Белый журавль

      Как получать жизненный опыт, если единственную возможность учиться на своих и чужих ошибках режут на корню? Вот и Акима не знает.       Каждый свой день рождения он выпрашивает у папы одно-единственное, то, ради чего стучится его маленькое сердце и глаза огнем горят: настоящий самурайский меч. Отцовский клинок дразнится своим ярким соблазнительным свечением. Акима уже несколько раз получал по рукам за то, что без спроса лезет туда, куда ему не разрешали — а ведь он так усердно упрашивал! — вместе с отцом на пару, потому что: «Лекции мы, значит, читать умеем, а за своими игрушками смотреть не будем, так, Каэдэхара?» В общем, папа как мог старался запугать его своим категорическим «нет — и точка», но Акима сдаваться не был намерен. В их семье такое не принято.       Одним поздним вечером, когда папа давно заснул, искренне веря в то, что его пятилетний сын точно так же видит уже который сон, Акима выбрался из своей комнаты, чтобы выглянуть на задний двор, где отец частенько выполняет свои физические нагрузки с бокеном в руках. Пусть и не часто, но Акима всегда был рад тому, что заставал такие моменты — отец выглядел сильным, таким мужественным и крутым, что единственной мыслью в малолетней голове было: «Вырасту и стану таким же сильным, как отец». Его движения всегда уверенные, тело двигается ровно так, как и нужно — ни малейшего кривого взмаха. И сейчас все то же самое: Акима восхищенно открывает рот, старательно прячась за углом, чтобы не обнаружили и спать не загнали, и глаз оторвать не может от чужих рук.       — Я знаю, что ты здесь, маленький разбойник, — слышится тихий смех отца, и Акима обреченно вздыхает, послушно выползая из своего укрытия. — Уже поздно, почему не в кровати?       — Мне не спится. — Акима, сцепив ладошки за спиной, виновато ковыряет носком землю.       — Полагаю, папа уже давно спит? — улыбается мальчику Кадзуха, отложив в строну бокен, и тянется за полотенцем, чтобы протереть вспотевшее лицо.       Акима кивает, поджав губы, и украдкой бросает заинтересованный взгляд на отложенный деревянный меч. Отец прекрасно знает о его этой слабости, но в отличие от папы никогда не высказывал своего протеста по отношению к этому делу. Возможно — Акима просто предполагает, не более, пап, — все эти разговоры проходили именно в присутствии категорично настроенного папы, с которым спорить было… Ну себе дороже, как говорила тетя Синобу, и отец, кажется, разделял ее мнение на все сто с лишним процентов, поэтому никогда даже не пытался слова против вставить.       — Так сильно хочется? — Кадзуха кивает в сторону бокена и, поймав на себе загоревшийся взгляд сына, улыбается.       — Немного, — Акима сдвигает указательный и большой пальцы перед самым носом, скромно улыбаясь, и перекатывается с пяток на носочки и обратно. — Хотя бы потрогать.       Кадзуха щурится на эти щенячьи глазки, словив себя на мысли, что Акима безумно похож этим хитрым взглядом на своего папу — буквально один в один. И ни одному, ни другому он отказать просто не в состоянии, поэтому, тщательно прислушавшись к окружающей их обстановке — на всякий случай, а то вдруг Хэйдзо резко подорвется и прибежит порядки наводить, — он кивает и берет в руки бокен. Присаживается на корточки и пальцем подзывает пацана к себе, чтобы исполнить его маленькую просьбу.       — Он такой большой! — восхищенно выдыхает Акима, осторожно обхватив ладонями рукоять. — И, — охает, чуть не упав носом в землю, потому что отец резко отпускает эту огромную палку из рук, — тяжелый.       Прокряхтев что-то неразборчивое, Акима хватается обеими руками за рукоять и поднимает эту тяжелую палку вверх, едва не подпрыгивая на ровном месте от радости.       — Откуда столько радости обычной палке? — Кадзуха, оперевшись локтями о колени, подпирает рукой голову, с резко пробившей все тело нежностью наблюдая за ребенком.       — Но это не обычная палка! — тут же возражает ему Акима, выпятив нижнюю губу. — Это же настоящее оружие. Не такое, правда, как твой клинок, но все равно! Ты с его помощью тренируешься, чтобы не пораниться настоящим, — заявляет с умным видом, а потом все же отдает отцу бокен в руки. — Я хочу стать таким же сильным, как ты. Буду защищать свою семью и друзей.       — Вот как. — Кадзуха поднимается, складывает деревяшку обратно в коробку и цепляется взглядом за восхищенные темные глазки сына. — Это похвально, пупс, но ты все еще… — призадумывается на пару секунд, чтобы подобрать более подходящее слово. — Ты все еще пупс. Твой папа убьет меня, если узнает о том, что я хотя бы попытался тебя чему-то научить.       — Но я же не прошу давать мне сразу настоящее! — кривит лицо от обиды Акима, топнув ногой. — Я просто… Хочу попробовать, — опускает взгляд в землю, обиженно перебирая пальчиками рук.       Кадзуха не может игнорировать прострелившее от боли сердце — слишком несправедливо действует этот маленький жук, — он ведь не бессердечный какой-то! Но ведь и ослушаться Хэйдзо не может, потому что знает, что получит по самое не хочу. Нужно было с этим что-то делать, срочно.       — У меня есть одна идея, — щурится хитро, вновь присев на корточки перед мальчиком. — Но мне будет нужна твоя помощь. Справишься?       Акима тут же загорается азартом, активно закивав головой. Он сделает все возможное, чтобы уломать своего папу хотя бы на то, чтобы беспрепятственно прикасаться к деревянным игрушкам отца.

***

      Хэйдзо просыпается раньше положенного: Кадзуха все еще сопит где-то под боком. Не то чтобы это было какой-то редкостью, если учесть тот факт, что теперь Хэйдзо старается ложиться спать раньше одиннадцати часов ночи, но привычным делом до сих пор не стало. Во-первых, Кадзуха невероятно милый, пока спит: едва слышно сопит, уткнувшись носом в подушку, и хмурит свои светлые брови, иногда глубоко вздыхая, — его хочется поцеловать в сморщившийся нос, когда волосы неприятно щекочут лицо. Во-вторых, Хэйдзо все равно хочет спать, даже если проспал больше восьми часов, и его глаза едва ли не сужаются в две ровные полосочки.       Заходя в детскую, Хэйдзо прекрасно осознает, что встретится с парой уже не дремлющих глаз: Акима выглядывает на него из-за одеяла, моргнув несколько раз в качестве приветствия. А вот это, пожалуй, дело вполне привычное.       — Утречка, — зевает Хэйдзо, облокотившись о дверной косяк. — Давно проснулся?       Акима машет ему ладошкой и качает головой в отрицании, а после каким-то грустным взглядом утыкается в сцепленные ладошки, поджав губы. Хэйдзо тут же замечает это нерадостное настроение и подходит поближе, чтобы сесть к нему на кровать.       — Где настроение потерялось? — легонько тыкает пальцем мальчика в щеку.       Пожав плечами, Аки вздыхает и поворачивается к папе спиной, перевернувшись на живот и спрятав руки под подушку.       — Та-а-ак, — тянет с подозрением Хэйдзо, склонившись над расстроенным пацаном. — В чем дело, милый?       — Меня отец отругал, я обиделся, — бурчит в подушку Акима, пытаясь натянуть на голову одеяло, чтобы спрятаться от внимательного взгляда папы.       — Отругал? — хмурится от непонимания Хэйдзо. — За что? И когда успел?       — Вчера, когда ты уже спал, — жалуется расстроенным щеночком. — Потому что было уже поздно, а я все еще не спал.       