Что не терпит полумер

Его кличат «Город прогресса». Но то единственное, что прогрессирует, попросту не может быть менее похожим на обнадёживающий блеск амбициозных научных открытий, с которых всё когда-то начиналось. Самодурство, высокомерие, чревоугодие и праздность — вот двигатели жизни в обожаемом Рунтеррой Пилтовере. Им хочется отыгрывать спектакль без учёта этой важной детали — каждому поголовно, даже тем, кто не имеет главных в нём ролей. Синджед устроился преотлично и ни разу в жизни своей не пробовал зайти в театр — то трата нервов и ресурсов. Почти не видит уже воочию тот мир, ради совершенствования коего однажды всем существом надрывался. Те времена прошли. Он не тот, что раньше, или он им не был никогда. А вот Хеймердингер всегда трагически был никем. Разве что сволочью. Трусливой в своём бессмертии сволочью, прикрывающейся столетней мудростью и страждущей заботой о сохранности цивилизации, более того — о шагах, которые стоит предпринять, чтобы цивилизация стоила попыток сохранить. Какой он к чертям учёный тогда? «Вокруг витают следы ушедшего даже в свете нашей погони за будущим, Синджед», — сказал он однажды до мерзкого поучительно те слова, что говаривал раз за разом в различных комбинациях, не отменявших, однако, изначальной пресности выражаемой мысли. — «Но год за годом ты их игнорируешь». «Игнорирую не я, старый друг, будь уверен», — спорил в свою очередь Синджед с истончившимся змеиным спокойствием. — «Принять ушедшее, внемлить ему — значит принять связь между разрушением и прогрессом. С этим свыкнуться у тебя было времени больше, чем когда-либо будет у любого из нас, и что же я вижу в итоге? Полнейшее невежество и ребяческую некомпетентность. Бессмертную жизнь, жалкую жизнь, которую проживают, кланяясь в ноги страху!» И так был Синджед исключён из круга почётных академиков, делающих Всемирную историю. И так он начал делать свою. А всякая история начинается ранним утром, так что сегодня он без обиняков встаёт с кровати ровно в пять, проспав столько же призрачных часов. Это важно, ведь дни сбиваются в недели, недели — в месяцы, а месяцы — в года. Всё должно быть последовательным, если его намерения так же серьёзны, как и были до этого. Но не в этот, видимо, день, потому что три суетливых часа спустя нему заявляются… гости. — Она заебала меня, Синджед, — привычно рычит Севика вместо приветствия; полуобернувшись на неё, он с полусонным изумлением вбирает в себя картину: на массивном механическом плече, которое он сам смастерил из абсолютного ничего, висит, как рубаха на сушильных верёвках, Джинкс, повёрнутая к нему, скажем, не лицом, и непослушно дрыгающая ногами. Обеими руками взяв за тонюсенькие бока, женщина снимает ребёнка со своего плеча, грубо ставит на пол и ловко разворачивает, заставив слегка покачнуться на месте. — Сделай с ней что-нибудь. Труп вместе попрепарируйте, мне начихать, только проследи, чтобы она ничего лишнего больше не взорвала. — Больше, говоришь? — Синджед хмыкает. — У вас аврал? — Нахуй не спрашивай, — Севика яростно отмахивается, грозно глянув на Джинкс, ответившую ровно тем же в бесстрашной манере, весьма впечатляющей для её возраста. — Просто помоги. — Я не «помогаю», Севика. — Я звезду тебе с неба спизжу. Идёт? — Ловлю на слове, дорогая. И смотри, чтоб не получилось так, что Силко заявится ко мне быстрее лучей солнца и потребует превратить твою отрезанную голову в препарат. — Будто не мечтаешь сам об этом втихоря, — женщина фыркает, закатив глаза, и отходит к выходу, пресекая любые попытки вывести на дальнейшее обсуждение. — Пошла разгребать кучу дерьма, не ищи. — Не забудь показать мне свою руку, — бросает Синджед вдогонку, совсем чуть-чуть повышая голос и не особо стараясь словами догнать удаляющуюся фигуру. — Если, конечно, не хочется скончаться от некроза. — Хер тебе, а то слишком хорошо устроишься, — отвечает Севика и оглушительно захлопывает за собой дверь, подняв в воздух пыль и распугав мышей, живущих в стенах. И остаётся такова, пока маленькая синеволосая посетительница настороженно осматривается, знакомясь с окружением, решительно необорудованным для детей. О вредной по отношению к Севике и импульсивной по отношению ко всему натуре Джинкс Синджед предельно наслышан, но вот о василькового цвета глазах эта женщина отчего-то… умолчала. Впрочем, раствор, который подобает сейчас приготовить, должен получиться такого же цвета — время не ждёт. Он отворачивается, подбирая действо там, где его так бесцеремонно прервали, и полностью фокусируется на работе и нормах, которые надо бы выполнить до конца этого дня. Будучи себе на уме, Джинкс боязливо мельтешит где-то за спиной и якобы старается не навязываться — по рассказам натерпевшейся Севики и не скажешь, что способна. Скорее всего, страшится. Этот Силко, у которого язык без костей, если от этого зависит успех его планов, ещё б он не наплёл девочке новый гардероб из баек настоящих и баек, придуманных в порыве запугать, чтоб обходила пристанище алхимика десятой дорогой. Как-то поэтично получается: именно верная прислужница и правая рука (экий