Жемчужный Опиум

Сказать, что родители Феликса в своей реакции превзошли все ожидания — не сказать ничего. Если отец, как и предполагалось, был просто удивлен внезапно появившемуся жениху сына, то мать показала свое отношение к Феликсу и его выбору в полной мере. Эта женщина устроила самый громкий за время проживания в этом доме скандал. Феликс наслушался о том, какой он легкодоступный и, мягко говоря, парень легкого поведения, а Хенджин выслушал о своей никчемности и о том, насколько он неподходящая пара для отпрыска такой семьи, как чета Ли. Сам Хенджин за эти пару часов, проведенных в «светлом» обществе, успел тысячу раз пожалеть о принятом решении и убедиться, что его интуиция — штука верная, ей доверять надо. Для него, выросшего в семье хоть и бедной, но дружной и любящей, такое отношение к собственному ребенку показалось чем-то из ряда вон выходящего. Он не мог даже представить, чтобы его мама сказала что-то даже отдаленно похожее на то, что говорила Ли Исыль им с Феликсом. Назвать собственного ребенка жирной шлюхой вообще не представлялось возможным в понимании Хвана, но Исыль таким, как оказалось, не брезговала от слова совсем. Пусть он к младшему Ли и не питал никаких особых чувств, кроме патологической неприязни, но даже так Хенджину было жаль омегу, которому явно не впервой пришлось выслушивать о себе в таком ключе. А еще его удивляло то, как стойко держался под таким навалом ругани этот самый Феликс. Хенджин со всей своей альфьей природой еле сдерживался, но все равно изредка подрагивал, а Ликс даже не дергался, когда женщина замахивалась на него. Такая реакция, точнее — ее отсутствие, прямо говорила только о том, что в их семье подобное происходит если не постоянно, то, по крайней мере, очень часто. Какая-то часть истории в глазах альфы прояснилась, когда он побывал в семье Феликса, но определенных фрагментов для полноценности картины все равно не доставало. К примеру, он совсем не понял господина Сунга, отца Феликса. Тот недовольства ни в сторону Хенджина, ни в сторону собственного сына не выказывал, но и жену свою угомонить ни разу не попытался, только сидел молча и, нахмурившись, тщательно, по тридцать два раза пережевывал свой говяжий стейк, ценой как месячная выручка кондитерской Хенджина. Хотя сына своего он явно любил и ценил. Так, по крайней мере, считал Хенджин, потому что смотрел на Феликса отец с любовью и с сожалением довольно искренне. Но в общем итоге вечер знакомства с семьей закончился тем, что Феликс забрал из своей комнаты охапку первых попавшихся под руку вещей и с гордо поднятой головой заявил, что домой не вернется и выйдет замуж за Хенджина и без благословения родителей, чего бы ему это не стоило. Хван, правда, не понял было это угрозой еще родителям или все-таки уже ему самому, потому что с их своеобразной сделки он пока-что пожинает только сплошные проблемы. Сейчас же, когда Хенджин по велению омеги тащит по лестнице в свою квартиру его шмотки, он чуть-чуть, совсем так капельку не понимает в какой момент что-то в его жизни свернуло не туда. Совсем недавно он и подумать не мог, что ему придется ютить у себя в квартире избалованного сыночка важного политика. Да что там мелочиться, ему даже не снилось никогда что-то подобное. О том, что эту фарфоровую куклу придется взять замуж даже думать не хочется. Пусть Феликс красив и... Больше ничего. Пусть Феликс неимоверно красив, но этот омега точно не для серьезных отношений, замужества и уж тем более семьи. Он может быть разве что красивым дополнением к альфе, обложкой модного журнала, экспонатом в музее, но никак не мужем и папой. Это же параллельные вселенные: Феликс и нормальная омега! Они никогда не пересекаются и общего ничего не имеют. А Хенджин-то хотел настоящую семью, в которой его будут любить и ждать. Ну, если говорить уж точно, то о семье он в последний раз думал лет в девять, когда писал в школу сочинение о том, как он видит свое будущее. Но зато Хенджин с детства знает чего хочет, а это, между прочим, очень даже неплохая черта. Ночевать с Феликсом в одной кровати хочется в последнюю очередь, поэтому Хенджин, как джентльмен, оставляет омеге свою спальню, а сам уходит спать в пустую комнату с одним только матрасом на полу. В ней обычно оставался ночевать бухой в хламину Минхо после ссор с Джисоном, а сегодня честь остаться в импровизированном вытрезвителе выпала и самому Хвану. Впервые, к слову. Весело однако. Но уснуть почему-то не получается. То ли раздражающее тиканье часов гонит такой необходимый сейчас сон, то ли рой неспокойных мыслей в голове. А стоит ли оно того в действительности? Феликс пусть и выходец из очень обеспеченной семьи, но отношения с этой самой семьей у него явно недостаточно хороши. С такими скандалами скорее Хенджину придется тянуть еще и Феликса на своей шее, а не наоборот. Нет, Хенджин не против обеспечивать свою семью, для него