Похороните меня под обшивкой

Форрикс наблюдал за тем, как постепенно в бездонной пасти ладно бы ксеноса, но маленького ребёнка исчезала еда. Сначала туда отправилось мясо, вообще-то с костями, но Перцефона, кажется, этого и вовсе не заметила, потом овощи, на олимпийский манер — с хлебом, а следом были прикончены яблочные персики, являвшиеся во флотилии редкостным деликатесом. Предусмотрительный Бракар, выполняя странное поручение триарха, отдался задаче со всей ответственностью, и прислал с сервитором столько еды, что хватило бы всему трезубцу и ещё бы осталось, но почему-то Кидомор был уверен, что, закончив с основным блюдом, примарший отпрыск потребует от него ещё десерт и какой-нибудь традиционный олимпийский компот. — Вкусно? Перцефона энергично закивала, и от её совершенно довольного вида что-то в душе Кидомора потеплело и успокоилось наконец. Одной проблемой стало меньше, но было ли тут чему радоваться, когда эти самые проблемы множились в каких-то ненормальных масштабах прямо у капитана на оставшемся глазу, ему пока было не до конца ясно. — А суп? Дожевав персик, Перцефона деловито прикрыла глаза и оповестила Кидомора, что суп, вообще-то, с тыквой, а потому есть его она не собирается. Форрикс заключил, что довод отличается логичностью, и спорить с ребёнком не стал. Он вообще сомневался, что физически был в состоянии спорить с Перцефоной хоть о чём-либо. Вплоть до момента, пока со стола не начали постепенно исчезать угощения, Форрикс искренне надеялся, что у него просто галлюцинации. «Просто галлюцинации», конечно, тоже стали бы большой проблемой, но не такой страшной, как сам факт появления во флотилии этого создания, о чём его самолично и без всяких прелюдий оповестил Примарх, строго наказав проследить за тем, чтобы молодое поколение получало соответствующее своему возрасту количество калорий и знаний в день. Когда до Форрикса в полной мере дошла вся сложность новой порученной задачи, он уже был выставлен за дверь и столкнулся со своей подопечной почти лицом к лицу, и эта встреча, пожалуй, оставила на его душе отпечаток едва ли меньший, чем первая встреча с самим Примархом. Как минимум потому, что в свои года девочка обладала примерно такой же аурой, как и её отец, и реакцию у Астартес вызывала соответствующую. Скорее всего, именно по этой причине вместе с требованием вовремя кормить и «чем-нибудь занять», Форриксу было наказано не допустить преждевременного знакомства Перцефоны с братьями. И едва ли Кидомор был уверен, что в состоянии с этим справиться. Когда шок от первой встречи наконец с него спал, он справедливо задумался о том, по какой именно причине из всех своих подчинённых Пертурабо выбрал именно его в качестве няньки. С другой стороны, мог ли, в сущности, найтись вариант лучше? Едва ли Железные Воины соревновались в том, кто лучше разбирался в тонкостях воспитания, и тут в дело вступали уже личные качества. Из трёх с половиной потенциальных кандидатов в лице Харкора, Голга, Фалька и, собственно, Форрикса, где Фальк шёл за половину, ибо не был членом трезубца, за хоть сколько-то достойного воспитателя мог сойти только Кидомор, и тот с натяжкой, а остальным братьям эту роль не доверили бы ни при каком раскладе. Это, наверное, большая честь. Форрикс глубоко вздохнул и задумался. Его скромные познания о человеческих детях по большей части были из его собственного детства, и едва ли он помнил оттуда что-нибудь дельное. Да и вряд ли они будут применимы к такому необычному ребёнку. Оставалось только импровизировать, но, ответственный и серьёзный, импровизировать Форрикс не умел категорически. — Так, теперь… Его перебило довольное восклицание с другой стороны стола: — Библиотека! Я помню! – Перцефона ловко спрыгнула с высокого стула и быстро подошла к капитану. – А там есть копии книг Пертурабо? Я не все успела прочитать. Форрикс приподнял бровь, но твёрдо принял решение шоку более не поддаваться, а потому никак больше не выразил своё удивление от столь резкой смены настроения. — Что ты успела прочитать? – спокойно и немного устало произнёс он, поднимаясь из-за стола и направляясь к выходу из каюты. — «Парадоксы космических хищников» Лаффине, – за шагом Катафракта Перцефона несколько не поспевала, но не то чтобы пробежка как-то лишала её азарта. — Но я не хочу его другие книги читать, он глупости пишет. — Лаффине же вроде про навигацию пишет, нет? – спросил Форрикс, оборачиваясь. Перцефона скривилась и, нагнав капитана, посмотрела на него, как на редкостного дурака. — Про навигацию пишет Лафине. А Лаффине пишет глупости. Форрикс просто пожал плечами, ничего не ответив. Он был занят проработкой маршрута до флагманской библиотеки, и задача эта, в силу необходимости скрывать существование Перцефоны, была довольно нетривиальной. Он надел шлем и уже было собирался послать механическому смотрителю приказ всех из библиотеки выпроводить, но Перцефона опять его перебила. — А ты Форрикс с одной «ф» или с двумя? — С одной, – буркнул Кидомор, вновь активируя вокс. — А «р»? — С двумя, — ответил он, бросив на Перцефону короткий взгляд, и снова вернулся к воксу. — А Пертурабо на высоком готике пишется неправильно, – продолжала девочка, подскоком вышагивая возле Кидомора. – На олимпийском он Пе-тчу-руа-во, а я Пер-цсе-фо-нэ, потому что мы тянем гласные, а согласные у нас шипящие, хотя в пра-олимпийском языке такого не было, и там моё имя читалось бы как Пер-се-фо-на, хотя в имперских документах я Пер-це-фо-на Да-а-накт, а Пер-ту-ра-бо должен быть Пер-ту-ра-бо Да-амм-ме-е-кос, что звучит ужасно, наверное, поэтому у него в документах должна быть другая фамилия, но я не знаю, какая фамилия у Императора, а ещё на некоторых планетах есть отчества, матчества и вторые имена, но у нас этого нет, но мне сложно представить, как звучало бы Пер-це-фо-на Да-нак-тов-на или Пер-ту-ра-бов-на, хотя это инвитские грамматические правила, и на готике звучит очень странно и глупо, мы могли бы использовать другую грамматику… — Помолчи