каламбур) ввела коррективы в его задумку. Продержаться кремнем выходит от силы полчаса. К горю и сожалению, нельзя не заметить это синевласое нечто, пытающееся грациозно топтаться рядом и при этом не наседать. Всё же девочка, бесспорно, любознательная: Синджед не взглянул на неё больше ни разу после начального, ещё в присутствии Севики, но это было необязательно для подведения сего итога. Такой вспыльчивости эти стены не видывали давно. — Ну здравствуйте, мисс, — приветствует он её, ошарашив неочевидной способностью вербально коммуницировать, но не поворачивается лицом, всё ещё по совести занимаясь своим делом; как будто ведёт беседу с воздухом. Стоящая почти под боком, но не настолько, чтобы можно было уличить в надоедливости, Джинкс неуверенно делает один шаг навстречу: — А ты… ты Синджед, да? — Можно и так сказать. Вы же будете Джинкс. — Я… ага! А чего это ты делаешь? Синджед только слегка ведёт головой слева от себя, чтобы ничего в своих руках не разлить, и на миллисекунду встречается своим белым взглядом с её — синим. — Что-то зверски опасное, мисс, — без тени взволнованности отвечает он. — Я бы попросил не отвлекать. — Опасное? Вау! — И не шуметь к тому же, — Синджед договаривает с деликатностью, которая просочилась в голос без его ведома, но девочка этого не подмечает благодаря общей монотонности его речи. Хоть и обиженно надувает щёки, она всё же слушается и умудряется с переменным успехом не нарушать существенную для успеха тишину. Одно дело — резать очередного калеку, по которому никто не будет скучать, терпеть его беспомощные вскрики и лишь потуже затягивать ремни на руках и ногах, это уж привычно. А вот что касается маленькой мисс Джинкс… — Извини, а можно? — застенчиво просит она, и тогда приходится полностью отвлечься и обернуться: каким-то образом из пыльной, громоздкой кучи разбросанных по рабочему столу книг девочка умудрилась выудить учебник по анатомии йордлов — как он здесь очутился? — и теперь собственнически прижимает его груди. Синджед берёт высокую плату за непосредственно свои навыки, и чаще всего не деньгами, но, что курьёзно, за сами знания, которые лежат у него в голове или растасканы по шкафам и любым горизонтальным поверхностям, ему никогда не приходило в голову что-либо взимать. Быть может, это отголоски того идеалистического, «профессорского» рвения научить молодняк уму-разуму, пока ещё жив — оно и породнило с Хеймердингером на первых порах, пока не исчерпало себя, раскрыв свою подноготную со всей её бессмысленностью. Его заботы не те, потому что так может случиться, что он — именно какой есть, без изменений — один-единственный из всех, кто может дать миру самое нужное. Наивных доходяг, принимающих зачёты в Академии, сновало тысячами по всему кампусу до его рождения, и та же картина повторится после его смерти. — Можно, мисс, — мягко говорит он девочке, а ненавистный отголосок ухает. — Берите любую книгу, которая воззовёт к вам, только не тащите за пределы помещения и возвратите на место, когда любопытство будет утолено. — Круто! — только и пищит Джинкс. — Спасибо, Синджед! Он ничего не отвечает, и длится это затишье сравнительно небольшое, но, учитывая характер девочки, приличное количество минут: на руку то, с каким рвением и самозабвением она копается в собравшей пыль макулатуре, не имеющей прямого отношения к её профилю. Отставив на время рабочие принадлежности, Синджед косится на дверь, которой некоторое время назад хлопнула эта пасмурная женщина, и далее на Джинкс. Любопытство, надо признать, может быть обращено в недостаток с таким же успехом, как и в достоинство. Без придирки осмотрев мятый фартук, он хмыкает: — Должен отметить, мисс. Севика взбудоражена так, будто вы подорвали её отчий дом. А девочка, живое пятно токсично-голубого конфетти, только этого и ждала. То ли подпрыгивает на своём месте, то ли мерещатся Синджеду непотребства из-за рутинных переработок. — Н-ну, короче! — прикрикивает она, взволнованно потрясывая анатомическим сборником. Наблюдая за взрывом молодого энтузиазма, он легонько мотает головой, как годами уже не делал. — Я придумала, как сделать так, чтобы бомбы ходили быстрее, вот и надо было протестировать. Я знала, что рядом с ними всеми нельзя, но всё равно… я забыла совсем, что они там… Мне надо было срочно попробовать, ты понимаешь ведь, да? Только увидеть, как они ходят, вот и всё, а одна из них вдруг — бум! Половина «Последней капли» чуть-чуть не очень теперь… Синджед всматривается в никуда, силясь выбить из закромов памяти воспоминания. «Последняя капля» — это был однажды такой бар на верхних уровнях. И всё ещё есть, судя по всему. Он пережил годы заунитских волнений и классовые трения между двумя городами, но такими темпами маленькая синеволосая девочка с бесами в глазах может стать… надо же, последней каплей. — Изобретателю обязательно иметь логово, на которое не посмеет позариться никто посторонний, — поучает он, не успев придушить в себе порыв, и тут же закрывает глаза, как при яркой вспышке. — Как у тебя, например? — осматривается Джинкс. — Как у меня, например, — отвечает