это в какой-то мере прямая обязанность, но Феликс же сам пообещал, что его отец обеспечит им безбедную жизнь, так ведь? А отец Феликса вроде ничего против Хвана не имел, значит не все так плохо, как могло бы быть. Господин Сунг вообще оставляет за собой впечатление человека слишком серьезного для мелких ссор. Ему будто плевать вовсе как, что и когда, главное — результаты больших дел. Хенджину остается только надеяться, что все сложится именно так, как обещал ему Феликс. Уснуть не смог не только Хенджин. Ближе к полуночи в комнату стучится Феликс и с максимально невинным, даже каким-то по-детски подавленным видом просится посидеть немного с ним. — Я не могу уснуть без Фони. Приехали. Хенджин приподнимается на локтях, включает единственный светильник над матрасом и вопросительно выгибает бровь. Что еще за Фоня? — Что, прости? Без Фони? Феликс стыдливо тупит взгляд и мнет края своей шелковой пижамы. Он мнется в проходе пару секунд, но по итогу все равно заходит в комнату и, даже не спрашивая разрешения, садится на матрас к альфе. В этой комнате все так пусто, что омега невольно сравнивает ее с подсобкой прислуги в собственном доме. — Мой плюшевый песик, — признается Ликс, быстро добавляя: — Не смей смеяться! Я взрослый омега и имею право спать с кем захочу. Но Хенджин не смеется. Только улыбается странно, будто умиляется, находит в омеге что-то удивительно не черствое, что-то живое и человеческое, настоящее. — С чего смеяться? — пожимает плечами Хван и откидывает край одеяла, позволяя Феликсу лечь рядом. — Я сам спал с плюшевым мишкой, не вижу в этом ничего смешного. То, что с игрушкой он спал лет до десяти, остаётся ненужной деталью. Об этом Хенджин предусмотрительно молчит. Феликс выдыхает и быстренько забирается под одеяло, пока альфа не передумал пускать его к себе. С ним действительно спокойнее. Хенджин выключает свет и смиряется с тем, что придется всё-таки провести ночь в одной постели с омегой. Но долго спокойствие не длится. Хенджину почему-то омега под боком кажется снова слишком ненастоящим, кукольным. Он вроде и сопит и прижимается довольно близко, но все равно видно, что напряжён и скован. Феликс пытается быть идеальным. Это выделяется и ярко отпечатывается в сознании. У Феликса блестят губы, но слишком перламутрово, не по-настоящему, видно, что на тех розоватый тинт и слой блеска. Глаза ярко выделяются не потому что живые, а из-за светлой подводки на слизистой. Веснушки... Веснушек вовсе нет. Их сокрыл от чужого взгляда консилер на щеках. Хенджину противно от этого, но в то же время интерес съедает душу. Ему хочется узнать, что кроется под этой оболочкой, хочется стереть с лица всю идеальность и посмотреть на что-то настоящее, запертое под замком секрета. — Почему ты ложишься спать с косметикой на лице? — Всё-таки задаёт вопрос Хван. Омега ощутимо дёргается и резко замирает, кажется, перестает даже дышать на какое-то время. — Я не... — Феликс пытается отрицать, но альфа не даёт ему и шанса — поворачивает его лицо к себе, включает светильник и показательно проводит большим пальцем по губам, размазывая блеск. — И? Что скажешь? Губы Феликса подрагивают, глаза отблескивают теперь каким-то стеклянным светом, будто слезами, а щеки даже под слоем консилера видно алеют. Он, думается, посчитал это упрёком, замечанием, поэтому теперь так стыдится. Его не должны были раскрыть так быстро. — Не твое дело. Феликс, найдя в себе силы ответить и не разрыдаться, выпутываться из одеяла и уходит прочь. Он не ждёт, что Хенджин пойдет за ним или уж тем более станет выпытывать что-то — он альфе не интересен и чувствует это на подсознательном, инстинктивном уровне. Но Хенджин об этом другого мнения. Альфа спокойно поднимается с постели и идёт за ним. Феликс успевает где-то спрятаться, но квартира у Хенджина не шибко большая, поэтому он находит омегу в кухне почти сразу. Тот, свернувшись комочком на подоконнике, тихонько всплывает. Его плечи изредка подрагивают, а маленькими ладонями он то и дело стирает со щек влагу. Хенджину причина слез непонятна от слова совсем, он, в принципе, вообще Феликса не понимает. — И чего рыдаем? — Хенджин хочет подойти ближе, но омега дёргается, как ошпаренный, от него. — Не смотри на меня, — истерично запрещает Феликс, отворачиваясь к окну. Там внизу тишь и гладь. Город спит. Хенджину не сильно-то хотелось, вообще-то. — Ладно, — пожимает плечами он, — Заканчивай рыдать и ложись спать. Мне завтра рано вставать, а я шумлю по утрам. Не то чтобы Хван сильно переживает о том, чтобы Феликс выспался. Он просто знает, как страшен невыспавшийся человек, на собственном опыте. А Хенджину его квартира все ещё дорога, он не готов идти на риск в виде разрушенного места жительства только из-за какого-то невыспавшегося из-за собственной дурости омеги. Альфа уходит из кухни прочь, выключая за собой свет, мол, и Феликсу нечего там прохлаждаться.