немного, пожалуйста, – Форрикс наклонился, пока она не начала тянуть на песенный манер ещё и его имя, и выставил перед собой ладони в керамитовых перчатках. Перцефона моментально замолчала, и он смог, наконец, без стороннего шума отправить сообщение в библиотеку. Сервитор бы зачитал приказ записью его голоса, и будет лучше, если на фоне там не будет восторженного детского пищания о трудностях перевода на высокий готик. Они прошли примерно треть пути и, на счастье Форрикса, до сих пор никого не встретили. На его же несчастье, замолчав, Перцефона от него отстала, так как тут же нашла себе другое интересное занятие. — Тебе сюда нельзя, – строго проговорил Кидомор, за ноги вытаскивая девочку из блока вентиляции на потолке, куда она непонятно как забралась за те несколько секунд, что он отвлёкся. — Ты что, не знаешь, что это? Сидеть на руках Перцефона явно не любила, и Форрикс позволил ей вывернуться и вновь грохнуться на пол, что, кажется, не оставило на ней даже синяков. А вот та половина тела, что успела побывать в вентиляции, теперь была покрыта клоками пыли, что вызвало у капитана ещё один усталый вздох. — А куда мне можно? – спросила она, пока Кидомор осторожно снимал с растрёпанных кудрей и шелковых плечиков придворного платья пыль. — Я так и не узнала, как у вас работает вентиляция, потому что Пертурабо на меня накричал, и… — Так, – остановил её Форрикс, беря за плечи. — Во-первых, Примарх – это не просто Пертурабо, а либо Лорд Пертурабо, либо Примарх Пертурабо, либо господин, либо милорд. И никак иначе. Это ясно? Перцефона нахмурилась и открыла было рот, чтобы что-то ответить, но Форрикс её перебил. — Во-вторых, вентиляции, распределительные коробки, любые служебные ходы и прочие злачные места не предназначены для детей. Поэтому ты не будешь туда лазить, иначе… Продолжение угрозы Форрикс придумать не успел и на секунду задумался, перебирая в голове варианты того, что могло бы напугать Перцефону и при этом не обеспечило бы ему дисциплинарное взыскание от их отца, и та не преминула воспользоваться мгновением тишины. — Почему я не могу называть Пертурабо Пертурабо? Его все так на Олимпии называют, потому что это его имя! Мама рассказывала, что он закатывал истерики, если к нему обращались как-то иначе. — Не говори так, – процедил Кидомор, которого одновременно разозлило и позабавило то, как сложный характер Примарха обозвала девочка. – Ты должна уважать Примарха, и говорить, и обращаться к нему соответствующе. Перцефона демонстративно нахмурилась. — Уважение – это просто социальный конструкт, который ничего не значит, если его соблюдение некому проконтролировать, – сурово произнесла она, без страха встречая напряжённый взгляд капитана. – Если Пертурабо так хочет, чтобы к нему все без исключения обращались уважительно, почему он не наставил во всех коридорах камер со звуком, чтобы лично за этим следить? Иначе как он узнает о том, что я его не уважаю? Ты наябедничаешь? Форрикс настолько давно не слышал этого слова, что не смог сдержать улыбки, благо, шлем её скрыл. — Самому ведь смешно! – воскликнула Перцефона, непонятно как определившая сменившийся настрой капитана. Хотя… вполне понятно как, на самом деле. Форрикс вздохнул и снял шлем, возвращая его на магнитный замок на поясе. Может, он и не разбирался в воспитании и психологии, но хорошо умел делать так, чтобы люди его слушались. — Смешно, согласен. Ты смешная. Перцефона осеклась, и её сурово сведённые брови взлетели вверх, отчего она несколько потеряла в схожести со своим отцом, что Форриксу было только на руку. — В библиотеке столько всего интересного, а из-за того, что ты себя плохо ведёшь, мы до сих пор не там. И да, я действительно могу на тебя наябедничать, и тебе, как и мне, влетит, после чего мы оба будем сидеть под замком и скучать. Но мы, я думаю, этого оба не хотим? Это была, конечно, не совсем правда – такого дисциплинарного взыскания как «домашний арест» в четвёртом легионе не было, если Форриксу не изменяла память. Но, возможно, в связи с трудностями в воспитании нового поколения воинов, его стоит ввести в частном порядке. Перцефона порядком задумалась над его словами, а Кидомор продолжал: — Если ты поранишься, застрянешь где-то или ещё что учудишь, тебя придётся вести в апотекарион, где тебя будут тыкать иголками и проведут полное обследование, чтобы всё про тебя узнать. Помимо карточки пациента, на тебя также заведут дело, где будут записаны все твои пакости, потому что мы – военизированная структура, и у нас всё документируется. Предполагая, что после этого последует вопрос о том, с чего бы это Перцефона стала частью их «структуры», Форрикс быстро продолжил: — Примарх привёл тебя к нам, ты – наша сестра, наша будущая гордость и настоящая ответственность. Но прежде, чем ты со всеми познакомишься, ты должна тут немного освоиться, принять наши порядки и обычаи. Представь, что было бы, если бы ты переехала на другую планету. Разве ты продолжила бы там одеваться так же легко, как на Олимпии, если бы там постоянно шёл снег, как в горах? Правильно, нет, потому что это было бы глупо. В новом месте ты должна вести себя не так, как дома. Понимаешь? Пару секунд Перцефона откровенно тупила, смотря куда-то сквозь Кидомора, а потом сфокусировала на нём большие глазки-льдинки и кивнула. Вот только едва заметный, сосредоточенный и будто бы лукавый прищур в этих до боли знакомых глазах ему совсем не понравился. С другой стороны, ему это могло просто показаться, так как остаток пути до библиотеки Перцефона вела себя удивительно прилежно. Она рассказала Форриксу о «Космических хищниках» Лаффине, поделилась парой занимательных фактов про олимпийский язык и, когда они оказались в пустом павильоне, Кидомор с улыбкой заключил, что слушать её очень приятно и интересно, и лучше бы ей так и продолжать. Возможно, всё было вовсе не так страшно, как ему поначалу казалось. — Мы с тобой нашли общий язык, да? – спросил он с улыбкой, доставая с полки, которая