Мгновение длиною в жизнь

      Я пошел в добровольцы. Нас было много, у народа Лофу была огромная любовь к своей родине и сила духа. Хотя я и владел мечом, но меня, как и всех остальных, кто не учился войне с раннего детства, отправили на подготовку и обучение. Меня несколько раз пытались, узнав, что я кузнец, отправить в техники, конструкторы, но я всякий раз молил: только на передовую. Мне было страшно так и не узнать: смогу ли я сражаться хотя бы за Лофу, не сбегу ли? Если бы я остался в тылу, то опять же оказался бы в безопасности.       Маленькая казарма с бешеным темпом жизни, много новых, незнакомых людей в непосредственной близости, с которыми не знаешь, есть ли смысл заводить знакомство — сначала все это казалось тяготящим, диким, изматывающим, но уже через три дня я привык. Привык вскакивать рано по первому удару в дверь, привык быстро есть и тут же бежать на тренировку. Только здесь я понял, что Цзин Юань меня щадил и жалел, когда учил владеть мечом. От одной только физической подготовки я к полудню валился на землю без сил, а после этого надо было еще идти на тренировки с шестами, мечами и огнестрельным оружием. К ужину я обычно еле поднимал палочки, спать валился без лишних мыслей, как машина. В таком темпе я прожил месяц, после чего меня и большую часть нашей казармы одобрили на передовую.       Нам дали один выходной, чтобы проведать родных. Вот только Байхэн уже участвовала в вылетах, ее я не застал, Цзин Юань вел на одной из ближайших планет одну из частей армии, Цзинлю никого не принимала, из-за бумажной работы и решений о ходе битв. Увидеть я смог только Дань Фэна. Его жизнь была прежней, такой же размеренной, но он сказал, что если Изобилие будет угрожать непосредственно Лофу и мирным жителям, то видьядхары примут участие в бое. Видьядхар нельзя было в обычное время призывать к войне, их Чешуйчатое ущелье было в некотором роде заповедником, потому что неспособные к продолжению рода видьядхары медленно, но вымирали. Однако военное положение потребовало и от них готовности. Хотя, возможно, это была инициатива Дань Фэна.       На следующий день я погрузился в хаос войны. Оказывается я идеализировал войну, представлял ее настолько далекой от реальности, что в первые недели это осознание меня то удручало, то злило, то пугало. Мы могли недели стоять в ожидании приказа к наступлению. Старики, уже привыкшие к этому за всю свою жизнь играли в карты, осматривали окрестности, чтобы приметить что-нибудь съестное в поселениях или в природе, и посмеивались над нами, которые не знали, куда себя деть от невоплотившегося намерения геройствовать. Через пару дней и мы боязливо стали собираться в компании. Мне кажется, каждый про себя думал: как можно заводить знакомства, зная, что в ближайшей битве кто-нибудь умрет. Но то ли глядя на спокойствие старожилов, то ли просто от невыносимости одиночества, но мы все же стали сходиться.       Многие отчего-то были рады узнать, что я кузнец. У нас при каждом полке они были, но, как показало время, весь полк качественно и с вниманием обслужить десятку ремесленников было непосильно, где-нибудь да осечка была. Поэтому свое оружие на починку многие стали носить мне, а я с позволения кузнецов в свободное время ухаживал за ним. И если честно, мне было приятнее чинить оружие, а не размахивать им.       В первой битве моей первой панической мыслью было: почему противник нападет не по одному?! В фильмах я привык видеть, как удобно и услужливо противник подходит по очереди, а если и нападает со спины, то обязательно удостоверяется, что мой боевой товарищ может прикрыть мне тыл. Но в реальности все было не так. Целая гурьба борисинцев могла наскакивать на меня, а я только и мог, что защищаться, еле успевая подставлять меч.       Борисинцы стравливали нас и с народами, которые они разводили себе в пищу или просто держали в подчинение. Это было по-настоящему ужасно. Два народа, которые поднимают меч не на тех, на кого должны были. Я ощущал ужас от происходящего у себя в сердце и видел этот же ужас в глазах противника. Они были вынуждены уничтожать нас, потому что иначе их убьют борисинцы, мы были вынуждены сечь их, потому что иначе будем убитыми.       После первого такого боя несколько солдат бежали из лагеря. Одного после нашли и наказали. Большинство было подавлено, боевой дух, который держался только на желании выжить и мысли о Лофу над нашими головами, поугас. Все сидели с мыслью: такая битва будет не последней. Убивать невиновных, пока наш главный враг прячется за их спинами.       