***

Утро выдаётся мерзким. За окном льет дождь, тарабаня по стеклу, и застилает собой весь вид. В шесть утра и так зачастую мало что видно, а с дождем ещё и складывается ощущение, что утро ещё и не наступило вовсе, на улицах все ещё темная ночь. Может, мерзким его делает и тот факт, что сегодня понедельник. Понедельники всегда мерзкие и противные, они взваливают на плечи начало новой недели, не дав отойти от старой, и злорадно хихикают пробками на дорогах, в которых, кажется, минует половина жизни. Это утро понедельника становится ещё хуже, когда вместо того, чтобы спокойно выпить кофе у себя в кухне, Хвану приходится спасать от потопа подоконник и добрую часть ламината. Прямо сейчас в альфе зарождается ярое желание придушить к чертовой матери Феликса, открывшего ночью окно и опрометчиво забывшего это самое окно за собой закрыть. Теперь, с тряпкой в руках и ненавистью в сердце, Хенджин не может понять почему он должен убирать за омегой сам, пока тот сладко спит в его постели, совершенно не чувствуя своей вины в испорченном утре, дне и наверняка ламинате. Хенджин разбирается с последствиями чужой рассеянности только к восьми часам, когда все планы на утро уже с крахом посыпались, и честно говоря, проклинает Феликса за его проступок. Мало того, что недешевый ламинат придется теперь менять, так еще и весь день катится коту под хвост. И все из-за того, что какой-то пьяный и приставучий омега пару дней назад заявил о намерении выйти за него замуж. Хотя, если копнуть в этой всей ситуации глубже, то всему виной Джисон, заболтавший его тогда за баром. Или, если еще глубже, закончившийся в самый неподходящий момент виски для брауни. А если чуть больше именно в этом направлении пораскинуть мозгами, то можно прийти к выводу, что виновник всея сыр-бора — сам Хван Хенджин собственной персоной. С этой мыслью Хенджин бреется, одевается и с ней же пишет записку, которую оставляет для Феликса на холодильнике, потому что раз уж он сам виноват во всем, то омегу щемить лишний раз незачем. Он сам притащил Феликса к себе домой, сам с ним переспал, сам согласился на, мягко говоря, сомнительную авантюру и, в конце концов, сам не проверил свою кухню посреди ночи. Все ясно, омега не виноват, просто Хенджин немного, совсем капельку, наивный и добродушный по отношению к тем, кому его доброта не особо-то и нужна. Феликс просыпается ближе к обеду, когда дождь уже закончился и напоминает о себе только лужами на асфальте и серыми облаками, застилающими город. Полночи омега просидел на кухне, тихо плача в темноте, а ближе к утру перебрался рыдать в постель. Теперь у него безбожно раскалывается голова, но на душе стало как-то легче. Феликс давно не плакал. Что-то его вечно останавливало, держало на привязи, не давало толком выражать свои эмоции, а Хван одним своим присутствием все эти выдуманные барьеры рушит. С этим альфой Феликс позволил себе расплакаться уже два раза, а это, между прочим, очень ничего себе. Ладно в их первую встречу — Феликс был пьяным и излишне эмоциональным после ссоры с родителями, но свою ночную истерику омега оправдать не может. Просто стало обидно и все, понеслась душа в рай, как говорится. Зато сейчас Феликс чувствует себя более чем хорошо, если, конечно, не брать во внимание жуткую мигрень. Дома альфу Ликс не застает, но обнаруживает на холодильнике, под магнитиком с Чеджу, записку:

За испорченный пол я, так уж и быть, тебя пока что не выселяю, но очень прошу не сжечь и не разнести квартиру в мое отсутствие. В холодильнике стоит вчерашняя шарлотка, поешь. Большая просьба: ничего не натворить. Буду к обеду.

