Два одичалых воронёнка

      Когда Жан проснулся от кошмара и на следующее утро, Джереми понял, что дело действительно дрянь. Ему пришлось буквально вытащить Жана на пробежку, чтобы проветрить мозги (и свои тоже), возможно, достать из него хоть слово.       Но никогда тишина так сильно не давила на уши.       После десятого вопроса в стиле «мы-могли-бы-это-обсудить?» Жан резко развернулся, и Джереми чуть не воткнулся в него носом. Ощутив чужое дыхание на лице, он чуть отшатнулся, тяжело сглотнул — снова напомнил себе того пятнадцатилетнего подростка, о котором вообще-то предпочитал не вспоминать.       — Я же переживаю, — Джереми как можно невиннее улыбнулся. — Переживаю, что мой… напарник очевидно чувствует себя откровенно хреновенько, понимаешь?       — Ты очень настойчив, капитан.       На улице было жарко, ибо летняя Калифорния не щадила даже по утрам, но Джереми это не помешало вздрогнуть — такой холод проскользнул в серых глазах Жана.       — Я серьёзно, — нахмурился Джереми. — Последнюю неделю тебе будто хуже и хуже с каждым днём. По ночам от кошмаров ворочаешься, утром от них просыпаешься, целыми днями как будто не здесь, даже на тренировках, и…       — Если это мешает тренировкам, то я всё исправлю.       — Боже, Жан…       — И постараюсь больше не отвлекаться.       — Жан, — оборвал Джереми твёрже и, дождавшись, когда серые глаза вновь на него посмотрят, продолжил: — дело не в тренировках. Дело в твоём состоянии. Ты всегда… такой, но именно последнюю неделю тебе становится будто хуже. Это связано с последними новостями или с недавним приездом Джостена?..       — Замолчи! — вдруг рявкнул Жан, но почти тут же на его лице замер ужас. Задышал он лишь через несколько секунд, слишком рвано, слишком сбивчиво, прикусил губу и застыл, словно в ожидании наказания.       — Прости, — виновато сказал Джереми. — Возможно, я правда бываю слишком настойчив.       Но Жан только болезненно скривил губы и побежал дальше, не удостоив его и взглядом.       По крайней мере, по одной только реакции Джереми понял, что попал прямо в цель, но на душе из-за этого сделалось паршиво.       Тишина стала давить на уши ещё сильнее.

***

      Кэт сразу же после «доброго утра» затрещала об их сегодняшнем свидании с Лайлой. Слушав вполуха, Жан лениво ковырялся ложкой в тарелке — после не самой удачной пробежки кусок в горло не лез. Он вернулся в реальность только после просьбы.       — Погуляйте там где-нибудь вечером, лады? Иначе, Жан, ты увидишь двух недовольных девушек в самом худшем свете. А ты, поверь, не хочешь этого видеть.       В благодарность за понимание она взлохматила уже отросшие кудри Жана и поцеловала его куда-то в макушку.       К таким телесным проявлением дружеской любви Жан привыкал с трудом, но это были Троянцы — Троянцы, которые жизни себе не представляли без таких маленьких напоминаний, поэтому Жан старался принять это.       Тяжело было признаться даже самому себе, что от поглаживании головы Жан отпускал тревогу, лениво моргая, пока Кэт перебирала его кудри. Эти прикосновения могли ассоциироваться с чем-то, что происходило в Гнезде, но всё же ощущались совсем иначе. Первое время Жан дёргался, а Кэт очень долго извинялась, но однажды он уснул во время просмотра фильма прямо на её плече, пока Кэт накручивала на палец его волосы.       По крайней мере, это не избиения, хотя их бы Жан принял с большей лёгкостью.       Уже вечером Джереми и Жан сидели на диком пустом пляже недалеко от океана.       Это была спонтанная мысль — Джереми просто предложил, когда они уезжали из небольшого кафе, а Жан просто согласился, потому что Джереми просто предложил.       А когда поехать к океану предложила Кэт, то Жан наотрез отказался. Он решил, что подумает об этом позже, ибо все мысли занимал раскинувшийся перед ними пляж.       Сегодня океан оправдывал своё название — тихо плескалась вода о берег, закатное солнце выстилало неровную золотую дорожку на волнах. И всё вокруг — тёплого-тёплого цвета с розоватым отливом: и песок, и облака где-то вдали, и высветленные волосы Джереми.       