Другие ценности

Тогда — Вставай, пандочка, — нежная рука зарылась в мои волосы, в спальне витал запах свежих кофейных зёрен, сквозь плотные занавески пробивался утренний солнечный свет. Сейчас я найду в полумраке губы любимой женщины, поцелую её, ещё не отойдя ото сна, и провалюсь в другой сон. В сладкий и яркий, с головой нырну в нашу ежедневную жизнь. Цзюнь, хихикая, будет собирать меня, сонную, на работу. Термос с кофе, ланч-бокс, сумка обязательно текстильная, никаких пакетов, природа же! У моей жены всегда есть силы на мелочи, и чтобы стакан в кофейню свой, многоразовый, и чтобы палочки для суши из металла, и сказать в доставке, чтобы приборы нам не клали, у нас дома есть свои, а ущерб природе надо снизить, и начать с себя. Вся квартира сменилась на экосредства, батарейки идут в переработку, ёжики же! Старая одежда в благотворительные фонды, а мусор мы сортируем. И пусть всё это для меня до сих пор ново, я принимаю изменения с благодарностью. Мне нравится какой упорядоченной, чистой и спокойной стала моя жизнь. Мне нравится, во что превратилась наша квартира. Здесь больше нет моего рассеянного и суматошного беспорядка, на холодильнике у нас висит стикер с ежедневными задачами, расписанными по часам, а в холодильнике еда больше не стоит неделями в кастрюлях, а сразу перекладывается в боксы для хранения пищи. И обязательно стеклянные, природа же! Таскать эту тяжеленную миску из стекла на работу приятного мало, но это Цзюнь, и пока она систематизирует мой повседневный хаос, из её рук я возьму хоть десять таких мисок и сделаю это с благодарностью. Цзюнь никогда в своей жизни не работала, типичная папина принцесса могла позволить себе сойти с ума из-за одноразового стаканчика в кофейне. Но то, какой любовью она наполняла наш дом и сколько внутреннего света и тепла у неё оставалось на весь этот бренный мир, на ёжиков, на заботу об океанах и китах, на попечительство блядских пандочек в зоопарках, в моих глазах только придавало ей очарование и с легкостью перекрывало все её мелкие заморочки. Поэтому да, ёжики, батарейки, текстильные сумки. Сама я, ломовая лошадь, пришедшая с работы, могла в запаре сунуть упаковку от бургера под матрас, но Цзюнь только смеялась. Нежно щипала меня за нос, а потом за руку, как ребёнка, вела меня на кухню к мусорному ведру. Вот такая она — моя женщина. А я ворчала, что мне нет дела до ёжиков и пандочек, что я сама как собака сутулая и уставшая, плевать на всех хотела. Жена складывала руки на груди и, хитро прищурившись своими рысьими, раскосыми глазами, говорила мне, что я — врушка. Сама работаю в школе за копейки, переживаю за каждого зелёного мальчишку, как за своего, а значит и на пандочек время найдётся. Я столько нового в себе открыла. Теперь, когда квартира встречала теплым ужином, а постельное белье кондиционером с запахом весеннего дождя, оказалось, что и у меня есть силы на любовь. О да, столько любви эти стены не видели никогда. Мы будто в вечном медовом месяце. Сексом занимались везде: на мягком ковре у дивана, на стиральной машине, в душе, на, черт возьми, кухонном столе. Сколько ещё она способна мне дать? Её заботливая батарейка не садилась никогда. Мы много мечтаем. О новом доме, о переезде, о детях. Ложимся вечером перед телевизором и болтаем без умолку. Какие занавески повесим на кухне, в какой климат переберёмся, как назовем первого ребенка. Мальчик это будет или девочка? И сколько их будет всего? Эти стены впитали в себя каждое слово из наших грёз, каждый предоргазменный стон, каждое «Хорошего дня, милая», каждый сонный утренний поцелуй. Я найду сейчас в полумраке губы своей жены и, не отошедшая ото сна, провалюсь в другой сон … …ужасный, выматывающий и опасный. — Вставай, пандочка, — её рука едва касается моих волос. В палатке пахнет какой-то химозой, забирается дым тлеющего костра, а ещё сыро и холодно от выпавшей на брезентовой крыше росы. От Кенни из огромного спальника торчит только вихрастая макушка. Цзюнь суёт мне алюминиевую кружку, быстро нагревающаяся, она заботливо замотана в мою старую футболку. Я несколько раз сонно моргаю. — Сколько время? — Почти четыре утра, тебе надо подежурить, Вив, я должна поспать, — она смотрит на тонкие часы на своем запястье, из всех нас понятие о времени осталось