Феликс, всматриваясь в аккуратно выведенные буквы на бумаге, немного подвисает. Какой испорченный пол? Какое выселение? Он осматривается вокруг и действительно замечает местами вздутый паркет. Какое отношение к этому имеет он сам Феликс не совсем понимает, но решает оставить все как есть. Есть шарлотку он не собирается, поэтому возвращается в комнату с чашкой зеленого чая, найденного среди запыленных полочек с барахлом, и ждет Хвана. Хоть в голову и закрадывается мысль перекусить, больше того — Феликс даже ведется на нее и возвращается в кухню, достает оставленную альфой шарлотку, но так и остается сидеть над ней за столом. Сахарная пудра на румяной выпечке манит, поблескивает сладостью, но Феликс себя пересилить не может. Даже маленький кусочек в горло не лезет. Хотя шарлотка наверняка вкусная, на вид аппетитная, мягкая, но все равно когти внутри сильнее. Ему нельзя. Перед глазами образ матери, в ушах — ее же голос. Он сидит за несчастной шарлоткой минут сорок точно, поэтому на этом самом месте его застает вернувшийся Хенджин. — Привет злостным убийцам чужого ремонта, — почти беззлобно кидает Хван и усаживается за стол прямо напротив Феликса, втыкающего на тарелку с выпечкой. — Ясно, — делает для себя какие-то выводы, но омегу в них не просвещает, — Давно так сидишь? Феликс пожимает плечами и на альфу даже не смотрит. В данном случае шарлотка явно аппетитнее чем Хван. Хотя, альфа тоже ничего такой. Но на него вестись нельзя, ему хватило предыдущего раза. Тем более у него будет еще уйма времени насытиться Хенджином. Он ведь его будущий муж вроде-как. — Съешь яблоки хотя бы. Они запеченные, никакого привеса. Феликс вздрагивает и резко поднимает взгляд на альфу. Тот сидит спокойно, лицо безразличное, разве что немного сожалеющее, глаза понимающие. Это ставит в очень неудобное положение. Омегу будто раздели и выставили нагим на всеобщее обозрение. Хенджин будто знает его самый грязный и позорный секрет. — Не смотри на меня так, — пытается говорить уверенно, надменно, но получается отнюдь плохо. — Как? — Будто все знаешь. — Почему «будто»? Я все знаю. — Осуждаешь? — усмехается грустно, смотрит как-то недоверчиво. — Не то чтобы. Не мое дело лезть в твои привычки. Твое грязное белье меня не интересует. И ведь правда, ему никакого дела и не должно быть до чужих отношений с едой, но Феликсу от его слов становится даже как-то обидно. Он сам себя не понимает. Он не хочет никого втягивать в свои личные проблемы, вываливать все то, что годами копится тоже нет никакого желания. Особенно Хвану. Но что-то внутри него рвется наружу, колет глотку желанием высказаться, открыться и показать то сокровенное и неприкасаемое для остальных. Феликс не хочет, но надеется, что альфа спросит, выпытает у него все, поможет вскрыть загноившуюся рану, снова позволит плакать. В этой квартире безопасно. Эта квартира — слепая зона для страхов. Здесь, в ароматах выпечки и сладкого граната, уютно и тепло. Феликс тяжело вздыхает и все-таки закидывает в рот кусочек запечённого яблока, предварительно попытавшись смахнуть с него сахарную пудру. Это мнимое, недостаточное удовольствие от вкуса, хочется еще, хочется попробовать больше. Хенджин готовит так, что держать себя в руках становится до ужасного сложно. — Я не лезу, но... ты же понимаешь, что это до добра не доведет? Голос Хенджина звучит тихо, бархатно, как нежные поглаживания по голове перед сном. Ему хочется открыться. — У меня склонность к полноте от отца, — заученное оправдание, навязанное матерью еще, наверное, с раннего детства. Но Хенджин видел Господина Сунга воочию и уверенно может сказать, что у этого мужчины нет даже намека на лишний вес. Вряд-ли он сидит на жестких диетах или часами пропадает в зале. Феликс вот тоже, кажется, в собственные оправдания уже не верит, всем своим видом это показывает. Немо просит его разговорить, но маску свою эту фальшивую снимать не спешит. Все еще кукольный, все еще дотошно идеальный, все еще похож на жемчужный блеск. — Сам-то себе веришь? Феликсу хочется сказать, что не особо, но он упорно молчит, поднося ко рту еще кусочек яблока. Ситуация вообще странная складывается, до жути неудобная, смущающая. Она заставляет двоих сразу выйти из зоны комфорта. Феликса — потому что его буквально поставили в тупик, раскрыли, а Хенджина — потому что он не привык вытягивать, не привык быть тем, на кого транслируют свои проблемы и ждут помощи. Да Хвану самому б кто помог, честно говоря. Альфа, пару минут поразмышляв, встает со своего места и тянет за собой Феликса. Тот не сопротивляется, мелко перебирает ногами вслед за Хенджином в сторону коридора. Они останавливаются прямо перед большим зеркалом в прихожей. Хван