для роста девочки была слишком высоко, третий том о космической навигации, с которой ему было изъявлено острое желание познакомиться. Перцефона пожала одним плечом и осторожно приняла у Форрикса книгу, которая устроилась на стопке таких же у неё в руках. Коротко глянув на эту картину, Кидомор прикинул, что книги, едва помещающиеся в детских руках, весят где-то три четверти веса самой Перцефоны, если, конечно, под подолами платья не скрывалась гора мышц, в чём он справедливо сомневался. — Итак, начнём. Важно будет отметить, что в обучении младших боевых братьев легиона чему-либо первый капитан всегда находил своё собственное, особенное удовольствие. Среди смертных он слышал слова о том, что преподавание – это дело, требующее истинного призвания, и, даже если он не совсем в это верил, ему нравилась мысль о том, что этот талант у него тоже есть. Форрикс получал удовольствие, составляя пособия и должностные инструкции, страдал любовью к организованным табличкам в когитаторах, где сводил цепочки поставок с помощью сложных формул, и при любом удобном случае хвалился тем, что за его и Торамино авторством написано целых три тома учебников по прикладной высшей математике в осадной войне, редакции которых даже хотели применять в седьмом, но Пертурабо строго-настрого запретил делиться профессиональными секретами. Лекцию о космической навигации в силу профдеформации Форрикс начал с того, что разложил перед Перцефоной чертежи «Железной Крови», подробно рассказывая, какое на неё установлено вооружение и какие секции четырёхтомника ей нужно изучить, чтобы правильно рассчитывать траекторию полёта торпед, лучей и прочих снарядов в пустоте. К сожалению, Кидомор имел неосторожность обмолвиться о занимательных симуляциях, которые устраивались в Додекатеоне в том числе и для того, чтобы доносить скучную теорию из учебников до моложавых любителей практической деятельности. Перцефона потребовала допустить её к симуляторам, на что получила строгий, исключительно педагогический отказ. Сначала – задачи и теория, потом уже практика. Нечего зря электричество жечь. Вместо когитатора Кидомор выдал Перцефоне стопку пустых листов пергамента и простую ручку, и открыл сборник из нескольких тысяч задач на первой странице. К ужасу Форрикса, Перцефона первый десяток задач из заведомо выбранной особо сложной секции решила и вовсе в уме, и большую часть времени они потратили на то, чтобы Кидомор её решение проверил. Таланты юного дарования капитан к сведению принял и сразу же перелистнул на середину задачника, параллельно ища в учебнике необходимую для решения теорию. Но и с этим Перцефона тоже справилась за рекордно короткое время. В общей сложности над космической навигацией они провели часа два, и за это время первый том, на изучение которого обычным смертным давалось полгода, Астартес – неделя, а от Кузнецов Войны Пертурабо требовал страничные выдержки наизусть и поиск новых способов доказательства теорем, на что давалось несколько дней, Перцефоной был прочитан от корки до корки, а задачки, читаемые Форриксом вслух, решались параллельно скучающему изучению нижних полок шкафов. С другой стороны, в первом томе были самые азы, вроде поиска градуса отклонения на сверхбольших расстояниях, и Форрикс был уверен, что Пертурабо с этими знаниями и вовсе уже был Императором создан. Поэтому на второй том у капитана были возложены куда большие надежды, как минимум потому, что он сам в своё время на его изучение убил почти две недели чистого времени, и под конец надеялся, что некоторые вещи оттуда Пертурабо у него просто никогда не спросит. О том, что подобные базовые вещи информационные системы кораблей, участвовавших в Великом Крестовом Походе, умеют в большинстве своём рассчитывать самостоятельно, и от оператора требуется только быть в состоянии проверить их точность, Кидомор, как хороший учитель, тактично умолчал. Второй том Перцефона читала уже с большим усердием и даже вернулась за стол, как приличный ученик, и то и дело задавала Форриксу на редкость неудобные вопросы, как раз из числа тех, которые он надеялся от Примарха никогда не услышать. Она делала неровным подчерком какие-то заметки на листке пергамента, передавала их капитану, который стеснялся спрашивать расшифровку и разбирал каракули сам, а потом ответственно заключала, что написала там глупости, чем Форрикса ещё сильнее путала. Впрочем, деятельность эта была на редкость увлекательная, как минимум для Форрикса. Совместными усилиями он вспомнил, а Перцефона узнала, по какой неприлично большой интегральной формуле составляется построение флотилий в трёх разных плоскостях с учётом веса кораблей и в зависимости от колебаний притяжения звёзд и планет в системе, а также как в системах с аномалиями рассчитать верное расстояние для безопасного входа и выхода в варп. Но, как и любые уважающие себя исследователи, в какой-то момент они столкнулись с задачей, решить которую было не так-то просто. Форрикс предполагал, кем она была написана на листочке и вложена в задачник, а потому счёл долгом чести решить то, что Пертурабо в своей примаршьей мудрости наверняка заранее задумал стандартными способами нерешаемым. С полчаса они провели, исследуя уровневое разложение полей в гипотетической системе из красного гиганта, пульсара и находящейся на ощутимом расстоянии маленькой чёрной дыры при условии, что выход из варпа был произведён флотом неправильно и потому вызвал колебания, которые и нужно было рассчитать, и, видит Трон, Форрикс заслуживал отдельного штифта уже за то, что сел в этом разбираться. Перцефона же и вовсе замолчала и, кажется, совершенно не понимала, куда ей двигаться, за сим застрять в библиотеке они обещали до поздней корабельной ночи. В какой-то момент процесс обучения перерос в одинокие попытки Кидомора разобраться, что от него вообще в, казалось бы, до элементарности абсурдной задаче, хотят и как ему этого добиться, а Перцефона ему ответственно не мешала. Капитан, как в далёкой молодости, утонул под люменом в книгах и нескольких инфопланшетах, а симуляцию отказался запускать из принципа, искренне веря, что, с его-то талантами, вполне в состоянии изобразить всё необходимое на пергаменте. Потеряв счёт времени, он, наконец, смог добиться до смешного простого ответа, и поднял глаза на Перцефону. Или, если говорить конкретнее, на пустой стул, на котором она, как Кидомору казалось, всего минуту назад была.