Синджед обречённо. — Только именно мой вариант вам не к лицу: такие стены будут стеснять движения ваши и ваших бомб. Признаться, типичные вариации вам в целом не подойдут. — И что мне делать? — Дайте подумать. Но, как я уже говорил, мисс, я не помогаю. Ответьте мне на каждый вопрос по прочитанному материалу, там посмотрим — что заработаете, то и получите. Насупившись и преисполнившись серьёзных намерений, Джинкс подходит к нему с учебником в руках: уговор дороже денег. И твёрдый же настрой… Сколько лет он не принимал зачёты? Такую арифметику Синджед никогда во внимание не брал. Хрустнув костяшками пальцев, он склоняется над Джинкс, когда она, подошедши к его лабораторному столу, кидаёт постаревшую книгу на единственный свободный кубометр и принимается пересказывать параграф, изредка прерываемая уточняющими вопросами. Он не усложняет задачу, придирается в меру и механически кивает, когда её мысли выстраиваются в правильном направлении. Мучение оканчивается. Книга захлопывается и падает с края стола — Синджед её толкает, а Джинкс с довольной физиономией ловит. Он выпрямляется и велит отойти, чтобы возобновить работу, и девочка, обняв толстый том, слушается. — Где-то на этом уровне… — заговаривает Синджед после тридцати минут миролюбивого молчания, в котором и он, и Джинкс оба нашли комфорт, занимаясь каждый своим делом. — На этом или, может, чуть повыше — не суть, есть один любопытный участок. Джинкс, конечно, уже нравится: что-то «любопытное», ещё и поближе к нему, чтобы могла донимать его в удобное время. Успеет же пожалеть о том, что даёт сейчас этот совет… — Он предназначен для вентиляции верхних уровней, но за всю мою жизнь ни одна лопасть так и не шевельнулась, а члены Совета исправлять этого не собираются. Один из таких вентиляторов имеет огромные габариты. Если проявите свойственную вашей специальности смекалку, есть все шансы отлично там обжиться. К тому же, вентилятор подвешен над зияющей пропастью, что обеспечит вам отличную площадь для экспериментов. Если какую-нибудь из своих бомб нечаянно уроните, они упадут в пустоту. Пустота же вам ничем на это не ответит, в отличие от нескромной Севики. Произнеся речь монотоннейшим образом, Синджед вздыхает. Не видать ему завершения эксперимента, если продолжит развешивать драгоценности перед носом той, что падка на такие вещи. — Ты же сводишь меня туда?! — подбегает к нему Джинкс, сложив ладони вместе в искренней мольбе. Он еле успевает отставить реактивы, чтобы не ополоснуло огнём детское личико. — Сводишь, а, Синджед? Пожалуйста! — она тычется ему в бердо, подбородком упирается в такое место, которое, оказывается, восприимчиво к боли. Он выдерживает её атаку неподвижной статуей: — Быть может, и свожу, однако… — Какой параграф? — глаза Джинкс сверкают, ярко-голубые и полные азарта. И Синджед в них смотрит. — Смотрите-ка, мисс, как вы обучаемы… Но Синджед не смеётся. Конечно же нет.

***

— Севика ненавидит меня? — тихонько спрашивает Джинкс после своеобразного достижения — получаса полной неподвижности и сосредоточенности. Всё же она до сих пор сущее дитя… Он бы поклялся, что вопрос риторический, скорее приглашающий к развёрнутой дискуссии, — настолько красноречивы были взгляды Севики, страстно желавшей сбагрить ребёнка хоть куда-нибудь, только с глаз долой. Затянувшаяся же пауза указывает на обратное. — Все признаки налицо, — с готовностью отвечает Синджед, не заморачиваясь с так называемой «белой ложью»; немного подумав и повертев первой важности склянку в руках, добавляет: — Но я не берусь с полной уверенностью сказать, что у этой женщины на уме, так что и вы, мисс, не утруждайте себя этим. Если желаете утешения, поделюсь единственным доводом о том, что ненависть направлена не совсем на вас. — Тогда на что? — Вы проработали параграф? — Синджед осматривает девочку боковым зрением белёсого глаза, прищурившегося для полноты обзора, и с удовлетворением различает лишённый сомнений кивок. — Тогда извольте строение и функции лимфатической системы йордлов по памяти. При опросе она ошибается в трёх местах, да и то из-за вредного его порыва попробовать её «завалить», взявшегося из ниоткуда. Помучив студента ещё немножко, Синджед сменяет гнев на милость и пытается на ходу раздумать пояснение, в равной пропорции сочетающее в себе правду и небылицу. Что-то про лидерскую позицию отца и идущие бок о бок с ней обязательства, что-то про темперамент Севики и совсем щепотка чего-то там про возможную с её стороны ревность. Последнее заставляет Джинкс гадко ухмыльнуться, а позже заставит Севику поднять искусственную руку на её создателя. — А вот… — девочка отчего-то мнётся. — А вот как вы с Силко познакомились? — Что ж… — вздыхает Синджед. — Ваш отец однажды заявился ко мне с проблемой, требовавшей сиюминутного решения, и я помог ему. — Но ты же не «помогаешь», — резонно замечает Джинкс, копируя непреклонную, беспристрастную интонацию, использованную им в разговоре с Севикой; улыбаясь так по-детски довольно и гордясь своей проницательностью, притом не зря. — Вы правы, не помогаю, но те обстоятельства были