ставит омегу перед собой, разворачивая его лицом к отражению. — Посмотри на себя, Феликс, — говорит тихо, с расстановкой, придерживая чужой подбородок кончиками пальцев, — что ты видишь? Феликс бегает глазами по зеркалу, замечает чуть потрепавшиеся волосы, помятую сбоку и задравшуюся некрасиво футболку, уродливо опухшие после ночных слез глаза, некрасиво дрожащие ресницы. Он видит неподобающий для себя образ, видит уродство и неопрятность, видит отсутствие того внешнего идеала, к которому себя приучил. Становится от себя противно, поэтому Ликс пытается вырваться из хватки в жесте брезгливости к чужим прикосновениям, хотя на деле ему просто страшно, непривычно и больно от всего происходящего. Ему показывают то, что он всегда пытался скрыть, запечатать глубоко внутри под семью замками. Почему-то Феликс позволяет Хенджину слишком много по сравнению с остальными. Хван вздыхает и грустно усмехается, склоняясь над ухом омеги. Ответа он, в принципе, и не ждал, поэтому отвечает, по сути, сам себе: — А я вижу красивого омегу. Вижу уютного и милого Феликса, боящегося принять себя таким, — шепот слишком интимный, заставляющий кожу покрыться мурашками, — Я вижу маленького Ликса, загнанного в родительский статус. Вижу не избалованного Ли Феликса, требующего взять его замуж просто ради собственной прихоти, а отчаявшегося ребенка, который пытается сбежать от рамок. Ты человек, Феликс, — Хенджин касается пухлыми губами края уха, сам тяжело втягивая воздух. Почему-то вся эта ситуация снова выводит его на эмоции, — человек, а не кукла. Хочешь освободиться — позволь себе быть неидеальным. Феликс мелко дрожит, втягивает носом тяжелый гранатовый аромат и инстинктивно жмется к мужской груди позади себя. Он не успевает ничего ответить, как входная дверь внезапно вылетает с петель, а в квартиру врываются с десяток крепких альф. Хенджин автоматически закрывает омегу собой, но амбалы просто выстраиваются вокруг них и впускают еще одного, видимо, главного. Феликс узнает в нем начальника охраны своей семьи. — Господин Ли, ваши родители ожидают вас дома, — деловито произносит тот, складывая руки за спиной. Минги никогда Феликсу не нравился. Всегда дотошный, серьезный и непоколебимый, а главное — особо верный и покладистый перед матерью. Самое неприятное то, что Исыль в открытую с ним флиртовала прямо перед отцом. Феликсу за отца обидно на самом деле. Вряд-ли приятно, когда твоя жена даже минимально не скрывает свои измены и любовников. Так еще и с начальником охраны, человеком, которому ты доверяешь жизни своей семьи. — Иди к черту, Сон Минги! Феликс, выглядывая из-за спины Хенджина, показывает альфе язык и довольно непристойный жест в виде среднего пальца с аккуратным чистым маникюром. Сам же Хенджин, находясь порядком в ахуе шоке, инстинктивно затаскивает омегу обратно себе за спину и хмурится. Какого черта вообще ему вынесли дверь? Можно же было сначала постучать, в звонок позвонить для приличия хотя бы. Хенджин не хам ведь, открыл бы, даже грязные из-за чужих берцев полы потом протер бы. А так мало того, что напугали, так еще и квартиру разгромили к чертям собачьим. — Молодые люди, я, конечно, все понимаю, но дверь выносить обязательно было? — сочувственно вздыхает Хенджин, разглядывая наверняка бесповоротно сломавшуюся дверь, на которую бесцеремонно стал этот, как сказал Феликс, Сон Минги. — И топтаться по ней. Минги, судя по сведенным к переносице бровям и презрительно косому взгляду, сказанное Хваном совсем не нравится, но он только показательно фыркает и кивает остальным парням на Феликса, все еще отсиживающегося за спиной альфы. Двое из них не без особых усилий оттаскивают Хенджина и заламывают его лицом в стену, на что следует незамедлительный вскрик омеги. — Отпусти его, придурок! Никуда я не поеду, так отцу и скажи! — Феликс капризно топает ногой и дует губы. Снова наигранно, снова красиво, но безжизненно. — И замуж я за Хенджина выйду, а не за Чхве! И живу я теперь здесь! И.. И.. — омега смешно надувается, размахивая указательным пальцем в воздухе, но никак не может ничего придумать, поэтому просто замолкает. Хенджин, услышав о том, что Феликс якобы теперь с ним тут прописался, поворачивается к одному из мужчин, держащих его, и с широко раскрытыми глазами отрицательно мотает головой. Он на такое не подписывался, чтобы теперь получать за чей-то длинный язык. Этот жест замечает, по всей видимости, и Минги, потому что почти сразу слышится серьезное: — Ваш возлюбленный, видимо, против. Возвращайтесь домой, господин Ли. Ваша мать вся извелась, и.. Альфа не успевает договорить, потому что Феликс, услышав о матери, взрывается и швыряет в него первую попавшуюся под руку вещь — стеклянную вазу с цветами. Стоп. Здесь не было цветов. Нежно-розовые гвоздики разлетаются по полу, вода попадает и на охрану, и на Хенджина, и на самого омегу, а ваза с грохотом разбивается о плечо Минги, оставив за собой довольно глубокий порез. — Вот сука, — шипит себе под нос Альфа, вытирая рукавом выступившую на подбородке кровь. Он вскипает. — На выход все, пусть Исыль сама со своим отпрыском разбирается. Вся толпа, поджав хвостики, спешно сваливает из квартиры, неприятно скрипя битым стеклом под ногами. Минги выходит последним, напоследок неконтролируемо рыкнув в сторону омеги. Так они и остаются — без двери, в цветах и мокрые. Хенджин разминает саднящие плечи и аккуратно переступает через крупные осколки, чтобы глянуть на происходящее в его квартире с ракурса Феликса. Вид, конечно, так себе с любой стороны. — Я не знал, что там цветы, — в оправдание кидает омега, поднимая с пола веточку гвоздики. Красивые. — Это единственное, что тебя смущает? — раздраженно выгибает бровь Хван, показательно размазывая краем домашнего тапочка воду по полу, — Ты мне второй раз за день квартиру затапливаешь. Из-за тебя теперь у нас свободный выход в парадную, вздутый паркет и осколки по всей площади. Так держать, Феликс! Хенджин уже, честно говоря, просто не выдерживает. Ему и так проблем хватало с головой, а с появлением Феликса их количество и значимость умножились вдвое. Хенджин элементарно устал. Он ведь тоже человек, у которого есть свои проблемы и чувства. И, конечно, ему обидно, когда все это обесценивают какие-то избалованные истерички с детства привыкшие к тому, что их холят и лелеют в деньгах и достатке. Феликс в его жизни — одна сплошная проблема, которой пока нет никакого решения. Альфа устало трет переносицу и смотрит на устроенный по большей части Ликсом хаос в собственной квартире. Тут даже сложно понять с чего начинать уборку. — Убери хотя бы цветы, — обращается Хван к омеге, но в ответ ему только гробовая тишина. Обернувшись, он замечает, что Феликс уже ушел в гостиную и преспокойно уселся там на диване с пультом в руках. Нет, это уже ни в какие ворота! Он собирается просто сидеть? Убирать, значит, последствия его истерик должен Хенджин, а он будет просто сидеть и смотреть телевизор, будто вообще не при делах? Хенджин стерпел бы, но случившаяся ситуация его настолько вывела из себя, что теперь он сдержаться не сможет, даже если очень захочет. — Эй! Ты, блять, издеваешься? Хенджин парой широких шагов оказывается рядом и выхватывает из маленьких рук пульт, загораживая телевизор. Феликс смотрит на него, как баран на новые ворота и только глупо моргает. Он мало понимает, что вообще не так. — Да чего ты на меня орешь? — восклицает омега, хмурясь. В этот момент Хенджин улавливает появившуюся в воздухе еле слышную отдушку аромата. Феликс, оказывается, все-таки пахнет. — С самого утра тебе все не так! — Чего я ору? Ты мне квартиру за один день разгромил! Ты вообще не понимаешь, что делаешь? — Ничего я не делаю, — капризно дуется младший, — ты сам виноват. Кто такие некачественные двери ставит вообще? На нее подуй — она рассыплется. И не я же ее снес! Хенджин надувается в самом деле как индюк. У него появляется ярое желание хорошенько встряхнуть омегу, чтобы напомнить ему о его положении. Вообще-то он у него живет буквально на птичьих правах, ест его еду и спит в его кровати. И к этому всему у него еще хватает совести предъявлять претензии? Хенджин таких наглых и самовлюбленных особей в жизни не встречал, а если и встречал, то пытался десятой дорогой обходить. Черт бы побрал этого Ли Феликса! — Почему-то до тебя все было хорошо, — язвит альфа, невольно принюхиваясь. Феликс пахнет свежестью и летом, но в данной ситуации Хван больше сравнивает кислый феромон с испорченным мохито. — А с твоим появлением моя жизнь пошла под откос. Но я, блять, молчал, ни слова тебе не сказал, а ты продолжаешь вести себя, как избалованная сука. — Как ты со мной разговариваешь вообще? — Вспыхивает омега. Он действительно не считает себя в чем-то виноватым. Не он же дверь сломал, в конце концов. И с вазой тоже случайно получилось — Минги посмел задеть за больное. — Так, как ты заслуживаешь, — бросает Хенджин, разочаровано добавляя: — Ты такой же противный, как и твой запах. Я понимаю, почему твоя мать так к тебе относится. Хенджин больше не видит смысла оставаться тут, разговаривать и выяснять отношения. Феликс его не понимает и вряд-ли поймет вообще. Это равносильно разговорам со стеной. Хван уходит молча. Он, может, и хотел бы громко хлопнуть дверью, чтобы штукатурка с потолка посыпалась, но хлопнуть тем, что уже хлопнуто и лежит на полу, увы, нельзя. Альфа не берет с собой