***

Форрикс был очень хороший, и Перцефоне он правда очень нравился. Он был умный, спокойный, улыбался, когда удивлялся, и, как оказалось, слепым на один глаз вовсе не был. Когда он, сосредоточившись на последней задаче, снял с лица аугметику, оправдываясь тем, что читать предпочитает собственными глазами, он тем самым показал ей странную катаракту, которую, как она была уверена, травма вызвать не могла. Перцефона даже замерла пару раз под взглядом этих двух странно сочетающихся глаз и даже подумывала из уважения отложить свою затею, но соблазн был слишком велик, а сила воли, чтобы ему противостоять, слишком мала. Блуждая по коридорам флагмана, схему которого ей очень удачно показал Форрикс, Перцефона размышляла о том, что капитан чем-то похож на Агнес, а потому специально ему портить настроение она не планировала, а неспециального пообещала себе постараться избежать. Но это вовсе не значило, что она будет радовать Кидомора в ущерб себе. К сожалению, Форрикс не знал, что, переехав на другую планету, Перцефона продолжала бы ходить в лёгкой одежде по морозу, потому что холод едва ли доставлял ей какие-то существенные неудобства. А что до проявления неуважения и наказаний… они станут проблемой только в будущем, когда о грубых обращениях и побеге узнает лично Пертурабо. Если он узнает. На самом деле, далеко она уходить не собиралась, скорее хотела просто сделать перерыв на тишину и поиск Алекзандера – с того самого момента, как Аристарх привёл её в покои, кот куда-то запропастился, и, раз уж о Перцефоне никто не должен знать, то и о нём тоже, потому что она считала его своей непосредственной частью. Куда-то сильно далеко он уйти не мог, поэтому она точно скоро вернётся, и никто ни о чём не узнает и не будет потом сидеть под замком. Таким образом прежде, чем Перцефону занесёт совсем не туда, где можно найти Алекзандера, необходимо оказать ей должное уважение и отметить, что её мотивы были чисты, и она совершенно искренне не собиралась ни с кем раньше срока знакомиться, мешать Пертурабо и причинять Форриксу ненужные неприятности. Её план состоял в следующем: ещё раз обойти покои, а после отправиться на поиски Алекзандера в ближайшие технические коридоры, заранее убедившись в том, что, когда она туда залезет, она сможет оттуда вылезти. Впрочем, перед тем, как отправиться к первой точке своего назначения, Перцефона решила сделать небольшой кружок и прихватить из трапезной ещё парочку яблочных персиков. Время ужина на корабле ещё не настало, а обед уже давно прошёл, поэтому трапезная воинов легиона была пуста, не считая сервиторов. Перцефона подбежала к маленькой корзинке за стойкой сервиторов и сгребла себе с десяток фруктов, после чего отправилась, как она предполагала, к ближайшей лестнице, которая по плану вернёт её к более близкому участку нужного коридора, чем уже проверенный, известный путь. Надо признать, «Железная Кровь» была, конечно, огромная, особенно в сравнении с Перцефоной, и оказывала на неё такой же огромный эффект. Высокие запутанные коридоры, строгие красивые арки, редкие стойки с занимательными когитаторами – всё это она обещала себе изучить, как только появится возможность. Лучше, конечно, будет делать это в компании Форрикса, потому что рассказывает он довольно интересно, когда не слишком увлекается предметом обсуждения. Яблочные персики постепенно заканчивались, а знакомого коридора Перцефона всё ещё не наблюдала, но никакого волнения по этому поводу не испытывала. Если она заблудится, она всегда может вернуться назад и пойти проверенным путём, и, наверное, встретит Форрикса, расскажет ему свой план, и он точно-точно её поддержит, и вместе они найдут Алекзандера и вернутся к космической навигации. В таком приподнятом настроении она и продолжала исследование коридоров, старательно избегая уже знакомых мест, чтобы расширять в голове неполную внешнюю схему корабля, где были отмечены только основные секции. Спустя примерно десять минут блужданий, доедая последний персик, Перцефона проходила мимо какого-то большого помещения, откуда доносился безостановочный шум и возня, и была искренне уверена, что её оттуда не заметят, что было страшной ошибкой. — Почему опаздываем?! – Перцефону за руку выдернули из проёма, мимо которого она проходила, и вместо тёмного коридора она оказалась в огромном и как будто специально засвеченном зале. От неожиданности она уронила недоеденный яблочный персик и уставилась на незнакомого Астартес, который, крепко держа её за плечо, толкнул её на упругий пол, из-за чего она на него же и упала. — И что это за вид? – усмехнулся воин, поворачиваясь к двум десяткам мальчиков-подростков, стоявших ровным строем чуть поодаль. – Полюбуйтесь, какая новая партия с Олимпии приехала! Вот, кем вы были, пока вас не избрали достойными! Перцефона решительно не была готова к таким событиям и только переводила взгляд широко раскрытых глаз с Астартес на детей, пока до неё критически медленно доходило, в какой именно ситуации она оказалась. Она опустила взгляд на своё, порядком потёртое за время путешествия с родного дома, платье и убрала несколько кудрявых прядок за ухо, подтягивая к животу колени. Мальчишки с правого боку чуть потеряли в строгости построения, и смотрели на Перцефону в таком же шоке, с каким она изредка поглядывала на них, пока Астартес всё не замолкал: — Для всех, кто сегодня явился в неподобающем виде, я поясняю: вот, как вы для меня выглядите! – он указал широкой ладонью на Перцефону, которая всё ещё сидела на мягком полу. – Ваша молодость и глупость