исключительны. В конечном итоге он нашёл чем расплатиться. — Это его глаз, да? — с внезапной грустью спрашивает девочка и отводит взгляд. — Ты это про глаз. — Совершенно верно. — Который ему выколол… — продолжает она понуро и монотонно, но осекается, при этом сохраняя в голосе слой ужаса, как будто всё ещё свежего. — …кто-то очень злой, короче, — договаривает на выдохе и как-то вдруг смиряет Синджеда прямолинейным, открытым взглядом; таким, который должен был давно уже выродиться среди заунитов. «Кто-то очень злой» — лишь вершина айсберга. Ранения были ошеломительные, и хоть это ни о чём не говорило с его-то высоким опытом, не принять рассеянно к сведению во время оперирования не получалось. Сердечный порыв, намешанный с хладнокровным расчётом, вот что это было за явление. Так кошмары и становятся в этом мире явью, и таким же образом, вот так совпадение, работает любой уважающий себя учёный. — Могу только представить, — отвечает Синджед, чтобы заполнить тишину, а Джинкс до сих пор и зыркает на него оценивающе. — Он бы умер, если б не ты? — С вероятностью до девяноста пяти процентов. — Почему не до ста? — Потому что такого понятия не существует, мисс, — заученно объясняет он. — И запоминается это быстро, когда посвящаешь жизнь тому, чему посвятил я. Вот вы, например. Вы думали, что ваши бомбы не взорвутся когда не надо, однако они взорвались. Тут девочка протяжно и задумчиво мычит, будто осознала для себя что-то потрясающее. Заново открыла Антресоли. — Но, эм… ты всё равно его спас, — с каким-то трепетом говорит она. — Я скажу спасибо? — Вы можете, но не забывайте, что я сделал это далеко не из альтруистических побуждений. Полностью сказанное проигнорировав, она ярко улыбается: — Спасибо, что позаботился о Силко, Синджед! — На здоровье, мисс…

***

Джинкс исчезает из ограниченного — ввиду занятия делами, которые были бы уже давно переделаны, если бы не Севика с её завываниями забрать на попечение центральный источник всех проблем — поля зрения Синджеда, чтобы, скорее всего, провести инспекцию его отличающейся разнообразностью рабочей зоны: по надобности сделанные пристройки — залог того, что всё необходимое в моменте где-то под рукой, главное вовремя нащупать. Здесь и стерильные участки для проведения операций или вскрытий, в которые девочка попадёт только с помощью печально известных обезьяньих бомб, и несколько лабораторий для разных целей и свойств вещества, и необжитые, но важные мастерские — пока Синджеду не удалось уделить им сколько следует времени, но это ничего. То ли ещё будет. Тишина становится подозрительной в своей продолжительности. Закончив прибирать рабочее пространство после обжигающего фиаско, он сцепляет руки в замок за своей спиной и виляет по череде коридоров, пока не находит слегка приоткрытую дверь. Из щели на ноги Синджеда проливается зеленоватый свет, перебиваемый римтичным алым сверканием. Джинкс охает и ахает, бесцельно жестикулирует и пытается подпрыгнуть ближе к собакоподобному чудовищу, подвешенному крюками за спину у самого потолка. Его плечи тянутся от одной стены к противоположной, а предсмертное дыхание напоминает завывания ветра. Её волосы колеблются в такт смердящим выдохам. — Он… кажется мне знакомым, — неопределённо мямлит Джинкс, в оба глаза рассматривая массивное тело. И ещё бы не казался. Не издав ни одного предупредительного шороха, Синджед встаёт рядом и тоже вглядывается. — Его будут звать Варвик, — делится он. — Будут? — Он не совсем живой, — неожиданно для себя он поясняет факт с охотой вместо скуки, как и делал на протяжении всего этого дня, о чём бы девочка ни поинтересовалась. — Находится, так сказать, в подвешенном состоянии… Она хихикает: — Как круто! И странно. И страшно. Можно я поближе посмотрю? — Варвик… не доведён до ума, — Синджед скованно отнекивается, спохватившись в последний момент; одно дело — сходство в телосложении, это не причина для паники, но если увидит лицо, которое пока не удалось должным образом модифицировать… — Однако вы можете помочь мне кое с чем, если желаете, — добавляет он, задабривая. — Ой, а с чем это? Он ведь уже выглядит прикольно… — Дело не в косметических аспектах, эта стадия будет последней. Дело в функциональности. Джинкс оглядывается на Синджеда с живучим интересом в глазах, именно таким, с которого началась научная карьера самого и по которому окружавшие специалисты и наставники моментально замечали: вот этот — заковыристей прочих, вот этот — многообещающий, потенциал вот этого взращивать и за ним следить. Ей и не одиннадцать лет будто, а намного больше: весь её задорный, задиристый характер растворился в чём-то, настолько Синджеду понятном, — в стремлении разузнать не просто «как можно больше», а всё, что человечески под силу. — И какие у… Варвика… должны быть функции? — Это хладнокровная машина для убийств, мисс, и для этой цели нужно соответствующее оснащение, с которым, ввиду ваших очевидных наклонностей, вы и можете подсобить. — Мои бомбы? — взволнованно догадывается Джинкс. — Тебе они нравятся? — Они эффективны, — одаривает нейтральной подачкой Синджед и