Вот уж действительно доброе утро. Во-первых, подобные обиды мелкому засранцу совсем не свойственны: Акима забывает о том, что его отругали буквально через час, а во-вторых, Кадзуха все еще не умеет ругаться. То есть нет, он объясняет ему все как есть: что можно делать, а что не стоит, но вот именно ругаться — нет. За все годы их знакомства Хэйдзо ни разу не слышал, чтобы Кадзуха повысил голос, не говоря уже о том, чтобы поднимать на кого-то руку — само благородство.       — Так, — вздыхает Хэйдзо, поднимаясь с кровати. — Я поговорю с ним, хорошо? С тебя не расстраиваться и идти умываться, договорились?       Но в ответ получает лишь недовольное мычание, выражающее полное несогласие.       — Мы же договорились, Акима? — шепчет на самое ухо, заставив его вдавить голову в плечи.       И, получив на этот раз уже согласное со всем на свете мычание, легонько хлопает его по вредной заднице, повторив несправедливо радостное: «Подъем».       Что ж, Хэйдзо грешным делом подумал, что Акима самую малость приукрасил свою обиду, но мысль эта испарилась сразу же, стоило ему только увидеть такое же недовольное лицо проснувшегося альфы. Кадзуха молча ткнулся носом ему в щеку, пожелав тем самым доброго утра, и смылся в ванную, даже не взглянув на шкета, который пилил его сердитым взглядом. Потом таким же молчаливым способом пил свой чай, потупив взгляд, а на все вопросы отвечал односложно и не слишком уж заинтересованно, что повергло Хэйдзо в некоторого рода… Ну, не шок, но недопонимание всей ситуации точно. Кадзуха ведет себя как ребенок. Всегда спокойный, рассудительный и уравновешенный Кадзуха обижается на своего сына, не собираясь — как он всегда и делает, к слову — первым разрушать этот обет молчания между ними двоими. Да это же просто смешно! Не может быть там ничего настолько страшного, что обижаться на пятилетку — действительно верный для Кадзухи вариант.       Бред какой-то.       Хэйдзо активно наблюдал за этой молчанкой еще пару часов, но, не заметив каких-либо изменений, после обеда выловил горе-папашу за нос и прижал, фигурально выражаясь, к стенке, чтобы выведать все необходимые детали данного дела.       — Господин-обиженный-взрослый, — шепчет ему на ухо Хэйдзо, убедившись в том, что их никто не подслушивает. — А что происходит?       — Что происходит? — хмурится в непонимании Кадзуха и поворачивается к нему лицом, неловко похлопав глазами от столь близкого контакта: нос к носу. — Ух ты, — добавляет едва слышно.       — Сегодня утром мне донесли на тебя жалобу, — Хэйдзо отстраняется с легкой улыбкой, фыркнув себе под нос. — Что вы вчера не поделили?       Кадзуха открывает рот, чтобы что-то спросить, но резко что-то вспоминает и лишь понятливо кивает, вернувшись к своему изначальному занятию: сортировке книг, что еще пару дней назад Акима разбросал в одном лишь ему понятном порядке.       — Маленький ябеда, — ругается себе под нос, дернув уголком губ. — Что он тебе сказал?       Хэйдзо щурится с подозрением, сложив руки на груди, и чуть наклоняет голову вбок, внимательно наблюдая за абсолютно спокойным домашним библиотекарем.       — Что ты его отругал и теперь он на тебя обижен.       — Вот как, значит, — усмехается Кадзуха, бросив свое занятие на пару секунд, чтобы опереться рукой о книжный шкаф и, точно так же прищурив хитрые глаза, выдать деловое: — Почему же он не рассказал о том, что назвал меня плохим отцом?       Хэйдзо выгибает брови в удивлении, округлив глаза. Вообще, детям его возраста свойственны подобные высказывания, Хэйдзо и сам не так давно столкнулся с подобной проблемой, когда на очередной запрет Акима выкрикнул ему обиженное: «Я тебя ненавижу!» Кадзуха тогда успокаивал его разочарованное и совсем не готовое к подобным новостям сердце, а еще провел с сыном воспитательную беседу и попросил извиниться перед папой за такие неприятные слова. То есть он прекрасно осознает, что сказано это было лишь из вредности, но все равно вот так по-детски реагирует, решив полностью игнорировать мелкого засранца.       — И как долго ты собираешься его игнорировать? — смиренно вздыхает Хэйдзо, бездумно грызя губу.       — Пока он не поймет, что говорить подобные слова родителям — некрасиво, — Кадзуха вновь берется за свои книги. — Я уже объяснял ему, что нам тоже бывает обидно, когда он вот так поступает.       — Это всего лишь ребенок, — Хэйдзо жалобно хмурится, обнимая его со спины, и тыкается носом ему в затылок. — Я поговорю с ним, ладно? Он извинится.       — Поговори, — соглашается на сделку Кадзуха, улыбнувшись. — Но не думаю, что это что-то изменит.       Спорить с ним Хэйдзо не стал — укусил за шею и, легко хлопнув вредного взрослого по заднице, собрался смыться в детскую, чтобы обсудить с Акимой некоторые вопросы, когда Кадзуха выдыхает обманчиво раздраженное:       — Хватит руки распускать.       Можно было подумать, что ему и правда подобные домогательства не по нраву, но едва сдерживаемая улыбка выдает его с головой, и Хэйдзо, тихо посмеявшись, произносит смешливое:       — Не жадничай.       Кадзуха фыркает себе под нос, быстро пройдясь языком по пересохшим губам, и, кинув на него совершенно невинный взгляд, улыбается краешком губ, произнося в ответ едва слышное:       — Сегодня ночью попрошу тебя о том же.       И этого более чем достаточно, чтобы Хэйдзо, почувствовав легкое волнение в желудке, закатил глаза и скрылся за дверьми детской комнаты.       Попросит он, как же.       Акима сидел за письменным столом, послушно занимаясь прописями, с которыми посоветовали упражняться уже сейчас: в следующем году он собирается в начальную школу. Хэйдзо обнимает его со спины и целует в макушку, улыбнувшись тому, как занятый своим делом мальчик не заметил его и по итогу дернулся от неожиданности, но тут же улыбнулся папе в ответ.       — У тебя хорошо получается, — заглядывает в тетрадь, устроив голову на его плече. — Такой большой умничка, — и тыкается носом ему в щеку, после оставив на ней быстрый «чмок».       Акима улыбается довольным щеночком, а в следующую секунду смеется во весь голос, пытаясь освободиться от родительских объятий, потому что папа губами хватает его за щеку, издавая страшные звуки, словно еще чуть-чуть и съест его.       — Не голоден? — снова легко чмокает его в щеку Хэйдзо, успокаиваясь. — Мы можем заставить папу приготовить что-нибудь.       — Не хочу, — бурчит недовольно Акима, тут же нахмурив светлые брови. — Если ты приготовишь, то захочу.       Хэйдзо, потупив взгляд всего на секунду, вздыхает, смиряясь с тем, что эти негодяи твердо решили идти до самого конца в своих обидах.       — Все еще так сильно на него обижаешься? — улыбается снисходительно, выпрямляясь в полный рост.       Он разворачивает стул со шкетом лицом к себе и присаживается на корточки, уложив ладони на коротких ножках. Кривит лицо от безнадежности, потому что Акима активно и злобно кивает в ответ на его вопрос, скрестив руки на груди недовольной врединой.       — Папа тоже может обижаться, знаешь? — Хэйдзо легонько щекочет его пяточку, чтобы немного задобрить сына. — Почему ты назвал его плохим отцом?       — Потому что он сказал, что я непослушный ребенок, — плаксивым голосом произносит Акима, надув от обиды губы.       — Он ведь не мог просто так этого сказать, верно? — задает наводящий вопрос Хэйдзо, старательно вглядываясь в избегающие его взгляда глаза сына. — Ты же что-то сделал?       — Сделал. — Акима неохотно кивает в подтверждение, почесав нос о свое плечо. — Но я же ничего такого!.. — подкидывает руки от обиды, едва не разрыдавшись на ровном месте. — Я просто потрогал его деревянный меч, а потом попросил подержать его в руках, но он сказал нет, потому что ты не разрешаешь, а мне все равно очень хотелось, поэтому я… — трет ладони друг о друга, виновато опустив голову вниз.       — Поэтому ты его ослушался? — заканчивает его мысль Хэйдзо, в ответ получив лишь кивок. — И поэтому он плохой отец?       — Нет, — кривит губы Акима, мотнув головой в отрицании. — Я просто обиделся на него за то, что он мне тоже не разрешает.       — В таком случае ты должен обижаться на меня, — делает вывод Хэйдзо, аккуратно поддев подбородок сына пальцами, чтобы поймать его взгляд своим. — И это я плохой отец, потому что не разрешаю тебе, пятилетнему ребенку, подходить к оружию.       — Ну нет, — повышает голос Акима, быстро сползая со стула, чтобы схватить папу в свои крепкие объятия. — Ты не плохой.       — А отец плохой?       Акима, обняв его за шею, машет головой в отрицании, нервно постукивая пяткой по полу — папа все еще не обнял его в ответ.       — Тогда что тебе следует сделать? — задает наводящий вопрос Хэйдзо, чуть улыбнувшись его недовольству.       — Извиниться, — ворчит ему в шею Акима, крепче сжимая его руками, когда папа наконец-то обнимает его в ответ. — Прости меня, пожалуйста.       Хэйдзо улыбается довольным котом, чуть отстраняется и оставляет короткие поцелуи на надутых щеках, зачесав ладонью вечно растрепанные светлые волосы назад. Акима морщит нос, сдерживая расползающуюся от папиных нежностей улыбку, и неловко отстраняется от него, чтобы совсем в лужицу не превратиться — он уже взрослый для подобного!       Кадзуха, что все это время был занят своими книгами — целая библиотека: два больших шкафа и навесная полка, — отвлекается от своего занятия, в который раз сбиваясь с пересчета всех книг нужного ему автора, и поворачивается лицом к загадочному и неловкому «кхм-кхм», что раздалось у него за спиной. Акима смотрит на него из-под ресниц, неловко топчась на одном месте, и даже ненастоящий вид провинившегося сына вызывает в нем не самые приятные эмоции, только нужно держать лицо, чтобы их маленький план не смогли раскусить у самого финиша.       — Пап, прости меня, пожалуйста, — вздыхает Акима, заведя руки за спину. — Я не хотел тебя обижать, мне очень стыдно.       И протягивает ему правую руку, оттопырив мизинчик для примирения. Кадзуха бросает удивленный взгляд на омегу, что стоит позади пацана, и едва сдерживается, чтобы не засмеяться от нелепости: Хэйдзо, высунув от старания язык, завязывает его отросшие светлые волосы в небольшие хвостики, чтобы не мешались. Акиму давно пора уже постричь, но руки все как-то не доходят.       — Уверен, что такого больше не повторится? — Кадзуха треплет его по голове, уничтожив все старания своего мужа, за что ему моментально прилетает по наглым рукам.       Мальчик кивает смиренно, и радости на его лице Хэйдзо не замечает, понимая, что вся проблема находится в другом месте. Как бы ему не хотелось, но интерес к оружию у Аки не угаснет, а раз за разом наблюдать за тем, какими восхищенными, но полными горести глазами его сын смотрит на отцовское оружие, он уже не может.       — Ладно уж, негодник, — сдается, тяжело выдохнув. — Сдались тебе эти палки, конечно, но так и быть, купим тебе маленькую деревяшку.       В следующую секунду Хэйдзо едва успевает прикрыть уши руками, чтобы не оглохнуть от победного вопля обрадовавшегося пацана, который тут же набросился на него с крепкими объятиями, сжав его бока своими короткими руками.       — Ладно-ладно, а то на пол повалишь, — улыбается, легко похлопав ребенка по спине. — Пойду приготовлю что-нибудь, — выдыхает тихо, кинув на Кадзуху отчаявшийся взгляд.       И, получив в ответ расслабленную улыбку, разворачивается, чтобы уйти на кухню, но останавливается, когда слышит очень тихий, но все равно различимый его ушами хлопок ладоней. Резко обернувшись, Хэйдзо сканирует взглядом двух совершенно ни в чем не виновных белобрысых засранцев, которые активно делали вид, что прямо сейчас ничего такого не произошло.       — Не понял. — Хэйдзо щурится с подозрением, почуяв неладное, и складывает руки на груди, метнувшись взглядом от одного к другому.       — Что? — задает резонный вопрос Акима, невиновным котенком вскинув брови.       — Хочешь сказать, я глухой? — склоняет голову вбок, внимательным взглядом прожигая ни в коем случае не паникующего сына, что тут же замахал головой в отрицании отцовских слов. — Тогда что это было?       И переводит взгляд на мужа, который как в ни в чем не бывало вернулся к своим книгам, словно его это никоим образом не волнует. Хэйдзо прекрасно знает, что все это значит.       — Кадзуха, — произносит с легким нажимом, чтобы обратить на себя внимание. — Ничего не хочешь мне сказать?       Кадзуха, едва заметно вздрогнув, нервно сглатывает и переводит на него совершенно ничего не понимающий взгляд, и если бы они не выучили за столько лет знакомства привычки друг друга, Хэйдзо всенепременно поверил бы этим невинным глазам. Но прямо сейчас его интуиция, скептично выгнув бровь, заявляла прямым текстом, что этот хитрый говнюк самым наглым образом что-то от него скрывает.       — Не строй мне свои прекрасные глазки, дорогуша, — хмыкает Хэйдзо, подойдя к нему поближе, чтобы даже не пытался его обманывать под столь пристальным взглядом.       И по тому, как хмурятся его брови, он понимает: Кадзуха сразу же сдается, не решившись вступать в эту заранее проигранную битву. Потому что прекрасно понимает, что обмануть детектива у него не получится, и лучше сразу поднять белый флаг, чтобы после было не так больно получать за свое вранье. Шанс был, но все пошло… Как и всегда.       — Мальчики, я со стенкой разговариваю? — делает очередную попытку Хэйдзо, выгнув брови в ожидании.       — Прости, пап, — поникшим голосом произносит Акима, виновато опустив голову. — Мы тебя обманули.       — А младшенький-то смелее оказался, — кидает камень в чужой огород Хэйдзо, внимательно наблюдая за смирившимся с данной ситуацией Кадзухой. — И ради чего? Ради моего одобрения? — вновь переключает все внимание на сына, промычавшего в ответ тихое «мгм».       Кадзуха старательно избегает его глазами, поджав от неловкости губы, кашляет себе в кулак, чтобы немая пауза не давила на мозги еще больше. Акима, поймав на себе его отчаявшийся по всем параметрам взгляд, вдруг оживляется и, вцепившись руками за папину ногу, отвлекает его на себя, чтобы помочь отцу избежать самого страшного.       — Папа ни в чем не виноват, это все я, не злись на него, пожалуйста, — лепечет на одном дыхании, со всей своей искренностью состроив ему щенячьи глазки.       И этот отвлекающий маневр работает, но с небольшими изъянами, потому что папа, обратив на него внимание, улыбается снисходительно, но обманчиво радостно прикрыв глаза, и кладет отцу на плечи свои руки с явным нажимом — тот аж морщится от боли, выдохнув тихое: «Ауч».       — Я оценил твой благородный порыв, — кивает ему Хэйдзо, вздохнув. — Поэтому твое наказание будет короче.       — Наказание? — переспрашивает Акима, кинув на отца, что уже был готов принять любую форму истязания, испуганный взгляд.       — Ага, за вранье, — подтверждает Хэйдзо, все так же мило улыбаясь. — Ты, золотой мой, неделю будешь завтракать своими горячо любимыми кашами, — а следом, проигнорировав недовольные завывания, переключает все внимание на мужа и, с силой хлопнув его по плечам в дружеском жесте, точно так же выносит вердикт: — А тебя, мой дорогой, ждет здоровый сон ровно по расписанию. Месяц.       — Месяц? — тут же возмущается Кадзуха, опустив руки по швам от отчаяния.       