не освобождает вас от обязанностей, она добавляет вам больше ответственности! Вы – будущие воины легиона, вы – его лицо, и вы не имеете права так нас позорить! Перцефона склонила голову, пристыженная такими жестокими комментариями о своём платье, и погрустнела, несколько растерянная. Неловко, конечно, это всё у неё получилось, зря она от Форрикса ушла, надо бы попросить, чтобы её ему вернули. — Мне нужно… – начала она, но воин её перебил. — Обращение! – гаркнул воин. – Для тебя и вас всех я – сержант Децимус, и если те, кто отбирал вас на Олимпии, не научили вас уважению, этому научу вас я! Перцефона поднялась с пола и отряхнула платье, поглядывая то на сержанта, то на молчаливый строй долговязых мальчишек, бывших как минимум лет на пять старше неё самой. — Сержант Децимус, мне нужно к первому капитану, – Перцефона приблизилась к воину и запрокинула голову, чтобы посмотреть на него. Но Децимус к ней даже не повернулся, вместо этого зычно расхохотавшись. — К первому капитану? А что сразу не к Примарху лично? Если позориться, то до конца, верно? Так ты воспринимаешь наказ не сдаваться? Децимус снова взял Перцефону за плечо и воткнул её в конец строя, за самым низким из мальчиков. — Смирно! Это не подготовительный лагерь, у меня нет времени подтирать вам задницы и заплетать косы. Если явились на тренировку, как придурки, значит, в таком виде и будете заниматься. Бегом сорок кругов! Перцефона уверилась, что варианта не побежать у неё не было в принципе. Вот только с аккуратными туфельками, которые ей с таким старанием выбирала мама, пришлось уже на десятом кругу распрощаться – их цоканье по железной окантовке зала привлекало слишком много внимания сержанта, а это было совсем не то, что Перцефоне нужно. Сбегать от невнимательных взрослых она умела даже очень хорошо, и ни с Агнес, ни с дедом, ни с матерью у неё никогда не возникало проблем. Она ускользала с праздничных застолий и со званных вечеров, вылезала из окон дурацкой Академии, по крышам домов Лохоса перебираясь подальше от скучных учителей, и даже от Форрикса она улизнула без особых проблем. И как сбежать от Децимуса, о знакомстве с которым она планировала тактично умолчать, она тоже уже придумала – они ведь, технически, и не познакомились толком, да? Значит, сержант не знает, кто она такая, и проблем не будет ни у неё, ни у Форрикса. Вот только чего Перцефона не учла в разработке до смешного простого плана побега, так это того, что внимание к ней привлекали вовсе не цокающие туфельки. Децимус не сводил с нового неофита взгляд, щурился, наблюдая, как позади развевающихся с подола платья жёлтых ленточек остаётся мальчишка за мальчишкой, и всё ждал момента, когда же малец из младшей группы, шутки ради вытянутый им из коридора, наконец выдохнется и будет молить отпустить его к сверстникам. Но этого не произошло. Вместо этого под самый конец кругов, когда до завершения разминки оставалось всего ничего, Перцефона попыталась улизнуть в ту же дверь, через которую её сюда вытащили. Децимус оказался быстрее. Схватив Перцефону за плотную спинку платья, он без усилий поднял её над полом, и поднял, причём в такой позе, что вырваться, не лишившись платья, она бы точно не смогла. Как кулёк с яблочными персиками, сержант повернул её лицом к себе и ухмыльнулся. — Ну ты и кадр. Надо будет про тебя Омиру доложить, вот смеху-то будет, до самого возвышения не отмоешься. Перцефона сокрушённо опустила голову и закрыла глаза. План с треском провалился, а Децимус, поставив её в центр зала, заблокировал единственный спасительный выход с помощью панели сбоку. Она, конечно, увидела, даже настолько издалека, какой там был код, но незаметно сбежать теперь не получится точно, потому что, как она знала из прошлого опыта, после неудавшегося побега за тобой всегда будут следить ещё пристальнее. Так Перцефона и осталась стоять в центре зала, босая, со скошенным набок от неласковой хватки сержанта платьем и растрёпанными волосами. Пока мальчишки добегали круги, возвращаясь в строй по окончанию, Децимус оторвал от платья ленточку и приказал ей заплести волосы. Ни о том, как должны проходить тренировки, ни уж тем более о том, как они проходят у тех, кто скоро станет воином Астартес, Перцефона не имела ни малейшего понятия. На Олимпии мать и Агнес занимали её вовсе не спаррингами и занятиями в гимназиумах, а историей, этикетом и танцами. Конечно, драться Перцефоне пару раз приходилось, но разве можно считать пинки стражников по коленям и последующий удар по лицу, когда оно окажется в зоне досягаемости, настоящей дракой? Тем более, что за подобные выходки ей влетало так сильно и ото всех сразу, что желания исследовать границы своих физических возможностей у Перцефоны особо не возникало. Да и не получилось бы это, справедливости ради, даже если бы она хотела. После того, как в возрасти семи лет во дворец явился Гелиодот со своими «перспективными предложениями», все в нём неожиданно вспомнили о том, что Перцефона – девочка, и подвязанная на поясе туника с бриджами быстро сменились на платья с корсетами по дурацкой новой моде, а рацион из всего, что попало под руку, из вкусного мяса, гиросов и пахлавы, был переработан в сторону того, что обеспечит девочке удачное и скорое замужество, ведь замуж берут только стройных и хрупких девочек, которые не умничают, не сбегают от своих гувернанток и не ругаются за столом, соблюдая правила этикета. Перцефона, конечно, знала о том, что она сильнее и выносливее обычных детей. Она легко переносила корсеты и идиотские причёски, от которых лицо растягивалось во всех возможных направлениях, вполне неплохо себя чувствовала, питаясь салатами и вместо конфет употребляя кислые горные ягоды, а когда ситуация складывалась так, что ей было не до еды, она могла обходиться без неё по несколько суток. Но никаких других знаний, кроме довольно скромных показателей роста и веса, о своём физическом состоянии она не имела, и точно не знала пределов собственной силы, от поиска