шокирующе улыбается, чего, впрочем, не видно за извечной чёрной марлей на нижней половине лица: — В конце концов, посмотрите на мои глаза. Что, если не ваши бомбы, сделало это со мной? Джинкс делает как велено и сталкивается взглядами с последствием своих хаотичных действий. Под страхом смерти она опускает голову: — Это… это правда я тебя? Она всхлипывает. Варвик вновь выдыхает. Его кровь ходит по соединительным шнурам туда-сюда, туда-сюда, окрашивая всю мастерскую в самый настоящий алый — оттенок, прекрасно ложащийся на небесную синеву волос. Синджед не положит руку ей на плечо, нет. Но Синджед слегка наклонится и скажет по секрету: — Не стоит суетиться, мисс. Боль давно прошла, а зрение вернулось, хоть и с некоторыми изменениями. — Но я не хочу… вот так, — отнекивается она. — Я не хочу быть такой. — Почему? Джинкс непонятливо морщится и разглядывает Синджеда будто впервые: — В смысле? Алый свет постепенно темнеет и, моргнув до кромешной черноты, сменяется привычным болезненно-зелёным. — Ваш талант априори разрушителен, что не делает его менее полезным или впечатляющим, — выпрямившись, Синджед идёт к выходу. Джинкс семенит ему вслед. — Нет смысла загонять себя в рамки для обычных людей. — Ты думаешь, я не как обычные люди? — Я думаю, — подтверждает он, отворяя дверь и пропуская её вперёд. — Но… — посомневавшись, она всё же выходит в затемнённый коридор. Он снова складывает руки за спиной и подгоняет её обратно в центральное помещение, откуда они начали. — Вас смущает урон, который вы наносите? Но разве ваш отец, к примеру, не делает похожие вещи? — Он же пытается управлять Зауном! — Джинкс преувеличенно разводит руками, хотя стоят слёзы в глазах. — Сделать штуки лучше. — Он намеревается провозгласить себя королём, мисс, — возвратившись на прежнее место, Синджед безучастно ощупывает горы документации, ища нужное. — Разве это не делает вас принцессой? Тишина ещё подозрительней, чем была до этого. Его лицо охватывает некий спазм. Он оборачивается. Джинкс медленно оседает на корточки рядом со стульчиком, на котором взлюбила вертеться, и берётся за голову, пока глаза потерянно на чём-то фокусируются, на чём-то определённо невидимом. — Я… я всё порчу, я правда… я… Майло ведь говорил… — она замолкает, чтобы полноценно всхлипнуть и тоненько заскулить. Именно таких звуков здесь давно не звучало, и это учитывая то, какие вещи Синджед порой вытворяет над абсолютно бодрыми и сознательными подопытными. С дикостью приступа Джинкс — а это именно приступ, какие ему хорошо и опытно известны, — парадоксально не может сравниться ни одно из шоу уродов, которые он в теории мог бы здесь проводить. Синджед опускается в метре от девочки, зеркалом копируя её позу, и не проявляет никакую инициативу подползти ближе, тем более — дотронуться. Прикасаться к чужой плоти без рабочей надобности уже давно переросло во что-то из ряда вон — это просто не для него и не о нём. — Не имею понятия, кем был некий Майло, но он мало смыслил в том, о чём вёл речь, — обращается к ней Синджед; она тут же поднимает на него голову, и от резкости косы её разлетаются в разные стороны. Он даже засматривается. По-настоящему любуется. — Вы ничего не портите, вы разрушаете. Разрушение — это абсолютно естественная, природная вещь. Без него невозможны перемены и шаги вперёд. Другими словами, невозможно то, чем я целыми днями себя обременяю в пространстве этих стен. И нет в этом ничего постыдного. — Н-но… Майло, — слабенько шепчет Джинкс, всхлипывая, — он же был друг… — У меня тоже однажды был друг, который не понимал моих стремлений и желаний, однако, чем дольше я работаю над своими планами, тем пуще убеждаюсь, как сильно он был неправ. Она удивлённо моргает и задумывается, сперив взгляд в пол. — А что это за человек такой, — бубнит она, утирая сопли рукавом, — который в тебе сомневался? — Это был не человек, мисс. Это был йордл, — Синджед выуживает из карманов застиранную тряпку, белоснежность которой стёрлась временем, и, зажав ткань между кончиков пальцев, опускает в ладошки Джинкс. Она охотно хватает приношение и беззастенчиво сморкается. Когда звуки жизни стихают до едва различимой гнусавости, Синджед продолжает мысль: — Не моей заботой будет кормить вас пустыми заверениями. Я могу помочь вам только доказать экспериментально, что этот некий Майло неправ, — он протягивает руку ближе к девочке, чтобы она, скрученная на полу в замысловатый, тревожный узел, даже так могла дотянуться. — Что скажете? По его соображениям этот жест несёт в себе куда больше символизма, чем практичности, и потому, к своему стыду, остаётся ошеломлённым, когда девочка действительно хватается за его сухую, тонкую ладонь своей, более мягкой и упругой, и тянется за него, вставая. Он планировал отпустить сразу же как они оба встанут на ноги, но Джинкс упряма. Джинкс держится за него пятнадцать лишних секунд — лишних, потому что никакой объективной надобности в них нет. Отсоединившись от неё, Синджед снова дышит полной грудью. Любопытно. Он никогда так не дышал — уж точно не заунитским воздухом, состоящим из гари и отходов