только у неё. Телефоны сдохли ещё две недели назад. — Конечно, дай мне минуту, — тело ломит, даже сквозь пенку в палатке я чувствую холод земли. Пока нам удается выживать, но я с ужасом думаю о предстоящей зиме. Цзюнь говорит, мы попробуем добраться до жилых районов и, если цветущие разбрелись, займём какой-нибудь брошенный дом. Так себе план. Мародеры грабят всё, что видят, и люди, обороняющие свои дома, становятся чаще всего жертвами не цветущих, а именно людей. Но в палатке зиму нам не пережить, и другого плана у нас нет. Мои губы касаются резко пахнущего карамелью кипятка. — Это…кофе? Цзюнь едва заметно улыбается. Лицо у нее осунулось и обветрилось, под глазами залегли тяжелые синяки, но мимолетная тень улыбки всегда могла скрасить её суровое, строгое выражение. — Порошок какого-то говна, написано что кофе, он завалялся у меня в рюкзаке. Попался в твоей квартире, когда я собирала вещи, я не знаю, почему забрала, — она смущенно опустила глаза, — это, конечно, не твой свежемолотый, но я хотела тебя подбодрить. И с каких пор ты пьёшь подобную дрянь? С тех самых как ты от меня ушла. Больше некому варить мне кофе по утрам. Но вслух говорю другое. — Зато быстро, залила кипятком и готово. Цзюнь качает головой. — Ты никогда не умела о себе позаботиться. — Пфф, куда мне, я всю жизнь занята другими мелочами, работаю, например, не слышала? — едко процедила я и сделала еще глоток дрянного кофе. Свет в глазах Цзюнь потух, она попыталась перевести тему. — Как он? — она потянула руку к бесовским кудрям Кенни, но, перехватив мой ревнивый взгляд, замялась и так его и не коснулась. — Не знаю,— честно ответила я. — Ночами я чувствую, как он дрожит, плачет и кажется обычным, чертовски напуганным ребёнком. Но когда он бодрствует, мне кажется, он всех нас переживёт. Цзюнь улыбнулась, в её улыбку потихоньку закрадывалась любовь к мальчику. Спустя пару дней пути они подружились. Разумеется, Цзюнь со своим блестящим мечом произвела неизгладимое впечатление на ребёнка. Глаза Кенни светились каждый раз, когда она начинала с ним заговаривать. Путь к сердцу нашего Кенни оказался ужасно короток, всего-то и нужно было дать мальчику подержать в руках катану и покрошить на его глазах в капусту парочку цветущих. Цзюнь сияла от счастья на каждое его восторженное «Вау!», она уже давно мечтала о детях. Не смотря на уже третью неделю пути, Кен был единственной ниточкой, что соединяла нас. Проницательный мальчик чувствовал наши старые неразрешенные обиды и то и дело выкидывал какие-нибудь глупости, чтобы нас сплотить. Я совру, если скажу, что ему совсем уж ничего не удавалось. Придурок однажды бросился в ледяное лесное озеро и сделал вид что тонет, а когда мы с Цзюнь, не раздумывая, обе нырнули за ним, он уже бодро грёб к берегу и, сняв с себя промокшую одежду, заливаясь шкодливым смехом, побежал к костру. Мы выплыли злые и со стучащими зубами, но всё равно по какой-то непонятной причине улыбались. Цзюнь тогда сказала, что нам надо быстрее хотя бы сделать вид, что мы ладим, пока мелкий альтруист специально не засунул себя в медвежий капкан. В тот вечер я впервые за всю дорогу, сидя у костра, положила голову ей на плечо. Она вздрогнула и напряглась, будто мы совсем чужие. Удивительно, какая невероятная пропасть может появиться между людьми, которые пару лет назад делили жизнь и постель. Неловкость от этой неуклюжей близости встала в воздухе, и чтобы ещё больше не смущать Цзюнь, я буркнула что-то вроде : «Не хочу найти голову Кенни в медвежьем капкане». И поспешила уйти в палатку, пока совсем не сгорела со стыда. Краем глаза я видела, как Кенни подмигнул Цзюнь, а она, кажется, показала ему средний палец. Но мне было всё равно, я уже жалела, что снова открыла свое сердце. Поэтому всё остальное время я отчаянно держалась за старые обиды. И сама держалась, и Кенни удерживала. Сбитый с толку, мальчик вообще не понимал, почему я злюсь на их с Цзюнь дружбу, я вела (веду) себя как дура, но ничего не могла с этим сделать. Теперь, когда первоначальный шок и ужас притупились, к нам ко всем подкрадывалась скорбь. Я не была особо общительной, не была душой компаний или любительницей одноразовых свиданий, но меня, как и всех, окружали люди. Коллеги, бывшие сокурсники, соседи по площадке. Семья. Моя