которых её всячески огораживала чрезмерно заботливая родня. С самого детства отданная на поруки очень любящей, бездетной гувернантке, Перцефона была окружена любовью и каким-никаким родительским теплом всю свою короткую жизнь. Ей было невдомёк, что во дворце, под чутким надзором наученного на ошибках прошлого деда, из неё растили то, что когда-то не получилось из Пертурабо. Физическая сила Примарха не позволяла помыкать им так просто, как хотелось бы, и ставила его слишком высоко над обычными людьми, поэтому путём долгих и сложных медицинских исследований Даммекос отдал приказ ни в коем случае не допустить того, чтобы из Перцефоны выросло что-то, что в росте будет превышать хотя бы два метра, а выдавать замуж, как и сильно далеко отпускать из Лохоса, её никто не собирался вовсе. От ершистого характера же избавлялись более проверенным способом, чем доведение ребёнка до критической стадии анемии – любовью, дозированно выдаваемой только при соблюдении всех многочисленных требований. И Перцефона, сама того не понимая, большую часть времени послушно следовала всем правилам, и хоть иногда не могла удержаться от того, чтобы немного попроказничать, её страшные хулиганства никогда не достигали того же масштаба, что был у её настоящего отца. Перцефона не убивала слуг, посмевших вторгнуться в её личное пространство, не скандалила и не била ту посуду, которую бить категорически было нельзя. Её побеги, редкие тихие споры и попытки привлечь внимание скучных взрослых к тому, что она творила у себя в мастерской, хоть и выставлялись всеми как верх бесстыдства и неприличия, у её деда вызывали только вздохи облегчения. Как минимум потому, что, сбегая в соседние города, она не захватывала их в своё личное пользование. Такой Перцефона и получилась – любимой, как любят обычных детей, в семье, где её достижения никого особо не удивляли (не считая Агнес и тех случайных людей, кому они попадались на глаза), лишённая эго и высокомерия Пертурабо, но сохранившая его самые полезные качества. А главное, Перцефона никогда не знала настоящего страха за свою жизнь, потому что в её жизни никогда не было такой вещи, как «война». Она стояла в центре зала на мягком полу, чёрно-жёлтой чертой отделённая от строя рослых и натренированных мальчишек, со своим неровно завязанным хвостом и всё ждала, какую ещё гадость скажет ей Децимус, несмотря на все старания её семьи принявший её за такого же мальчишку. Последний завершивший разминку не уложился в какой-то там норматив, из-за чего сержант всем приказал пять минут стоять в планке. Перцефону он вернул в строй, и вместе со всей группой она выполняла сначала это, а потом и другие упражнения, в которых не было особо ничего интересного, по большей части из-за того, что давались они ей без особого труда. В какой-то момент Перцефоне эта унылая деятельность даже начала нравиться, и она перестала думать о побеге где-то к середине вечерней тренировки. А потом Децимус приказал им разбиться по парам и начать спарринг. Что такое спарринг Перцефона вспомнила довольно быстро, но к тому моменту, как она поняла, что от неё хотят, большая часть деревянного оружия на стойке уже была разобрана. Перцефона приблизилась к месту, где хранился реквизит этого странного театра, и взяла единственный меч, который, как она предположила, подходил ей по росту – коротенький деревянный клинок с выжженой на рукояти эмблемой легиона. К распределению на пары Перцефона тоже опоздала – вопреки показушной жесткости сержанта, к своим воспитанникам он был довольно добр, поэтому парочки собирались исключительно по обоюдному согласию. С учётом же того факта, что группа незапланированно увеличилась на один, пары Перцефоне не досталось. Строй по росту сменился на простую очередь, которая постепенно расползлась по залу, занимаясь кто чем – кто дополнительной разминкой, кто отработкой приёмов, хотя Децимус никаких строгих распоряжений на этот счёт не давал. Он был занят наблюдением за теми, кто вышел на ринг с упругим, но, судя по недовольным лицам, и близко не приятным для падения полом, огороженный чёрно-желтым квадратом по периметру. Перцефоне было гораздо интереснее наблюдать за дерущимися, нежели чем-то заниматься, но, поймав недовольный взгляд сержанта, она повисла на одной из высоких балок, откуда и наблюдала за разворачивающимися на ринге поединками. В такой позиции немного затекали руки, зато обзор сверху был отличный – она кивала своим сосредоточенным мыслям в такт каждому удару, который соперники друг другу наносили, наблюдала за тем, как проходит бой с мечами разной длины и между противниками разных, иногда до критического, весовых категорий. Децимус иногда негромко комментировал действия мальчишек, говоря что-то про центр тяжести, правильность стоек и отмечая прочие, не очень, как казалось Перцефоне, важные детали. Впрочем, так как пару раз те, кто сильно отходили от правильной техники, получили от сержанта увесистые подзатыльники, было принято решение всё же прислушаться. Перцефоне, конечно, было невдомёк, что всю эту информацию мальчишки уже знают, и она планировала Форрикса при случае расспросить, что за такой идиотский формат тренировок у них, что что-то новое ученики узнают только тогда, когда косячат. С другой стороны, всю информацию, как ей казалось, она схватывала на лету, поэтому особой проблемы от образовательной методики легиона лично не испытывала. Когда последняя парочка сошла с ринга, а мальчишки, видимо, уже по заученному плану, снова построились, Децимус переключился на проскучавшую весь час на турнике (вверх и вниз головой, в зависимости от того, затекали ли руки или ноги) Перцефону и потребовал немедленно слезть и выйти на ринг. — У меня нет пары, – пожала она плечами, разминая раскрасневшиеся ладошки. – Сержант Децимус. — Ну, ты же у нас невероятный талант, – хохотнул сержант, тихо удивляясь тому, как, хоть и уже получивший второе сердце, судя по пульсу, и, скорее всего, все остальные надлежащие к такому возрасту