жизнедеятельности Пилтовера. Дышать полной грудью здесь означает смерть. Дополнительно осмотрев девочку на предмет острой психической нестабильности и не найдя сопутствующих признаков, Синджед поправляет марлю на лице и сбрасывает с себя то, чему стал свидетелем. Джинкс помято улыбается, улыбкой на поражение целясь ему в глаза. Мешки под её собственными гротескно углубляются под натиском вселенского измождения, которое не перебьёшь никаким сном, и неведомо Синджеду, что это — игра теней или реальность. — Говоря о Варвике. Чертежи полного проекта найдёте на столе, противоположном от меня и по левую руку от вас, — деловито инструктирует он. — Правило действует то же, что с книгами: рассматривайте, сколько пожелает душа, но за пределы не выносите. Карандаши, маркеры, ластики лежат где-то в столе вместе с листами бумаги. Не забудьте соотнести параметры и изображения ваших бомб с уже имеющимися — его костюма. В общем, пользуйтесь. Благо, все заметки и записи на всякий случай были радикально обезличены — ни следа от того, кем Варвик раньше был. Потому что больше это не имеет никакого значения. Ничего дополнительного по поводу фронта предстоящей работы Синджед не поясняет, преисполненный убеждения в абсолютной ненадобности подобной меры. В конце концов, девочке, покорившей сердце непреступного Силко, должно уж быть под силу разобраться в азах начертательной геометрии. И разбирается, конечно, на славу. Он оглянуться не успевает, а она уже мастерит макет бомбы из сподручных средств. Грубо говоря, не имеющий практического применения ширпотреб, зато наглядный. Слова о вторичности косметических деталей пропустила мимо ушей как пить дать; вместо привычной обезьяны устройство приняло обличье чего-то вроде собаки с сопутствующей атрибутикой: глаза дьявольски краснеют на фоне бесцветных стен, два острых клыка угрожающе торчат, а челюсть громко и предупредительно клацает — всё как надо. Синджед гадает, что вся эта вычурность компенсируется быстрым действием и смертоносностью, чтобы у жертвы не было времени среагировать даже в свете смелого дизайнерского выбора. — Штук пять «Последних капель» подорвёт, прикинь! — Джинкс комментирует сбивчиво, взволнованно и как-то… красиво. — Замечательно, — односложно отзывается Синджед, что подсказывает ей дальше не наседать.

***

Тем не менее, наседает Джинкс немногим позже, от скуки жонглируя тремя безобидными модельками взрывных собачек: — А почему химия, Синджед? В приватности собственного ума оценив её ловкость, Синджед отвечает вопросом на вопрос: — А отчего бы нет? — У тебя же столько разных штукенций получается помимо всех этих пробирок — хотя бы Варвик вона. Почему ты выбрал химию? — Химия — наука, которая не терпит полумер. Ей неинтересны ни твои амбиции, ни твоё эго. Ты либо знаешь… — Синджед добавляет в пробирку каплю заранее приготовленного реактива и, взяв её пробиркодержателем за горлышко, аккуратно машет дном получившейся смеси над зажжённой спиртовкой. В осадок выпадает тёмный сгусток, а тёмно-фиолетовый оттенок «мерцания» постепенно обретает ещё большую глубину. — …либо нет, — туманно договаривает он после молчаливого наблюдения за результатами. — В серьёзной лабораторной обстановке, где целью ставится не воссоздание нормальных условий, а установление новых, любой процент невежества может стать билетом на тот свет. Убедившись, что Джинкс прекратила шутовство и, отложив разукрашенные модели, неотрывно слушает каждое его слово, Синджед несколько меняет фокус: пробирку ставит в подставку, чтобы дать ей охладиться, а реакции — пройти до конца, спиртовку тушит, привычным движением взяв специальную крышку и закрыв ею огонь, и где-то сбоку выуживает кожаный дневник коричневого цвета. Выудив из складок бесформенной одежды ручку, начинает коротко описывать только что увиденное и подмечать, что можно ввести в среду, чтобы на выходе улучшить продукт. — Когда-то мне поведали историю, — продолжает он в тон самому себе, — о девушке, учившейся раньше в Академии. Она беспрекословно знала химию как предмет и вот-вот начала понимать как науку, так и на радостях побежала заниматься проектом, до которого не доросла. К этому присовокупила эксперта старше по возрасту и опыту. Казалось, он был профессионал своего дела, но допустил её к рискованному эксперименту — все профессорские верхи выступали против. Вроде бы рассчитал абсолютно всё, но не тут-то было — взрыв. Лаборатория разлетелась в щепки. Это, конечно, по вашей части, мисс, — дописав трактат, Синджед оборачивается на Джинкс, — но химикам от этого не всегда хорошо. Гиперактивно ёрзая на стуле поодаль и чинно работая над очередным прототипом бомбы с отвёрткой в руках, девочка подаётся вперёд, и оттого глаза, эти расплавленные образцы неба, предстают ещё более огромными, чем до этого. — И что с ней стало? — Погибла, — коротко отвечает Синджед, приоткрыв дневник на случайной странице, одной из первых, помятой и с загнутым уголком, которая заполнена не его почерком: тот более беспорядочный и угловатый, а этот… — Он думал, что всё знал, но ошибался, — последнее слово акцентирует, громко