моего нового «родителя», схватить брата и убежать вместе с ним куда подальше от этого сумасшедшего мира. Но я не могла… мы не могли это сделать. Мы были морально и физически слабы, не говоря уж о том, что мы не имели пока никакого влияния, и наши слова были лишь пустым звуком для взрослых воплощений. Тем не менее, были бы силы, точно бы вырвалась со своим братом, и мы бы вместе заново отстраивали руины нашей страны, как и подобает молодым воплощениям, унаследовавшим их территории. Но этому пока не суждено было случиться. И доказательством этому стало то, что мы с товарищем СССРом медленно пошли навстречу уже приближающемуся поезду.

***

Хотела бы я об этом не вспоминать, но не могу. От одной мысли об этом на глазах начинают наворачиваться крокодильи слёзы, хотя я не так часто плачу. Скоро я окажусь в другой стране и буду жить совершенно по-другому. Благо сейчас товарищ СССР вряд ли в ближайшее время ещё зайдёт в моё купе, и у меня будет время подумать и поразмышлять обо всём. Надеюсь, что при следующей встрече я уже буду знать, как к нему обращаться и что говорить. Ну а пока, я бы была напротив поспать какое-то время. Только сначала доем печеньки с соком и можно будет ложиться обратно. Эх… надеюсь, что с моим братиком всё хорошо. Неважно, что с ним случиться там, где он окажется. Главное, что пока мы помним друг о друге, то мы всегда будем вместе и неважно, в одном мы доме живём или на разных концах света. POV ГДР закончен