Серые глаза Жана к краскам так и не привыкли — ему всё ярко и бьёт по голове, иногда он в цветах и звуках теряется и ощущает панику, ибо мозг не понимает, за что хвататься. Ему хочется верить, что скоро это пройдёт: он посмотрит на мир вокруг и осознает, что смотреть на него больше не больно, и осознание это вырастет рядом с ростком крохотного доверия к теперь уже друзьям.       Он знал, — волны не достанут, но всё равно сконцентрировался на тёплом песке, то зарываясь рукой, то пропуская песчинки между пальцами, чтобы отогнать тревогу, медленно ползущую к сердцу.       Волны бились о берег, лицо обдувал лёгкий бриз, совсем рядом сидел Джереми — у Жана не было ни одной причины обдирать пальцы, но он продолжал это делать, пока не почувствовал на одном из них влагу — кровь.       До воды далеко… До воды далеко… Он в безопасности…       — Знаешь, это моя привычка, — подал голос Джереми, и часть тревоги отступила.       — Привычка?       — Приходить к океану. Просто сидеть и смотреть на волны.       — Какое скучное занятие для такого человека как ты.       Джереми усмехнулся.       — Для меня океан — это как медитация откуда-то из прошлого, — тихо сказал он. — Надеюсь, для тебя тоже когда-нибудь станет.       Но Жан в этом сомневался — как столько воды в одном месте может успокоить? Это неконтролируемая стихия. Возможно, ему бы и хотелось зарыться пальцами в песок, найти умиротворение в однообразном плеске, отогнать все мысли из головы и перестать волноваться из-за присутствия капитана рядом, но Жан чувствовал лишь напряжение в плечах, хоть и старался расслабить мышцы.       Тёплый песок между пальцев. Лёгкий бриз. Розоватый цвет высветленных волос Джереми из-за закатного солнца на горизонте. И поднимающаяся из груди паника до желания ободрать не только пальцы, но и горло до крови.       Он дышит. Вдыхает кислород носом, лёгкими, медленно выдыхает. Воздух тёплый, заставляет двигаться грудную клетку без ограничений. Он дышит. Он дышит. Он дышит.       — Жан!       Тот встрепенулся словно от страшного кошмара, ощутил руки в крепкой хватке чужих рук и тяжело сглотнул — это ощущение навевало не менее страшные воспоминания.       Жан выдернул запястья, прижал к груди (он дышит) и медленно выдохнул. Он в безопасности. Его не доломает очередная паническая атака.       — Уедем?       — Я никогда не избавлюсь от страха, если мы просто возьмём и уедем. Я в порядке.       Под чужим взглядом Жан ощущал себя неловко, но Джереми не отворачивался, словно пытался найти хоть один признак лжи, хоть один признак скрываемой паники, словно хотел что-то ещё сказать, но не мог подобрать слов.       — Я в порядке, — тихо повторил Жан, и Джереми дёрнулся и неопределённо замахал головой.       — Да, да, я понял, хорошо…       Он дышит. До воды далеко.       Будто в доказательство Джереми вытянул ноги (и до воды всё ещё было далеко), прикрыл глаза. Спокойствие оказалось заразительным, поэтому Жан, глядя на него, выдохнул и размял плечи, чтобы снять напряжение, хоть и остаток мелкой противной паники ещё кусался.       Обычно Жану Джереми напоминал собаку — большую, лохматую, у которой хвост не останавливается ни на секунду. Но сейчас он был больше похож на кота, развалившегося на летнем солнце — ещё немного и замурчит. Возможно, Джереми жил исключительно на силе своего безумно приторного кофе и солнечных батарейках, и Жан стал свидетелем того, как он заряжался до следующего дня.       А ещё Жан знал, что не имел на это никакого морального права, но всё равно скользнул взглядом по его бёдрам, почти невольно, отговаривая себя, но в глубине души осознавая, какой же это был самообман.       Джереми заставлял его ощущать те эмоции и гонять в голове те мысли, о которых Жан и не подозревал. Он твердил себе, что Джереми — в первую очередь его капитан, сокомандник и напарник, но впервые за много лет Жан, выдрессированный думать только об экси, думал не об экси.       Джереми Нокс до сих пор оставался загадкой.       Но имел ли Жан моральное право пытаться её разгадать?       Он и так поймал себя на мысли, что за эти пару месяцев сквозь года стал просачиваться тот характер, который выбили ему Вороны.       Как быстро Троянцы накажут его за это?       Как быстро маска доброжелательного капитана разобьётся о реальность?       