дневник захлопнув. — По крайней мере, на тот момент. Искренне огорчившись, Джинкс затихает, даже не совершает ни одного лишнего движения. Отвёртка замирает над недорисованной в этот раз обезьяньей физиономией, рука бессильно опускается. — Не стоит вашей грусти, мисс, ведь что было, то прошло. Тем более, история не моя. Может, и не правда вовсе, — зачем-то добавляет Синджед в кривой попытке утешить. — Думаешь, неправда? — с щемящей надеждой уточняет она. — Не отрицаю. — Тогда можно притвориться, что… — Джинкс задумчиво стреляет глазками по всем заплесневелым углам помещения. — Не знаю, что она до сих пор живая? И сделала то, что хотела? Пугающе долгое время Синджед, проглотивши свой язык и сердце вместе с ним, не находится с ответом. — Отчего же нет, мисс? — наконец подаёт он голос так тихо и кротко, будто опасается нечто невидимого, запредельного для человеческого понимания, и открывает уже ту страницу, на которой остановился сам. — Отчего же нет…

***

Во второй половине дня стены обители болезненно охают — хлопок двери разносится по всем её углам. Презрительно отряхнув пальто, сверкнувший искуственным глазом Силко шагает внутрь. За ним следует железнолицая Севика — как данность, как аксиома. Синджед не реагирует никаким очевидным образом. Только-только водрузив завершающую бомбу на миниатюрную пирамидку из разнообразных прототипов, построенных после рассмотрения чертежей, Джинкс весело спрыгивает со своего стульчика на колёсиках и, поймав крутящий момент, врезается прямиком в колени Силко, чьи глаза единственно выдают желание мягко усмехнуться — пока он не вспоминает, естественно, в чей дом нагрянул. — Силко! — Джинкс лбом толкается в его раскрытую ладонь. — Прикинь, Синджеду нравятся мои бомбы! Круто, а? — Прикидываю, Джинкс, — сдержанно отвечает Силко, критично осматривая того своим здоровым глазом. Не найдя в лице алхимика, как обычно, ничего от человека, с бо́льшим радушием добавляет: — Ты у меня огромная молодец. Девочка хватает бомбу, составляющую фундамент пирамиды, и отворачивается прежде чем та успевает распасться на дюжину радужных собачек. Присевший у рабочего места Синджед складывает руки на коленях и безучастно, словно призрак, наблюдает, как она тычет новшеством в светящееся лицо Силко и, напротив, в потемневшую от раздражения физиономию Севики. Несуществующая кость встаёт поперёк горла алхимика, заставляя остаться в полной неподвижности. Он лениво промаргивается, разминая разболевшиеся глаза, и обнаруживает, что на сцене не хватает двух действующих лиц. — В чём подвох? — спрашивает Силко в лоб; к этому времени подзаебавшаяся, как сама бы выразилась, Севика уводит Джинкс подальше от зоны слышимости. Синджед встаёт и прячет руки в складках рабочей робы, словно религиозный служащий: — Подвох? — Ты позволяешь ей играться со своими приборами и отвлекать от насущной работы, — объясняет очевидное мужчина, теряя терпение. — В чём подвох? — Он обязательно должен быть? — За всё, — опасно щурясь, выговаривает Силко утробно и по слогам, — нужно платить, Синджед, не ты ли сказал мне эти слова однажды? — сокращает расстояние между собой и алхимиком не совсем угрожающе, но и далеко не с целью что-то получше высмотреть. — Она уже заплатила, — спокойно отвечает Синджед, заставив здоровый глаз в удивлении распахнуться, а чёрно-оранжевый за неимением века лишь обеспокоенно задребезжал. Да, первую половину цены заплатила уж точно, а остальное, если станется шанс, поджидает девочку в недалёком будущем. — Севика… — зовёт Силко многим громче, не спуская с алхимика пронзительный взгляд. Женщина реагирует с нулевой задержкой, каким-то образом поняв его с полуслова — она всегда его так и понимает и беспрекословно слушается, хоть срывайся он на неё, хоть хвали, хоть с холодом игнорируй — и покидает продрогшую обитель вместе с Джинкс, которая оказалась практически у неё подмышкой. Как пришла, так и удаляется… Предупредительно оглянув Синджеда, Силко подходит к столу, рядом с которым на полу рассыпаны собачки Джинкс, и делает неопределённый жест рукой, дотрагиваясь до серо-голубых схем и черновых к ним добавок, оставленных ею в красном карандаше. — Твоя дочь крайне талантлива, — отмечает Синджед, встав чуть позади, пока Силко уродливо склоняется над тускло подсвеченным столом. — Будет грех не использовать её в… Со скоростью молнии он оборачивается. Каменное лицо и глаза, над одним из которых Синджед в своё время корпел далеко не чтобы в будущем выносить такие взгляды, кричат ему это предложение не заканчивать под страхом скандала или, ну что за мелочь, смерти. Проведя кончиком пальца по одному из более совершенных чертежей, Силко категорично осматривает Синджеда ещё раз, для профилактики, и без слов уходит к выходу. Как обычно и случается, именно то, что было оставлено невысказанным, обходится дороже и оставляет больший след. Силко — отец, а Джинкс — его дочь. Что бы он, алхимик-отщепенец, в этом понимал? Это у эксперта из той поучительной истории о беспощадности химии, это у него была однажды дочь. А вот у Синджеда, конечно же, её больше нет.