Но каждый раз, как бы мерзко или страшно ни было, сколько бы повязок на мне ни было бы, пока я мог идти и взмахивать мечом, приказ толкал меня в сражение. Такс растущим гнетом в душе и равнодушием к чужому страданию мы верно продвигались вперед, отталкивая борисинцев все дальше и дальше. Мы бы их повергли еще через месяц без больших потерь, но внезапно с Лофу пришло из вестие и приказ: борисинцы напали на корабль Лофу нашему полку как можно скорее явиться для поддержки.       Уже в пути я узнал, что вместе с нами туда отправляется и отряд военных яликов. Я с надеждой подумал, что смогу увидеть Байхэн. Ни о ком из моих друзей я уже давно не получал вестей по разным причинам. О Байхэн я переживал больше всего. Я и ранее слышал от остальных, что она сорвиголова, на счету которой достаточно много разбитых звездных яликов. Если надо пожертвовать собой, она пожертвует без раздумий, за что ее постоянно ругала Цзинлю. Я молился, чтобы она была жива.       Пока мы расставляли лагерь, а наш главный ходил к Цзлинлю с отчетом, я сломя голову бросился к порту, где был отряд яликов. Военные нейтральные по цвету ялики действительно там были, но той суеты, что была у пехотных войск, здесь не наблюдалось. Я подбежал к двум мужчинам-лисам, спокойно разговаривающим на пристани.       — Извините, Байхэн здесь?       — Эта попугайщина? Здесь конечно, она в первом отсеке ругается.       Я так и не понял, почему ее так назвали, но поспешил туда. Еще за закрытой дверью я услышал, как она вопит:       — Нет, не смей закрашивать! Оставь, хотя бы половину корабля раскрашенной!       — Да ты дура что ли?! Тебя по твоему же боевому раскрасу и увидят! Правила есть правила!       — Тогда я от корабля не отойду, пока ты не оставишь мне половину корабля!       Я зашел и увидел, как Байхэн всем телом закрывает пеструю половину ялика. Вторая половина была уже серой, близкой к зеркальному покрытию. Напротив нее с аэрозольной краской стоял парень, красный от спора.       — Да катись ты к черту! Я твой корабль даже ремонтировать не стану, когда тебя с ним собьют! — парень в расстроенных чувствах бросил краску и ушел. Байхэн с облегчением выдохнула.       — Байхэн, — я не смог сдержать улыбки и расплылся.       — Инсин! — она сорвалась с места и повисла на мне. — Живой, а похудел! Вас в пехотных вообще не кормят что ли?!       — Кормят, просто ношусь много, — я умолчал, что иногда после убийства невинных людей, которых на нас бросили борисинцы, мне в горло кусок не лез.       — Вас тоже сюда перебросили?       — Ага, сказали, что наша важная ящерица не справляется здесь одна, — я хмыкнул, но Байхэн стала серьезной.       — Все Чешуйчатое ущелье в руинах. Мы пролетали над ним. дань Фэну слишком тяжело пришлось. Пока до них добрались основные войска Лофу с Цзинлю, треть из видьядхар истребили.       Я прикусил язык. Для Дань Фэна это было действительно ужасно. Для него, который даже не любил лишний раз покидать земли своего народа, произошедшее, я уверен, стало тяжелым ударом. Он боялся за каждого видьядхару, он отвечал за каждого. Жертвы в этой ситуации слишком велики.       — Надо будет его проведать.       — Тут уж только на поле боя проведаешь. Нас уже вечером отправляют туда.       — Ого… быстро, — значит ситуация была еще серьезнее, чем я думал. Тема стала тягостной, поэтому я поспешил ее перевести. — А что это к твоему ялику прицепились?       Байхэн неловко почесала за ушами, как всегда было, когда она понимала, что поступала неправильно, и улыбнулась.       — Да я после предыдущего сражения попросила местных раскрасить мой ялик. Ну а ты же знаешь, что это недопустимо, нарушение регламента, все дела, угроза попадания. Но как я могу позволить закрасить такую красоту?! — она повернулась к ялику, разведя руки.       Я присмотрелся на ялике в хаотичности и яркости цветов были лев, ледяной журавль, дракон, лисица и белый щенок. Я хмыкнул и со смехом и с легкой досадой:       — Это я что ли щенок?       — Ну ты же маленький, а еще если бы я сделала тебя черным, то картинка стала бы мрачной!       — Он похож на неуклюжий рисовый пирожок! — все были изящными и красивыми, а я был пухленьким и сонным.       — Он очень милый и красивый! Ничего ты не понимаешь!       Я надулся, из-за чего Байхэн рассмеялась:       — Сейчас ты похож на него еще больше.       Она обняла меня, было пора прощаться. Надо было готовиться к предстоящему сражению. Мне не хотелось уходить. Я понял, что лучше бы Байхэн не было здесь, я не смогу спокойно сражаться, не оглядываясь на небо.       