Жан заметил изучающий взгляд почти янтарных в солнечном свете глаз Джереми. Тот быстро взгляд отвёл на океан, прикусив губу, но Жан не отвернулся.       — Всё-таки зря мы приехали сюда, да? — спросил Джереми. — Можем уехать, если не хочешь здесь сидеть.       — Я сам согласился.       — Но ты бы не согласился, если бы я не предложил, разве не так?       На щеках появились ямочки, но даже при таком ракурсе было видно вину в чужих глазах.       — Я был не против.       — Жан, давай уясним сразу — есть очень большая разница между «я был не против» и «я хотел».       Возможно, в какой-то степени Джереми был прав — Жан никогда в своей жизни не предложил бы сам поехать к океану. Вода пугала его до безумия, до подкашивающихся коленей, до паники, до истерики, и видеть такое количество воды совсем рядом для Жана было настоящим испытанием.       — Я понимал, на что соглашаюсь, — возразил Жан. — Вы все каждый раз пытаетесь выставить меня ребёнком, который ничего не понимает.       — Иногда ты правда напоминаешь ребёнка, который тыкает везде пальцем и спрашивает «а как это работает?» — по-доброму усмехнулся Джереми. — Мы просто пытаемся узнать тебя. Ибо никто не понимает, что у тебя на душе и как к тебе относиться. Я не понимаю, Жан…       — И почему вы так стараетесь? — устало выдохнул он. — Почему ты так стараешься?       — Чтобы не навредить. Не затронуть «не ту» тему при разговоре, — Джереми взглянул на него. — Чтобы знать, как тебе помочь.       И Жан попытался спокойно выдержать взгляд карих глаз, обрамлённых светлыми ресницами. Когда-то давным-давно, в его прошлой далёкой от нынешних дней жизни, маленькая Элоди сказала, что человек может говорить и делать, что угодно, но правда будет в его глазах. Такие вещи понимали только дети, ощущавшие мир чуть глубже, смотревшие на него с другой стороны. Жан запомнил эту фразу и пронёс её с собой через весь пережитый ужас.       В тёплых карих глазах, где-то на самой глубине скрывалась боль и обида — так мог смотреть человек, который пережил непонимание со стороны и теперь пытался не стать таким же по отношению к другим. По крайней мере, так подсказывало внутреннее ощущение, к которому Жан давно перестал прислушиваться в попытке заглушить абсолютно все свои чувства.       Раньше он этого не замечал — вечно улыбающийся солнечный капитан умело прятал прошлое, никогда не говорил о нём, но сейчас, сидя лицом к лицу, Жан понял.       Элоди оказалась права.       В глазах человека отражена его жизнь.       — А кто-то когда-то спрашивал, как помочь тебе, Джереми?       Джереми замер. Его кадык дёрнулся — то ли от самого вопроса, то ли от того, как приглушённо Жан произнёс его имя, то ли от всего сразу.       Добсон как-то объясняла, что одна из черт людей, выросших со строгими родителями — излишняя эмпатичность. Умение ощущать чужие эмоции, малейшие колебания настроения, подстраиваться под них. Происхождение этой черты весьма и весьма печальное, но благодаря ей Жан увидел весь спектр эмоций, отразившийся на лице напротив — самых настоящих, неприкрытых и абсолютно искренних.       — Ты умеешь застать врасплох, — натянуто улыбнулся Джереми, и Жан увидел невероятно быстрое перевоплощение из Джереми-настоящего в Джереми-типичного.       А потом обратно.       — Я обычно приходил к океану, когда с матерью ссорился, — признался тихо он. — Так что в какой-то степени ты попал в прямо цель.       Весь привычный задор на лице Джереми как будто смыло небольшими волнами — Жан впервые его таким видел.       — Ничего серьёзного, конечно, но тогда мне казалось, что моя жизнь — это самое страшное наказание. Приходил, слушал волны, успокаивался и всё прокручивал без конца. А потом с возрастом смирился — не поймёт и ладно, я тогда тоже не особо пытался. Короче, типичные отношения матери в кризисе и сына-подростка.       Жан ничего не ответил, а Джереми ответов не просил. Это был маленький кусочек его жизни, который он отдал прямо в чужие руки, хоть и не совсем по своей воле. Легко ли это сделал или много перед этим думал — Жан точно судить не мог, но даже столь незначительный факт сохранил где-то в своей памяти, ибо до этого с Жаном никто личными подробностями своей семьи не делился. Это нечто ценное. Нечто сокровенное, что-то из прошлого, но слишком сильно влияющее на настоящее. То, о чём Вороны никогда не говорили. Семья — где-то в прошлом, там, где ей и место, ибо в настоящем существует только экси.       