импланты, мальчуган в платье умудрился во время тренировки выдать то, что далеко не все из старшей группы могли бы повторить. – К талантам у нас особое, трепетное отношение. На пару мгновений они встретились взглядом – впервые за всю тренировку Децимус смотрел на Перцефону прямо, и на несколько секунд в помещении повисла странная тишина, за время которой девочка успела подозрительно поднять бровь и скорчить вызывающую рожицу, чем, видимо, и разбудила воина. — В круг! — Это квадрат, – буркнула Перцефона, поднимая с пола брошенный деревянный меч и переступая через чёрно-жёлтую полосу. — На позицию, – скомандовал сержант, и из его тона пропала насмешливая педагогическая жестокость, сменившись его, видимо, нормальным, спокойным тоном. Перцефона пару мгновений потупила, перебирая в голове все увиденные позы, которые могли сойти за «позицию», и наконец встала, выставив вперёд одну ногу, чуть наклонив корпус и двумя руками схватив меч. Она всё ещё буравила Децимуса вызывающим и злобно-заинтересованным взглядом, и даже слегка сжалась – этого делать, как она узнала из слов сержанта, было нельзя – ожидая комментариев о своём платье, неровном пушистом хвостике или ещё о какой-нибудь неважной детали. Но когда сержант вынул из нагрудного чехла боевой нож с зазубринами возле рукояти, вся спесь, которую Перцефона успела накопить на фенрисийской стенке, пропала и сменилась стыдно медленным пониманием. — Продержишься минуту – переведу тебя из твоих яслей в старшую группу, – произнёс Децимус, подкидывая нож в руке. – Продержишься четыре – отведу к первому капитану, так и быть. На сержанта Перцефона не смотрела. Она сосредоточилась на кончике ножа, на котором играл яркий свет тренировочного зала и в котором кривым зеркалом отражались то лицо Астартес, то лица тех, кто ими в будущем станет. Знать о том, что при использовании боевого оружия на тренировках предполагались правила традиционного поединка чести – до первой крови – Перцефона не могла никак, и ещё не дослушав сержанта уверилась в том, что, если она не выполнит хоть одно из условий, то он её просто-напросто вот этим вот ножом убьёт. Перспектива смерти в тренировочном зале, где от неё останутся только туфельки и погрызенный яблочный персик, ей решительно не понравилась. Так, как сейчас, она себя ещё никогда не чувствовала. Родившаяся на уже с полвека как мирной Олимпии, о войне Перцефона читала только в учебниках, а те две с половиной драки, в которых она успела поучаствовать непосредственно, в силу её происхождения так ни разу и не позволили ей столкнуться с настоящим, убивающим людей оружием. За столом из ленточки для волос и зубочисток она иногда создавала рогатки, из которых очень удобно стреляться оливками, а в мастерской чертила и пыталась смоделировать требушеты, танки на небольших моторчиках и прочие игрушки, но самый страшный вред, который когда-либо причиняли её произведения миру, ограничивался выстрелом из самодельного ружья в птицу в дворцовом саду, и то после этого доступ ребёнка к запасам пороха был строго ограничен. Децимус снова крутанул в руках нож и тоже принял какую-то там позицию, а Перцефона, переминая в руках рукоять меча, затаила дыхание. Она судорожно перебирала в голове все приёмы и движения, что увидела у мальчишек за прошедшие сорок минут, и не могла найти ни одного, который даже в теории мог позволить ей справиться с двумя с лишним метрами роста и двумя с половиной сотнями килограмм веса перед ней. Времени на придумывание чего-то нового сержант ей не оставил. Первый выпад он совершил легко, играючи, будто проверяя, какой будет реакция на него, и эта самая реакция последовала незамедлительно. Перцефона отбросила в сторону абсолютно бесполезный в сложившейся ситуации меч и наполовину увернулась, наполовину укатилась от удара, который сержант будто бы и не собирался наносить. Наверное, она должна была его как-то парировать, но, совершенно позабывшая о собственной силе, она была не уверена, что в состоянии это сделать. Широкий удар ножа рассёк пустое место, и точно так же сделали несколько следующих, пока Перцефона, прыгая, скользя и выгибаясь, как ящерица, носилась от Децимуса по всему рингу. — Время считается с первого парирования! – громыхнул сержант, и эта пара секунд дала ей нужную передышку, чтобы изобрести что-нибудь из того, что мальчишки в строю уже знают. Они следили за странным поединком молча, не шевелясь, слишком уж сильно удивлённые тем, что видят. В четвёртом легионе необходимая доля высокомерия, с которой надлежало воспринимать наказания тех, кто оказался хуже тебя, вживлялась вместе со вторым сердцем, но здесь ни о каких насмешках или шептаниях не могло быть и речи – все видели, что за комком из ленточек, то и дело показывающихся из-под подола панталон и груды кудряшек, натренированный воин совершенно не поспевает, и не могли понять, что им по этому поводу стоит думать. Череда в этот раз уже довольно продуманных догонялок привела Перцефону обратно к деревянному мечу, который размером был примерно с тот нож, который использовал сержант. Пару раз он успел полоснуть острым лезвием по кончикам волос и зацепил юбку у платья, но до неё самой так и не достал. Схватив меч одной рукой, Перцефона встала в стойку, которой никогда не видела, но которая давала ей нужны обзор и свободу движений. Децимус удовлетворённо улыбнулся, безмолвно припоминая ей таймер. Иллюзий относительно того, что она сможет вымотать Астартес, Перцефона не испытывала. Скорее у сержанта сдадут нервы, и он отведёт её туда, откуда она точно не сбежит, чем ей это удастся. Поэтому играть с ним, просто бегая по кругу – квадрату – было нельзя. Нужно было как-то спарировать первый удар, и сделать это так, чтобы потом прожить ещё три минуты пятьдесят пять секунд. Перцефона выдохнула и подготовилась к парированию, о котором имела чисто теоретическое представление. Децимус сделал ещё один выпад и полоснул ножом по низкой траектории, ударяя справа. По какой-то причине