ничего, кроме телефона, который волей случая просто был в кармане. Он просто обувается и уходит, оставляя Феликса одного в разгромленной квартире. Если он останется — вряд-ли сможет сдержаться и не придушить омегу собственноручно. Хенджин просто идет вперед, куда ноги ведут. Думать о пути как-то вообще не хочется, поэтому он просто полагается на собственные знания города и почти разряженный телефон с картами. Таким образом он забредает не особо далеко, в хорошо знакомый бар. Это место будто пропитано иронией, насмешкой над Хенджином. Именно здесь он встретил источник доброй половины всех своих проблем. Какого черта его вообще тогда понесло сюда? За баром альфе приветственно махает Джисон, а на этот жест оборачивается и сидящий до этого спиной Минхо. Хенджин про себя отмечает первую хорошую новость за сегодня, хотя бы с друзьями сможет поговорить. — Чего кислый такой? — вместо приветствия хмыкает Минхо. В баре в такое время еще никого нет, поэтому они могут себе позволить разговор без лишних ушей, только в близком дружеском кругу. Джисон заученно протирает бокалы и роксы, но тоже внимательно слушает разговор альф, готовясь вклиниться, когда потребуется. — Не спрашивай... — Хван опускается на барный стул рядом с другом и с глухим стуком роняет голову на барную стойку, которую начал протирать Хан. Чуть не прищемил ему руку. — Джи, помнишь того омегу, несколько дней назад приходил? Я тогда еще в фартуке приперся. Омега задумывается, кивает, но уточняет: — Тот, которого развезло от гранатового дайкири? Да, помню. Он еще за тобой убежал, и оставил хорошие чаевые. Я рассказывал Минхо. Хенджин кивает и даже радуется, что какую-то часть истории пересказывать все-таки не придется. Ему не совсем хочется (совсем не хочется) вспоминать лишний раз тот треклятый вечер. — Я собираюсь на нем жениться, он разгромил мне квартиру и втянул в разборки со своими родителями, — вываливает все, как на духу, — его отец политик, а мать сука. Да и сам он сука. Минхо переглядывается с омегой и оба глупо моргают. Звучит очень интересно, но ни капли ни понятно. — Жениться? На сыне политика и суки? — Джисон выпучивает глаза так, что они вот-вот выпадут из орбит. Ну не верит он, что Хенджин вообще способен на что-то, кроме вкусных кексов. — Он меня заставил, — добавляет в свое оправдание Хван, но это только смешит Минхо. — Прям заставил? — переспрашивает тот как-то ехидно, даже насмешливо. Хенджин, подзадумавшись, размышляет о том, как же это все-такие можно назвать, но лучшего варианта не находит. Феликс, по сути, действительно его заставил. И вообще он белый и пушистый, ни в чем не виноват. — Да. На то, чтобы описать друзьям всю ситуацию, уходит добрых полчаса и пара роксов виски, но в конечном итоге Хенджин теперь имеет как минимум двух оппонентов, один из которых — опытный и самодостаточный альфа. Джисон, конечно, тоже неплох, но он омега, а значит — по умолчанию рискует в любой момент перейти на сторону Феликса. Ну, знаете, чисто из-за природой заложенной омежьей солидарности. Хенджин ни в коем случае не сексист, но лучше перестраховаться лишний раз, ибо, как говорится, омеги изучены только на пять процентов. — И что ты собираешься делать? — интересуется Минхо, перелезший за время рассказа Хенджина за барную стойку к своему бойфренду. Как слипшиеся пельмени, ей-богу. — А что делать? Вот пришел к вам, думал, вы мне скажете. — Думал он, — фыркает старший, утыкаясь носом в шею омеги. — Попробуй найти с ним компромисс, — вклинивается снова Джисон. — Да. Может, предложи ему работать с тобой? Ли предлагает свой стандартный план. Так он поступил с Джисоном, тогда сработало. Джисон перестал истерить по пустякам, устраивать театр одного актера с показушной ревностью, упрекать и интеллектуально насиловать альфу. С тех пор у него на любые проблемы в отношениях один совет, хоть для большинства он и окажется совершенно неподходящим. Хенджин выгибает бровь, слабовато сопоставляя одно с другим. Феликс избалованный и закрытый, куда ему вообще работать? Он о слове «работать» скорее всего даже не слышал. Он ребенок, родившийся с золотой ложкой во рту, а не просто истеричный ревнивый омега, как Джисон. — Ага, и что он делать будет? Для красоты на витринах рядом с пирожными стоять? — Ну, думаю, у тебя найдется непыльная работа для него. Да и сам, может, выкроешь время на отдых. Помощь тебе точно не помещает. Минхо ведь действительно дело говорит, если так поразмыслить. Быть может, Феликс, помотавшись вместе с ним, почувствует себя хоть немного в его шкуре и поубавит свои напускные недовольства. В конце концов, пусть отрабатывает моральный и материальный ущерб, нанесенный альфе за последние несколько дней.