Вечером нас и правда выдвинули в Чешуйчатое ущелье. Как и говорила Байхэн величественные стены, дома, исписанные фресками, были разрушены. Трупы драконов и видьядхар, которых бедствие застигло до того, как они его осознали, до сих пор лежали на земле. Нам было велено продвигаться со всей осторожностью и вниманием, потому что противник мог оказаться в засаде в руинах, но я не мог об этом думать. Я смотрел на трупы и все ожидал, что за следующим поворотом увижу Дань Фэна, сидящего на разбитой колонне с поникшей головой, поверженного горем. Я боялся увидеть это.       Битва началась прежде, чем я успел ее осознать. Просто в какой-то момент я оказался перед борисинцем, которого только что я рассек мечом от плеча до пояса. Вокруг был лязг, скрежет рычание. Я поднял голову на звук яликов, Байхэн среди них не было, ее раскраску я бы узнал. Чуть в отдалении я услышал драконов, а после увидел огромного, величественного — Дань Фэн. Даже издалека, я почувствовал, как он зол, в его рычании, безжалостных и бесстрашных бросках я видел, что он намерен убить ровно столько борисинцев, сколько они погубили его видьядхар. Это была месть отца за свой народ. Отбиваясь от противников, я бросился туда. Не знаю почему. Я был и рад увидеть друга и боялся, что в этом бесстрашии ему могут нанести вред. Мне хотелось быть ближе к нему.       К Дань Фэну боялись приблизиться наши пехотные солдаты, но зато не боялись борисинцы. Они подступились к нему со всех сторон, пытаясь найти слабое место в его чешуе. Он бы не смог принять человеческий облик сейчас, даже если бы захотел. Его бы тут же разорвали борисинцы. У меня появилась цель в этой битве. Безрассудно, понимая, что меня в этом бою даже в большей степени стоит защищать, я бросился на противников у лап Дань Фэна.       — Здравствуй, великая ящерица! Скучал?! — во мне проснулась какая-то веселая удаль. Наверное, я был просто рад увидеть товарища.       Дань Фэн быстро глянул в мою сторону и недовольно зарычал, видимо, не хотел, чтобы я ему мешал, но мне было все равно. На этом духе энтузиазма я зарубил троих борисинцев, которые подобрались к животу друга, который был наименее защищен, и бросился к хвосту.       — Дружище, тебя хотят за зад укусить! — я рассмеялся, Дань Фэн шутки не оценил и ударом хвоста чуть не снес и меня.       Плечом к огромной лапе мы сражались, забыв о времени и усталости. Через время стало полегче и Дань Фэн смог принять человеческий облик. В драконьем облике я этого не заметил из-за чешуи, но сейчас увидел, что его сильно потрепали, ноги и руки были в крови.       — Ужасно выглядишь, — я замахнулся на следующего противника.       — Кто бы говорил! — Дань Фэн оторвался на мгновение от облачных гимнов.       Я быстро глянул на себя и увидел, что меня уже давно кто-то полоснул несколько раз по груди. Плохо дело.       Неожиданно Дань Фэн замер и с побледневшим лицом повернулся вглубь ущелья. Я с вопросом посмотрел на него.       — Они подобрались к тылу. Там мои видьядхары! Те, кто недавно переродился! — забыв обо всем, он бросился в ту сторону, игнорируя и противников, которые клацали зубами в шаге от него.       Я кинулся за ним, опасаясь, что в таком состоянии, Дань Фэн сам себя погубит. Над нами загудел ялик, я поднял голову — Байхэн. Наверное, она тоже увидела, что к мирным подбираются борисинцы. Она пролетела раз над тем местом, куда стремился Дань Фэн, нанося удары с воздуха, во второй. Не знаю, что произошло после второго раза, когда она снизилась, но я увидел только, как ялик отчаянно пытается набрать высоту, а потом, смирившись со своим положением разворачивается и камнем падает на землю. Взрыв, а за ним тишина. Я ничего не слышал. Только бледный на окаменевших ногах бежал в ту сторону, не зная, на что надеюсь.       Мы Дань Фэном добрались до того места только через десять минут. Убежище, где скрывались видьядхары, было цело, на стенах и воротах было несколько глубоких царапин. На земле лежали обгоревшие и раздавленные тела борисинцев, а чуть дальше, взбороздивший землю, пылающий обломками, лежал развороченный ялик. Вернее то, что осталось от него после взрыва.       НА подгибающихся ногах я почти подполз к кабине пилота. Байхэн разорвало на две половины, которые обгорели до неузнаваемости. Я услышал, как позади меня рухнул Дань Фэн. А я все продолжал стоять и смотреть на то, что от нее осталось. Мне казалось, что я не понимаю, что вижу перед собой, что если еще немного посмотрю, то картина в голове сложится. В каком-то безумии я протянул руку к верхней половине тела Байхэн, но Дань Фэн резко и зло дернул ее назад.       — Идем! Идем отсюда! Идиот! Что ты здесь стоишь?! — его лицо перекосило до ужасной маски. Он тянул меня в самую гущу борисинцев, словно хотел умереть следом. Я послушно пошел за ним, волоча меч по земле и оглядываясь на разрушенный корабль, как ребенок оглядывается на маму, впервые оставившую его одного.