Слов приличных не находится, чтобы полностью высказать свое негодование по данному поводу, поэтому он одним лишь расстроенным взглядом впивается в радостное лицо мужа, что выражает собой категоричное «сам виноват».       — А ты плохо спишь? — обеспокоенно спрашивает Акима, вцепившись в отцовскую ладонь. — Это из-за твоих тренировок?       Кадзуха теряется от внезапности подобных вопросов, не совсем понимая, что ему нужно ответить. Все мысли забиты сплошным возмущением, и Хэйдзо, который внезапно прыскает со смеху себе в кулак, сбивает его еще больше.       — Да, Аки, папа очень плохо спит, — посмеивается Хэйдзо, сделав от него пару шагов назад.       Саркастичная улыбка, что тут же появляется на чужом лице, отдается на сердце чем-то удивительно гадким, но не менее приятным.       — Но тогда это не наказание, а это нечестно, — Акима недовольно складывает руки на груди, выпятив губу.       — Взгляни на отца и подумай еще раз, рад ли он этому «не наказанию», — фыркает Хэйдзо, мило улыбаясь недовольному взгляду алых глаз.       Кадзуха медленно вздыхает, прикрыв глаза всего на пару мгновений, и просит Акиму пойти к себе в комнату, чтобы обсудить с папой кое-какой важный вопрос. Оставшись наедине, он подходит к омеге почти вплотную и, решив применить другую тактику, чтобы выиграть себе хоть немного шанса на отмену подобного сценария, строит самый жалобный вид из всех возможных, произнося тихое:       — Не будь таким жестоким.       — Ты заслужил, — улыбается ему в ответ Хэйдзо, делая шаг назад.       Знает он все хитрые штучки этого лиса: сначала жалобная моська, а после, когда бдительность ослабится, мгновенно заставит передумать обо всем на свете, подогнув под себя и его решение, и его самого.       — Месяц — слишком много, — спорит Кадзуха, снова сокращая между ними расстояние. — К тому же у нас и так давно ничего не было, — добавляет уже шепотом, мягко обхватывая руками его бока.       — Чьими стараниями? — выгибает бровь Хэйдзо, упираясь поясницей в край стола. — Ты предпочитаешь мне свои тренировки, так что я не виноват, — разводит руки в стороны и в следующую секунду резко втягивает носом воздух, схватившись за чужие плечи руками: его наглым образом усаживают на стол. — Я убью тебя, если нас застукают в подобном положении.       — Не застукают. — Кадзуха обнимает его за талию, положив руки ему на спину, и устраивает голову у него на плече. — Ты просто начал ложиться пораньше, вот я и не приставал к тебе. Ну пожа-а-алуйста, — тянет жалобно, прикасаясь губами к открытой шее, чтобы уж точно сломить его волю.       Хэйдзо, покрывшись мурашками от столь невинного, но требовательного жеста, улыбается, зарывается ладонью в его волосы и чуть откидывает голову назад, позволяя целовать себя куда вздумается.       — Хотя бы неделю? — делает попытку Кадзуха, быстро клюнув его в губы.       — Две.       — Одну с половиной?..       — Будешь торговаться, будет две с половиной, — тыкает его в плечо Хэйдзо, с полным сочувствием прижимая раздосадованного мужа к сердцу.       А через пару секунд, тщательно обдумав свое решение, шепчет с намеком ему на ухо хитрое:       — Возможно, я не смогу устоять перед твоими соблазнительными чарами, кто знает?..       Кадзуха резко поднимает голову, в удивлении приподняв брови, и хлопает глазами невинным котенком, пока его наглые руки будто невзначай мнут мягкие бедра.       — То есть ты даешь мне зеленый свет? — уточняет на всякий случай, чтобы потом не было никаких вопросов и хитрых: «Я такого не говорил, ты что-то путаешь».       И Хэйдзо, заправив лезущие в глаза волосы ему за ухо, мягко целует в щеку, выдыхая тихое: «Да». В конце концов, мучить себя он не собирается — не царское это дело, но отыграться за пару недель воздержания как будто стоит: супружеский долг еще никто не отменял.