мама. Каковы шансы в этом ужасе выжить пожилой инвалидке? Никаких. Но душа рвалась на части, хотелось вернуться в разрушенный город, хотелось перерыть каждую пустующую квартиру в её районе, хотелось выть от боли как собака. Но в голове постоянно крутились слова Цзюнь: «Надень маску, Ви». Я не найду мать и не спасу её, но в своём сумасбродстве могу навредить тем, кто рядом со мной. Тем, кого я могу спасти. Но голос разума не излечил ещё ни одного больного сердца, иначе всё было бы слишком просто. А потому скорбь, в которой я тонула, я заменяла злостью. Столько людей, я не могла не думать о том, что умерли, наверно, все, кого я знала. Я терпеть не могла свою соседку, у которой детей, кажется, было с десяток, но теперь не могла не думать о детских цветущих телах с пустыми глазницами, я отказала девушке кассирше в винно–водочном в свидании, а теперь не могу не думать о том, как молода и красива она была, жить и жить. Сколько у человека маленьких ниточек? Продавцы, соседи, таксист, который всё время ездит по одному маршруту, и ты раз за разом оказываешься в его машине, вы встречаете друг друга как старые друзья и всю дорогу треплетесь. И вот всех их нет. Никого. Моя скорбь не была громкой и слёзной, она не лишала меня воздуха, она просто… меня убила. И всё вот это я обрушивала на голову любимой женщине. Дура? Дура. Ну, блять, простите, психологи меня к зомби-апокалипсисам не готовили. — Ложись, постарайся его не разбудить, он плохо спит. И…спасибо, что в очередной раз позаботилась обо мне, — я взяла один из спальников и неловко поползла на улицу. Цзюнь ничего не сказала. Она тонко чувствовала моё настроение и пока всё ещё давала мне необходимое пространство. Но я знала, что рано или поздно она взорвётся. Замок спальника расстегнулся и Цзюнь прямо в куртке в него залезла, немного повозилась, снова расстегнула и сгребла под себя спящего мальчишку, закинула на него ногу и уснула практически мгновенно. Предрассветные часы дежурства ей давались тяжелее всего. Лес встретил меня ужасной сыростью. От холода ныли колени, днём будет солнце, и мы отогреемся, снова передвигаясь с нашим нехитрым скарбом в одних футболках. Но осень вечно не продлится, зима дышала смертью в спину. Ни машины, ни крыши над головой, новогодние праздники обещают быть убийственно весёлыми, во всех смыслах. Машину мы потеряли в мясорубке на блокпосте. К тому моменту как мы туда добрались, пробка была огромная, паникующие люди пытались всеми способами покинуть город. Вооруженные до зубов военные сдерживали натиск выстрелами в воздух. И какое-то время это действительно работало. Мы стояли в пробке как и все, другого плана у нас не было, у нас его до сих пор нет. Но в какой-то момент атмосфера в пробке изменилась, люди начали встревоженно выходить из машин, по толпе начали прокатываться напряженные шопотки. Рации военных тоже оживали. Раздался выстрел, а потом началась паника. Беглецы кричали, бросали свои авто, закрывали собой детей. В какой-то момент военные начали палить без разбора даже в них, не объясняя причин. Подкошенные автоматными очередями люди валились на асфальт, как трухлявый забор. Кровь была повсюду. Пока я в оцепенении пыталась набрать в грудь воздуха, Цзюнь уже навешивала на себя сумки из багажника. Ехать некуда, со всех сторон машины, а военные надвигаются на людей плотной стеной и сносят автоматной очередью всё живое. Цзюнь трясла меня за плечи и что-то орала в лицо. Только потом до меня дошло, что бойня будет не равной. Выкашивая каждого живого, военные превращали его в ходячего мертвого. Первыми из мертвецов поднимались дети. Изрешеченные пулями, проворные как кошки, они тут же кидались на людей в форме и вгрызались во всё, что было не закрыто экипировкой. Каждая пуля, что не нашла цели во лбу, создавала и создавала нового зомби. Безумные теории чокнутой дамочки на дороге мгновенно обретали форму. Все заражены. Достаточно только умереть. Мы бежали в лес, обвешанные сумками, с трассы всё реже слышались выстрелы, теперь были только крики заживо пожираемых людей. Эпидемия расправилась с огромной пробкой минут за двадцать. Блокпост пал. И созданная военными армия мертвецов хлынула из города в поисках живого мяса. Кенни то и дело спотыкался о сумку, что была в три раза больше него, но