***

Вернувшись домой только ближе к ночи, Хенджин обнаруживает, что пол сухой, а осколков как и не бывало. Дверь, правда, все еще напоминает о произошедшем, зияя пробитой дырой, но почему-то стоит на месте, где и должна быть. Хван даже не сразу попадает домой, потому что дверь закрыта на замок, а ключей он с собой не брал. Дверь в собственную квартиру ему почему-то открывает даже не Феликс, а Бан Чан — его сосед сверху. Они не то чтобы хорошо общаются или дружат, но пару раз пиво вместе пили. — Привет? — Выходит как-то неловко. — Впустишь? Выглядит так, будто Хенджин вовсе не к себе домой просится. Чан провожает его каким-то осуждающим взглядом, но в квартиру, благо, впускает. Внутри оказывается еще и Чонин, муж Чана, сидящий с Феликсом на диване. Точнее, Ли удобно устроился головой на его бедрах, а Чонин и не против — сидит перебирает мягкие блондинистые волосы, нежно улыбаясь. Что вообще происходит в его квартире? — И где шлялся? — беспардонно кидает Чонин, заметив альфу, — вообще с головой не дружишь, альфач? Ну, Чонин вежливостью никогда и не отличался, не удивительно. Вот только почему опять нападают на Хенджина? Почему он вечно во всех грехах виноват? Это ему квартиру разнесли вообще-то, если кто не в курсе. Феликс, по всей видимости, спит, потому что на возвращение Хвана никак не реагирует. Альфа думает, что это даже к лучшему. Феликс безобидный, наверное, только когда спит. — И тебе привет, — даже не пытается огрызаться в ответ на колкость. Может, в этом роль играет и стоящий за его спиной Чан, всегда готовый за горячо любимого Чонина глотку порвать. — Все у меня с головой нормально. — Проверься еще разок, — совсем не ласково отзывается Чан, — как можно было оставить своего омегу одного с выбитой дверью? — Он не... — Хенджин хочет возразить, что Феликс, вообще-то, не его омега, но его перебивает внезапно проснувшийся вышеупомянутый. — О, — заспанно хрипит Ликс, протирая глаза, чем случайно смазывает косметику, — я соскучился. Омега улыбается так искренне и сожалеюще, что Хван даже на пару мгновений заставляет себя поверить в сказанное. Но наваждение это быстро спадает, потому что Феликс явно снова играет, лишь бы сейчас выпроводить так называемых гостей. И ладно, Хенджин сейчас с ним согласен, посторонние люди тут точно лишние. Альфа никогда бы не подумал, что ему придется натягивать радушную улыбку и показательно на коленях извиняться перед избалованной сукой, чтобы его соседи поверили в легенду о молодой и горячей влюбленности. Но представление действительно срабатывает: когда Хенджин с извинениями падает на колени, расцеловывая Феликсу руки, супруги оставляют их наедине. Конечно, Чонин напоследок бросает на Хвана злобный взгляд и говорит новообретенному другу номер квартиры, в которую он всегда может прийти, если вдруг Джин снова что-то вытворит. Сам Хенджин на это в своей голове недовольно фыркает и закатывает глаза, но на деле продолжает мастерски изображать раскаяние за грех, о котором даже не имеет никакого представления. Когда входная дверь за соседями захлопывается, Хван невозмутимо поднимается с колен, отряхивает джинсы и с тяжелым вздохом приземляется на диван рядом с омегой. — И что это сейчас было? Феликс пожимает плечами и собирается встать, но крепкая хватка поперек талии его останавливает, не дает даже двинуться. Хенджин держит крепко, сам не знает для чего, но держит. Он снова принюхивается, но Феликс уже не пахнет. Опять как бездушная кукла, будто и не было тех мгновений слабости, когда омега показывался перед ним домашним и растрепанным. А ведь в те моменты Хенджин всерьез задумывался, что Феликс не так уж и плох в перспективе отношений. Но сейчас Ли снова почти идеальный: накрашен, с аккуратной укладкой и высокомерием на лице. Только вот одежда все-таки кричит о изъяне: домашняя футболка Хенджина на него слишком велика, поэтому с одного плеча спадает, оголяя молочную кожу, покрытую веснушками. Именно за россыпь милых маленьких пятнышек цепляется взгляд альфы. Они притягивают внимание своей реальностью, настоящим блеском кожи, природными неровностями, тем, чего Феликс привык стесняться и скрывать. Омега, заметив внимательный взгляд и нахмуренные брови, тянется к краю футболки, чтобы закинуть ткань на оголившиеся плечо, но его запястье перехватывает Хенджин, не давая закрыть себе обзор на кусочек настоящего Феликса. Он отводит чужую руку в сторону, а сам проводит носом по красивому изгибу, пытаясь уловить хоть какой-нибудь запах. Но кроме поволоки сладкого манго и клубники, явно приклеившегося от Чонина, не чувствует больше ничего. Внутреннего альфу это злит и Хенджин даже не сдерживает тихого урчания куда-то в шею омеги. — Почему ты опять не пахнешь? — строго выпытывает Хван, проводя носом по россыпи рыжих пятнышек на плече и едва касаясь губами острой косточки, выступающей из-за чрезмерной худобы. — Тебе же не нравится, — несмотря на все напускное высокомерие, голос все равно подрагивает от чужой близости. Хенджин слишком близко, обжигает дыханием, укутывает и приятно душит сладковато-вяжущей гранатовой отдушкой запаха. Хенджин точно пытается свести его с ума. Хван хмыкает и сжимает ладонь на талии чуть сильнее, показывая, что такой ответ его не устраивает. Феликс под сильной ладонью ощутимо подрагивает, но все еще пытается держать лицо и быть серьезным, привычно высокомерным. — Чонин дал мне таблетки, — сдается, всем телом ощущая недопонимание, — Я сказал, что у меня течка. Хенджин хмыкает. Теперь он в глазах соседей последний подонок, бросивший течного омегу в открытой настежь квартире. Круто, конечно, Феликс придумал. Но почему-то злиться сил нет. Альфа прижимается пухлыми губами к манящей коже, чем вырывает из Феликса судорожный вздох. Хенджину снова хочется сделать омегу неидеальным, растрепанным и испачканным, громко под ним стонущим. Он не может контролировать это желание. Феликс тоже не сопротивляется совсем. — Останови меня сейчас, — прикрывая глаза, просит альфа. В запахе омеги начинает пробиваться сладковатый лимон. Возбуждается, зараза. — Не хочу. Блядство.