***

К позднему вечеру без предупреждения и стука заглядывает шатающаяся от измождения Севика. — О чём с Силко базарили? — она стоит у Синджеда над душой, скрестив обе, что примечательно, руки на груди и во все глаза наблюдает за тем, как тот слегка и, честно, нехотя прибирает ту часть рабочей зоны, в которой весь день заседала Джинкс. — К моему превеликому сожалению, дорогая, твоя голова очень нескоро займёт очередь на становление препаратом, — говорит он не приподнято и не с юмором, но не совсем безэмоционально. — Хотя ты и без меня это поняла, потому что всё ещё обладаешь возможностью преобразовывать кислород в углекислый газ. — Шутник ты, алхимик, — ровно произносит Севика. — От пиздюлины сегодня заразился? Тоже теперь шарики за ролики? Синджед отвечает ленивым взглядом неприкрытого снисхождения. — Если желаешь, осмотрю тебя прямо здесь. Или можем пройти в стерильную обстановку. Женщина без слов плюхается на хлипкий стульчик рядом. Он привычно мычит, и никто из его окружения пока не догадался, никто совершенно, что это он так по-своему усмехается. — Каковы ощущения в целом? — вежливо осведомляется, прощупывая стык металла с живой плотью, на который поступало больше всего жалоб. — Херня пока что, — бухтит себе Севика, от прикосновений страдальчески меняясь в лице. — Разборки сегодня были. На мордобое не могла бить в полную силу. — Временные трудности, — только и отвечает Синджед с присущей флегматичностью. — Главное перетерпеть ещё немного, что не является для тебя проблемой, но тем не менее… — он неторопливым шагом выходит через дверь в глубине помещения и позволяет чёрным коридорам увести его в сторону лабораторий, дорогу куда протопчет даже с закрытым глазом, и контрастно быстро возвращается с несколькими пузырьками, полными желтовато-прозрачной жидкости для инъекций. — Держи, это кое-что новое. Будет иметь лучший обезболивающий эффект. Севика послушно забирает лекарство, на пробу взвешивает в обычной своей руке, пока искусственная остаётся под надзором создателя, и в конце концов убирает их в скромную набедренную сумку. — Что я там тебе должна? — вспоминает она, пока Синджед возится и наблюдает. — Звезду какую-нибудь? Убрав руки с плеча женщины и запамятовав сделать определённую пометку в одной из тысячи своих записных книжек сразу же после её ухода, он между делом говорит ей: — Ничего. — Ты не спятил? — она косится на Синджеда недоверчиво и скептически. — Это не часть твоих проделок? Что тебе в башку прилетело, алхимик? — Ты единственная, кто меня так называет, — нейтрально подмечает он, задумавшись. — Перестать что ли? — Ни в коем разе, — под излюбленной марлей Синджед тонко улыбается. — Грядёт время перемен, так что неокрепшим умам показано найти в жизни стабильность и держаться за неё, как за спасательную шлюпку. Что до всех предыдущих вопросов, твой долг оплатила сегодняшняя почтенная гостья. Или, если действительно подумать, она сделала это многим ранее… Оглянув его то ли насмешливым, то ли просто взглядом несведущего человека, размышляющего о жизни простыми категориями, Севика игнорирует загадочность его слов и с некоторым трудом встаёт со стула. — Надеюсь, ты мне хорошую дурь подсунул только что. — Надежда не поможет, — парирует Синджед в свойственной манере, за что ему прилетает ещё один богатый на смыслы взгляд, перешедший в усталое закатывание глаз. — Значит, алхимик, я пошла, — прощается Севика, но не успевает полностью открыть входную дверь, когда он окликает её: — А знаешь, кое-что должна. Обернувшись на него через полумеханическое плечо, женщина иронически усмехается: — Да что ты, блять, говоришь? — Приводи Джинкс почаще, — бесцветно, в контраст жгучим глазам и волосам этой девочки, поясняет Синджед и держится при этом как умеет непринуждённо. Кажется, Севика взвешивает, чего бы такого наглого и унизительного подбросить в ответ, но вес в сумке и слышный даже ему стеклянный звон ударяющихся друг об друга пузырьков быстро ставят её на место, так что ограничивается примитивнейшим: — Так сильно понравилось в няньку играть? — Вовсе нет, — Синджед украдкой посматривает на дверь, отличную от той, что ведёт к лабораториям, за которой и висит над землёй ждущий своего часа Варвик. — Просто у нас с ней много работы впереди… И работа эта не терпит полумер.