его действия показались Перцефоне нарочито медленными, как будто реальность неожиданно потеряла в количестве кадров, и всё двигалось одновременно очень резко и очень заторможенно. Она увидела, как напрягаются под тренировочной одеждой мышцы у воина, как сосредоточенный взгляд на мгновение пустеет, пока тело отрабатывает заученные движения, и как сияющее лезвие ножа с гравировкой рассекает воздух всё ближе и ближе к её плечу. Вот он проходит над чёрно-жёлтой чертой, двигаясь по широкой дуге, будто сержант её наотмашь хочет ударить, издаёт высокий звук от трения о спёртый воздух в зале и неумолимо к ней приближается, просто очень медленно. У него немного туповатое возле рукояти, в паре мест поцарапанное и как будто сколотое лезвие, и немного отстранённо Перцефона ловит себя на мысли, что такой клинок очень легко было бы расколоть на множество осколков, столкнись он с чем-то посерьёзнее деревянного муляжа. Она перехватывает меч так, чтобы нож столкнулся с препятствием, которое собьёт его с правильной траектории, чтобы потом толкнуть его вверх, и он прошёл над её головой, а не по линии ключиц. Сила удара едва не сбивает её с ног, и она понимает, к чему были комментарии Децимуса о правильных стойках мальчишек, быстро переставляя ноги так, чтобы не упасть. Перцефона успевает торжественно улыбнуться первому в жизни успешному парированию, переводит во всё такой же замедленной съёмке глаза на Децимуса, ожидая как минимум короткой одобрительной улыбки. И вместо этого получает второй удар оттуда, откуда не ждала. Впившийся в рёбра с того же правого боку кулак буквально отправляет её в полёт на другой конец ринга – Перцефона распласталась на мягком полу погоревшим цветком в ленточках, а когда вскочила на ноги, согнулась обратно от боли в боку. Она попыталась вдохнуть, придерживая обеими руками одновременно и меч, и горящий бок, и почувствовала, что в груди будто стало меньше места, а вместо дыхания вырвался кашляющий хрип. Но уже следующий вдох дался гораздо легче, и, теперь уже непонятно чем разозлённая, Перцефона снова приняла стойку. Дальше дело пошло уже эффективнее. Один удар отбить, от другого увернуться, перекатиться в сторону, повторить. Пропустив ещё пару кулаков – один по касательной в предплечье, а второй ногой по бедру – она уже не обманывалась так легко тем, что бояться стоит только ножа. Астартес сами по себе были оружием, и абсолютно каждая часть их тела была заточена под то, чтобы убивать. Немного дрожащую от напряжения, Перцефону охватил совершенно ей незнакомый азарт, которого она никогда раньше не чувствовала. Выживание перестало быть главной целью, потому что ни нож, ни кулаки, ни ноги сержанта её больше не пугали. Теперь Децимусу хотелось причинить ту же боль, которую от его рук испытала она. Но для этого ей ни за что не хватит деревянного клинка – даже если она вскарабкается на воина и треснет его рукоятью по темечку, силы удара не окажется достаточно, чтобы избежать того, что после такого пируэта сержант отправит её в полёт на другой конец корабля как минимум. Поэтому у Децимуса нужно было отобрать нож, а для этого нужно было придумать план, и в этом у неё было гораздо больше опыта, чем в поединках, спаррингах и тренировках. Глазами с ним она встречалась очень редко, и чаще всего это было мельком. Перцефона следила за ногами и руками, потому что чтобы причинить какой-то вред головой Децимусу пришлось бы слишком сильно нагнуться. Её основной задачей было не попасть в захват, попытки которого сержант уже предпринимал, потому что тогда всё точно будет кончено, поэтому на чужое лицо она не смотрела. Но, когда во время очередного мгновенного перерыва между ударами это всё же произошло, они оба замерли на чуть большее время. Децимус приоткрыл рот и нахмурился, смотря в горящие, широко распахнутые глаза, и незаметно дёрнул головой, будто сгоняя с себя какое-то странное наваждение. А Перцефона на него оскалилась. Этот выпад сержант начал с удара кулаком, и это было именно то, что нужно. Перцефона нырнула ему под руку, оттолкнулась от упругого пола и прыгнула на спину воину, вцепившись тому в волосы. По руке, что по инерции продолжала удар ножом, она ткнула неострым кончиком деревянного меча, со всей силы, которую могла приложить, и Децимус всего на секунду разжал пальцы, достаточно для того, чтобы за лезвие вытянуть у него нож, если перевеситься ему через плечо. Перцефона перехватила нож за рукоять как раз в тот момент, когда сержант двумя руками схватил её за тело и попытался с себя стянуть. Держаться ей было не за что, и она повисла вниз головой, наполовину укрытая юбками дурацкого платья, и, пока её не отвели на достаточное расстояние, замахнулась, чтобы полоснуть сержанта ножом по шее. А потом мир стал ещё медленнее, хотя больше, как ей казалось, уже просто нельзя. Ведя рукой, которую уже не могла остановить, неровный удар, она снова встретилась глазами с Децимусом, и так они, как ей казалось, зависли на тысячи лет – плавно сгибающийся сержант и мешанина из конечностей под слоем лёгких юбок. «Я сейчас его убью», – чувствуя, как всё тело сковывает от новой волны страха, подумала Перцефона. – «Я сейчас его убью. Я его убью. Убью.» Но ведь она совсем не хотела никого убивать. Между их взглядами возникла преграда из испуганных, истерических слёз – Перцефона даже не увидела, как, вместо шеи, порезала Децимусу щеку, потому что он вовремя пригнул голову, а он сбросил её с себя на пол, под ноги, и она ударилась от упругую поверхность как раз в тот момент, когда мир снова стал двигаться в нормальной скорости. Перцефона сжала кулаки, не заметив даже, что всё ещё крепко держит в руке боевой нож, и начала отползать от сержанта, будто тот сейчас её добьёт. Но Децимус стоял неподвижно, смотрел на неё сверху вниз и, удивлённый, поднёс пальцы к порезу на щеке – на подушечках осталось немного алого. Увидев кровь, Перцефона завизжала и понеслась прочь из тренировочного зала, вбила на двери код и выскочила в коридор.