Отношения матери в кризисе и сына-подростка… Жан невольно вспомнил свою мать — невысокую и абсолютно серую женщину, на которую с его Элоди они были так похожи, существовавшую рядом с Эрве подобно призраку. Она не принимала никаких решений, лишь молча соглашалась с ним, но лупила детей с особым остервенением и жестокостью. Жан задумался: если бы не его скверный характер в том возрасте, если бы не те скандалы, которые он устраивал из-за отношения к нему и к Элоди — могло бы всё сложится иначе? Не стала ли его сестра невольно такой же из-за ужасного примера перед глазами?       Не отказались бы от них родители, которые обязаны были оберегать?       Вспомнил Элоди, маленького ангелочка рядом, которого поклялся защищать, её ладошку, длинные кудри, платье с уточками и звучные французские песенки, которые она напевала себе под нос. Его единственная опора, единственный родной человек, его маяк в непроглядном шторме — все воспоминания отзывались в душе болью, которую он так и не пережил, вся вина свалилась на его постоянно напряжённые плечи.       Он выдохнул.       Значит, заслужил. Это бремя Моро… Он Моро… Он Моро…       Элоди тоже была Моро…       Аккуратное мягкое касание чужих пальцев заземлило, Жан встрепенулся, отгоняя все мысли, вернулся в реальность, к океану и тёплому песку.       — Поедем?       Жан кивнул.       До машины дошли молча. Молча сели, и Жан чуть сполз вниз в кресле и сразу уставился в окно, всем своим видом показывая, что тишину нарушать не намерен. Он всё ещё витал в своих мыслях, то к одной, то к другой; что-то отзывалось болью в груди, что-то заставляло задуматься, а за окном всё мелькала и мелькала яркая даже в сумерках Калифорния. Как будто другой мир, абсолютно другая жизнь, как будто он — просто актёр, прыгнувший из мрачного психологического триллера в лёгкую комедию-повседневность, но всё ещё придерживающийся сценария первого фильма.       А потом взглянул на Джереми. Тот напевал что-то совсем тихо, потому что Жан наотрез отказался слушать музыку, выстукивал непонятный сбивчивый ритм по рулю и сосредоточенно следил за дорогой. Несмотря на неусидчивость, он был очень внимательным водителем, за что Жан его мысленно благодарил — не выдержал бы ещё и лишней тревоги в машине. Видя Джереми, спокойного и уверенного, Жан мог растечься на кресле и позволить бесконечной дороге унести мысли прочь. Или хотя бы перебирать их в голове с ленивой небрежностью, а не лихорадочно собирать воедино как рассыпавшиеся куски пазла.       Уже хотелось спать. И Жан от этого даже не заметил, как внаглую рассматривал чужой профиль и длинные аккуратные пальцы на руле.       Наверное, он так бы и уснул, наблюдая за капитаном, но сон Жана отогнал телефонный звонок. Ему некому было звонить, тем более в вечернее время, поэтому он дёрнулся, а сердце больно застучало в груди. Интересно, в какой же момент эмоциональные качели в виде медленного спокойствия-внезапной тревоги его добьют окончательно?       — Алло? — с вопросительной интонацией сказал Жан, увидев на экране мобильника имя Нила Джостена — звонки от рыжего нападающего Лисов не могли закончиться чем-то хорошим.       Да и время в Южной Каролине было уже достаточно позднее.       — Здравствуй, Жан, — Нил говорил на французском — а это точно не могло закончиться чем-то хорошим. — Долго распинаться не буду — я смертельно устал. Но просто знай, что дядя Стюарт ошибся — с Элоди всё в порядке и прямо сейчас она в Южной Каролине под нашим присмотром…       Мобильник выпал из ослабленных рук. Где-то гулко в ушах Жан слышал собственный пульс и повторяющуюся фразу «с Элоди всё в порядке» в мыслях. Только это. Не видел дороги, не понимал, где вообще находился. И даже «алло?» из телефона не возвращало к реальности.       С Элоди всё в порядке… С его Элоди всё в порядке… Она под присмотром.       С Элоди всё в порядке…       Элоди…       Перед глазами помутнело.       — Алло, Нил Джостен, неужели? — послышалось сквозь пелену слева. — Это Джереми Нокс, и прямо сейчас меня интересует лишь один вопрос: что ты ему такого сообщил? — усмехнулся он, то и дело краем глаза косился на Жана — тот буквально ощущал взгляд на себе.       — Джереми? Отлично, позаботься о нём, ладно? И ждите в гости через… пару дней? Я не могу сказать точно.       — Признаться, я заинтригован.       — Жан всё расскажет сам — ему придётся.       И сбросил вызов. Звуковой сигнал эхом отозвался в ушах, Жан чувствовал, будто его сейчас вывернет наизнанку.       — Останови, — вцепившись в руку Джереми, сбивчиво пролепетал он, и спустя минуту они уже стояли на обочине.       Жан тяжело и судорожно вдыхал свежий воздух (он дышит), до побелевших костяшек сжимая ткань шорт — ему просто нужно было хоть какое-то физическое ощущение в пальцах, чтобы происходящее хоть немного напоминало реальность, ощущение твёрдой почвы под ногами и свежий вечерний воздух.       Он же спит? Прямо взял и уснул в машине, но сон, такой реалистичный до безобразия, давил на голову, на лёгкие, на всё тело разом, Жан то задыхался, то чересчур активно дышал, хватая ртом воздух.       — Жан? Жан! Жан, ты меня слышишь?       Перед ним на корточках сидел Джереми с его мобильным, и даже не пытался прикоснуться, но отчего-то Жан уже готов был обороняться от чужих рук. Только после этого до него дошло, что он без конца тараторил одну и ту же фразу на французском, не в силах с собой совладать:

      ma soeur est en vie.

      А Джереми просто пытался его вернуть в реальность. Или разбудить.       И Жан не знал, что было бы хуже.       — Скажи, я сплю? — прошептал он с сильным акцентом, отчего в карих глазах напротив мелькнула обеспокоенность.       — Нет, Жан. Что случилось?       Жан прикусил губу, хотелось спрятаться от взгляда, убежать куда-то и одновременно закричать на весь мир, чтобы каждый, абсолютно каждый человек услышал его ma soeur est en vie.       Но вместо этого он прошептал это одному-единственному человеку:       — Моя сестра… С ней всё в порядке.       Жан тоже никогда подробностями о своей семье не делился — слишком личное. Слишком сокровенное. Слишком давило на больное.       Но этот факт положил в чужие руки с чистым сердцем: Нил правильно сказал — ему придётся рано или поздно.       Однако Жан сказал не из-за ощущения, что придётся.       — Сестра? — только и смог спросить Джереми, и Жан забрал у него телефон и дрожащими руками перезвонил на тот же самый номер.       — Нил, — и пробормотал на французском, сглатывая ком в горле, — пожалуйста, дай мне с ней поговорить.       — Я почти ушел. У неё температура, она спит.       — Пожалуйста…       Жан не узнавал собственный дрожащий голос, но переживать об этом — последнее, чего он желал.       В телефоне послышался шорох, чьи-то голоса, и каждую секунду этого бессловесного шума сердце билось о грудную клетку всё сильнее. Казалось, что больше уже невозможно, а оно всё равно билось и билось на грани остановиться совсем, на грани разбить рёбра. Он закашлялся.       — Жан?       И сердце окончательно упало вниз. Его когда-то переломанные рёбра действительно словно разбились вновь — и эта боль была намного сильнее, чем когда он летел с лестницы. Острые края вонзились в лёгкие, иначе почему он задыхался?       Жан быстро вытер покатившуюся по щеке слезу, стараясь игнорировать присутствие Джереми, но в следующую же секунду сжал его руку.       — Элоди? — голос дрогнул, но уголки губ сами поползли вверх. — Это ведь правда ты?       — Правда я.       Её голос, только искажённый из-за связи, из-за простуды, из-за прошедших лет. И родной французский — от родного человека, который тоже думал на этом языке.       Его Элоди. Жива.       Вопреки всему, вопреки чужим словам, вопреки чужим соболезнованиям говорит с ним на его — на их — родном языке.       — Тот вредный рыжий коротышка сказал, что у тебя температура, — Жан делал всё, чтобы совладать с собой, но голос дрожал, а горло больно сжимали слёзы. — Где же ты простыла, родная?       — Сама не знаю, — её голос дрожал тоже, послышался сдавленный всхлип, — позволила себе впервые за пару лет. Но со мной всё хорошо, правда, Жан.       Имя, произнесённое её голосом стало исцелением, и Жан глубоко судорожно вдохнул кислород.       — Ты под присмотром?       — Есть какая-то тётя, которая заставляет лекарства пить. Она забавная.       — Эбби?       — Эбби.       Жан спокойнее выдохнул, переводя дыхание.       — Ты в безопасности, Элоди. Что бы не произошло — ты в безопасности. Ты можешь не доверять всецело этим людям вокруг тебя, но они не желают тебе плохого. Не веришь им — поверь мне. Договорились?       На другом конце шмыгнули и угукнули.       — Мне нравится среди них только та, которая с радужными кончиками волос.       — Рене? Рене нравится всем, и не зря, — Жан невольно вспомнил её невесомый поцелуй в висок. — Тогда будь рядом с ней. А я тебя жду. В Калифорнии.       — Буду всех подгонять, — Элоди еле слышно хихикнула — Жан услышал плач в её голосе, но всё равно не сдержал улыбки.       — Обязательно, чтоб не расслаблялись. И выздоравливай быстрее. Я тебя буду ждать.       Когда вызов завершился, Жан поджал ноги и спрятал лицо в коленях. Он знал, что выдержит, он до сих пор чувствовал чужую ладонь в своей руке, сжал её сильнее в попытке понять: реальность это или всё-таки сон? Джереми не отпустил его ни на секунду, гладил подушечкой пальца его ладонь в молчаливой поддержке, и Жан хватался за это прикосновение как за единственный источник света в непроглядной тьме захлестнувших его эмоций.       Он знал, что выдержит.       Он знал…       Но все сдерживаемые эмоции добрались до глаз и горла Жана, и он разрыдался, дрожа и скуля, сжимаясь в комок, не в силах себя контролировать. С его напряжённых плеч свалился огромный камень, тепло от разговора на французском с родной сестрой, о котором он даже и мечтать пару недель назад не мог, разрасталось по всему телу, но в груди всё ещё болело, горло сдавливало, сколько бы он не кричал.       Добсон говорила, что все эмоции имеют право на существование. Он имеет полное право расплакаться, если вдруг ему потребуется, иначе это превратится в бомбу замедленного действия.       Жан тогда подумал, что в жизни себе этого не позволит. Эмоции не должны брать над разумом верх ни в каком случае. Но сейчас, сидя на обочине в чужой машине, крепко сжимая руку капитана в вечерней тишине, разрушаемой лишь проезжающими мимо автомобилями, Жан до конца осознал смысл той фразы.       Он действительно взорвался.       Внутри перемешалось всё: от радости до гнева на отца, который позволил разлучить их на несколько лет. В его лицо хотелось плюнуть, избить его, накричать, втоптать в землю, ибо до этого дня Элоди жила в далёких воспоминаниях, в безопасности, в Марселе, искренне улыбалась и просила читать перед сном её любимые сказки, и эти воспоминания, крохотная надежда на чудо, когда-то не дали ему вскрыть себе вены.       Теперь же Жана пугала до безумия одна только мысль:       что пережила пятнадцатилетняя девочка, чей след потерялся где-то в Алжире?       Он боялся даже предполагать.       Но всё-таки не это было сейчас важно.       Важно, что Элоди жива… Элоди может с ним говорить и ждёт встречи также сильно, как и он.       Элоди жива.       И Лисы сделают всё, чтобы в скором времени они увиделись.       Жан поднял взгляд. Наверное, со стороны он выглядел ужасно, с красными заплаканными глазами, рвано вдыхающим воздух, но Джереми виду не подал. Он не пытался обнять, утешить, расспросить — он просто был рядом, держал за руку, и Жан понял, что этого достаточно.       — У меня есть вода, если нужно, — только произнёс он тихо-тихо, когда Жан перестал неконтролируемо хватать кислород. Хотел сначала отказаться, а потом махнул головой, и Джереми вытащил с задних сидений бутылку. Руку отпускать не хотелось, но пришлось, и Жан сделал пару жадных глотков.       Всю оставшуюся дорогу они оба не проронили ни слова — только Жан периодически шмыгал носом. Он буквально чувствовал, сколько вопросов вертелось на языке Джереми и какое самообладание он проявлял.       — Я расскажу всё утром, — шёпотом пообещал Жан, когда они остановились перед домом. — Нил правильно сказал, что мне придётся это сделать.       И Джереми понимающе кивнул.       У Жана была только одна ночь, чтобы придумать правдоподобную историю об их разлуке — он ещё слишком боялся раскрывать все карты о семье Моро…       …Войдя в дом, Жан почти бегом прошёл мимо девушек, не удостоив их даже коротким «привет», поэтому их взгляды приковались к вошедшему за ним Джереми.       — И что ты ему такого сказал?       Джереми даже не знал, что и ответить.       Ему совершенно не хотелось раскрывать все подробности без присутствия Жана. Джереми стал свидетелем чего-то слишком личного, что Жан доверил ему почти не задумываясь.       Было бы кощунством выдать как на духу всё, даже если это и его лучшие подруги — всё же о некоторых вещах они до сих пор не подозревали.       — Всё нормально, — как можно непринуждённее махнул он плечами.       — Именно поэтому он так пробежал мимо к себе? — Кэт даже звук на телевизоре прикрутила. — Вы ещё и задержались сильно.       — Вам ли не хорошо? — отшутился Джереми, но ни Кэт, ни Лайла даже не улыбнулись, и тот только вздохнул.       — Ладно, иди к нам, — Лайла постучала по дивану рядом, и Джереми упал где-то между ними.       Гостиная в этом доме до сих пор оставалась его любимым местом во всём мире, если не считать океанское побережье, но тяжесть в груди не давала расслабиться в полной мере.       Перед глазами стоял образ Жана — настоящего, со слезами на щеках; в ушах звучал его дрожащий голос с теплотой в каждом слове, и французская речь, — до этого на родном языке Жан при них ни разу не говорил.       Всё-таки Джереми увидел то, чего от Жана увидеть никогда не ожидал, увидел его совсем с другой стороны. Сколько у него оставалось скелетов в шкафу? Почему они потеряли связь с сестрой? Были виноваты в этом Вороны?       На сколько вопросов Троянцы ещё не знали ответы?..       — У нас сегодня запланирован спа-вечер-сплетен, — отвлекла его от размышлений Лайла. — Думали вас дождёмся…       — Масочку? — тут же загорелась Кэт.       — Давай масочку, — устало выдохнул Джереми, и Кэт, довольно взвизгнув, убежала в их с Лайлой комнату, захватив по пути Баркбарка.       Джереми на секунду подумал, что не должен был оставлять Жана одного в таком состоянии — как единственный человек в доме, который знал хоть что-то о том, что он сейчас чувствовал.       — Боже, почему мы каждый раз тратим масочки на твою идеальную кожу? — Лайла несильно ткнула его в щёку, и Джереми улыбнулся, пытаясь засунуть плохое настроение куда подальше хотя бы до завтрашнего утра. — Как же я тебя ненавижу за это, ты бы знал.       — Обязательно обрасту прыщами, чтоб тебе было не так обидно.       — Иди ты нахуй!       И они оба рассмеялись, и Лайла чмокнула его в щёку и потрепала по волосам.       Если бы у Джереми спросили, за что он был благодарен больше всего на свете, то обязательно в первую очередь подумал бы о своих подругах, которые могли вытащить его из самого ужасного состояния.       А состояние у Джереми было на редкость ужасное — и от всей картины которую он сегодня увидел, и от того факта, что Жан иногда читал его, как открытую книгу.       Джереми не был любителем говорить о своей семье с тех пор, как она раскололась. О некоторых подробностях знали только Кэт и Лайла, но и то во всю болезненную историю семьи Нокс посвещены не были. Но Джереми понимал — без Лайлы и Кэт он давным давно сошёл бы с ума, а им не нужно было знать абсолютно всё, чтобы стать его главной поддержкой в жизни.       — Может, всё-таки расскажешь, что случилось?       На пороге комнаты появилась Кэт. Прикрыла дверь и уселась рядом с Джереми, чтобы нацепить на него маску.       — А я не могу говорить с этой штукой.       — Боже мой, фильмы тебе это никогда не мешало спойлерить! — Кэт закатила глаза, но тут же попыталась улыбнуться. — Расскажи, что случилось.       Джереми выдохнул, подбирая слова, чтобы не взболтнуть лишнего.       — Думаю, он просто устал за целый день, — единственное, что придумал Джереми, и, по сути, это даже не было ложью. — Мы много где были. Признаться, я сам устал… А Жан… тем более.       Лайла даже отвлеклась от попытки открыть упаковку и взглянула на него с подозрительным прищуром.       — Мне нравится, что ты не изменяешь своим традициям, — заговорчески произнесла она.       В горле Джереми встал ком — было странное ощущение, что сейчас она всё-таки скажет вслух, о чём он старался не думать.       — Ты про что? — Кэт спасла его от участи задать этот вопрос первым.       — Ты знаешь, дорогая, что я имею в виду. Только слепой не заметит! И то даже слепому хватит всех оставшихся органов чувств, чтоб всё понять.       — А давайте подробнее, а то я совсем ничего не понимаю, — нервно усмехнулся Джереми, делая вид, что ему безумно интересно, что же происходит в телевизоре.       — Не придуривайся — сколько я тебя знаю, у тебя всегда был один типаж.       Джереми прикусил губу. Мысли блуждали туда-сюда в молчаливом ожидании неизбежного — всё-таки это была Лайла.       — Ну серьёзно, запал на Жана — скажи об этом прямо! — она стукнула его по колену. — А то молчишь, а мы всё додумывай, значит. У меня фантазия хорошая, бойся этого факта.       Сердце его ухнуло куда-то вниз. Обычно жизнерадостная Кэт выглядела так, будто кто-то среди диалога сообщил самую ужасную новость в её жизни и как ни в чём не бывало продолжил рассказывать о будничном дне.       — Кэт, милая, что с тобой? — забеспокоилась Лайла.       — Будто бы Жану сейчас самое время о таком думать.       — А может, это пойдёт ему на пользу?       — Да мы из него всё как клещами вытаскиваем, ты правда уверена, что мы знаем на все сто процентов, что происходило в его жизни? Сейчас не время, Джереми, даже не пытайся об этом думать.       Джереми откинулся на спинку дивана, заглянув куда-то за Кэт.       — Куда ты смотришь?       — Пытаюсь найти день в календаре, когда вы стали моими няньками.       — Ох, Джереми! — театрально вздохнула Лайла. — Там не увидишь — тебе нужен календарь за две тысячи пятый.       Джереми демонстративно закатил глаза, но спорить с ними было бесполезно.       — Я безумно благодарен за вашу внимательность, даже если всё это вы обсуждали за моей спиной.       — Но... — попыталась перебить Кэт.       — Но, думаю, мы сможем с этим разобраться, — не дал договорить ей Джереми. — И я обязательно попрошу совет, если потребуется.       — Джереми, — мягко сказала Кэт и взяла его за руку, — был бы это кто угодно в мире — я бы не сказала ни слова. Ты прекрасно это знаешь. Знаешь, что я... не всегда поддерживаю твои решения, но... — она выдохнула, словно больше не могла подобрать слов, чтоб выразить всё и сразу, — но это Жан. Когда речь идёт о Жане, нельзя просто сказать «он сам разберётся». Это не тот случай.       — Кэт, ну он же ведь... тоже человек? — улыбнулась Лайла. — Он разве не заслуживает обычных человеческих штук?       — Слишком рано. Слишком много проблем. Не все винтики закручены в этом аттракционе! И если ты, Джереми, свалишься — то это будет трудно, но ты сможешь оправиться. А Жан?       — Хватит, — тихо, но твёрдо оборвал Джереми и добавил чуть мягче: — пожалуйста.       — Я переживаю за него, — жалобно проговорила Кэт. — Как и все мы. Мы втроём влюбились в нашего маленького француза с первого дня...        — Но ты перестарался.       — Лайла!       Лайла только фыркнула и вернулась к своим ноготкам.       — Я много об этом думала и всё такое... Мы до сих пор не до конца его понимаем и не знаем, что делать. Легче не создавать... новые проблемы. Поэтому, Джереми, мой тебе совет, даже не совет, а просьба — перестань об этом думать, пока не поздно. Я знаю, что ты справишься.       Джереми ничего не ответил, лишь развалился на диване, уставившись в телевизор — шёл какой-то фильм, суть которого потерялась уже давным-давно.       Если бы он всё ещё курил, то обязательно закурил бы в этот момент.       Сколько раз в голове Джереми прокручивал мысли, которые с лёгкостью обратила в слова Лайла. Сколько пытался отрицать, списывал на излишнюю обеспокоенность и чувство ответственности.       Сколько они говорили о увлечениях Джереми с Кэт. Она никогда его не осуждала, но и явно не поддерживала образ жизни, который он вёл. Всеми силами она намекала об этом и в тот вечер — Джереми слишком ветреный для столь травмированного человека, нуждающегося в постоянстве.       И Джереми не нужно было это услышать — он это и так понимал и поэтому старался держаться на расстоянии.       Ибо Джереми Нокс с самых подростковых лет — отвратительный человек, который ни в кого не влюблялся. Джереми с недавних пор — человек, который прислушивается к советам лучших подруг.       Как жаль, что всё-таки прислушиваться было поздно.