упрямо продолжал тащить свою ношу. Под весом сумок с припасами, я чувствовала тянущую боль в животе, но ноги несли меня прочь от криков и хрипов с такой скоростью, будто подо мной горела земля. Когда лес сомкнулся за нашими спинами плотной стеной мы, тяжело дыша, рухнули на землю. Тут и там трещали ветки, мимо нас в панике пробегали люди. Кто-то укушенный, кто-то раненый, они разбредались по лесу как тараканы, покидать город больше не было смысла, теперь везде будет тоже самое. Вышедшие за пределы карантинной зоны твари сожрут все, что попадётся им на пути. Когда мы нашли в себе силы двигаться дальше и распределили вес поровну, мы наткнулись на молодого парнишку в форме. Он лежал за поваленным деревом, цветущие выгрызли ему кусок щеки, он был ещё в сознании, но отсутствие лицевых мышц превращали его слова в бессвязную кашу. Он говорил отрывисто, немногословно, подчеркивая лишь главное. Стрелять на поражение. Больных от здоровых не отличить. Они разумны. Бомбить жилые районы. Пожалуйста, убей. Тогда, сжав рукоять родного Смит и Вессона, я впервые взяла его в руки с твёрдым намерением убить. Стрелок из меня посредственный, я стреляла в упор, чтобы не промазать. Пуля, пробившая череп молодого мужчины, прихватила с собой и меня, последнее живое, что от меня осталось. Меня, кажется, стошнило, а потом наступила блаженная темнота. Цзюнь с Кеном разбили костер недалеко от поваленного дерева. И когда я очнулась, облегчено вздохнули. Мы потеряли большую часть припасов, но семьдесят килограмм живого веса, совершенно точно не добавили бы им радости. Кенни похлопал меня по плечу и передал бутылку воды. Молча. Никто из нас не сказал ни слова, миру пиздец, что тут скажешь. Когда я, на ватных ногах, смогла подняться, под руку мне нырнула Цзюнь. Обвешанная сумками, она взвалила на себя ещё и часть моего веса, я едва переставляла ноги. И мы слепо пошли в лес как можно дальше от блокпоста. Мы совершенно точно покинули город, но в глухой чаще было сложно ориентироваться. Шли вперед, вдоль, как нам казалось, трассы. Но намеренно сместились вглубь, чтобы не встретить случайного цветущего или борющегося за выживание человека. Мы до сих пор здесь, в этом грёбанном лесу. Уже больше двух недель. Сложно сказать. Дни что вязкая, кислая каша, однообразные и тягучие. Днем мы продолжаем попытки выбраться в цивилизацию, ночью разбиваем лагерь и по очереди дежурим. Цзюнь иногда удается поймать бобра или белку, Кенни встречает каждую добычу своим восторженным «вау», но в белках одни кости, а запасы наши с каждым днем становятся всё скуднее. Цзюнь свежует добычу с совершенно отстранённым лицом, девушка, что ещё вчера дралась с каждым из-за одноразовых стаканов, теперь раз в пару дней возвращается в лагерь с парочкой беличьих тушек на поясе. Ценности поменялись. Атмосфера между нами всеми тоже наколяется, мы не говорим об этом но…кажется, мы заблудились. Уверена, каждый из нас думает о том, как глупо будет сдохнуть во время зомби-апокалипсиса, потому что не смогли вовремя выбраться из леса. От голода и холода. Забавно. Я мрачно хмыкнула и закурила. Благо хоть эта дрянь ещё не кончилась. Мы понятия не имеем, как отсюда выбраться. У нас даже компаса нет. Да если бы и был, то что? Мы просто две до усрачки напуганные бабы, а не блядские бойскауты. Я даже не знаю, с какой стороны должен расти мох: с северной или с южной. А если бы и знала, какой в этом толк, я не знаю, где находится ближайший населённый пункт, южнее или севернее. Какое-то время мы ещё видели поднимающийся в воздух дым от подорванных жилых районов, но приближаться к трассе боялись. А теперь и этого ориентира нет. Я, черт возьми, городской человек, я не храню информацию о мхе в голове. Для этого есть смартфон! Я могу найти ближайший Старбакс, у меня там купончик на пятый кофе в подарок, но я понятия не имею, где должно садиться грёбанное солнце и зачем мне вообще нужно было это знать! Эй, Гугл! В каких пропорциях варить рис? Да, мне за тридцать, но я не забиваю память такими мелочами. Эй, Гугл! С какой стороны сраный мох? Школьная программа покинула меня больше десятилетия назад. Эй, Гугл! Водятся ли в лесах Северной Америки кабаны? Потому что вчера в кустах я видела перерытую кем-то землю, и это отнюдь не добавляет мне душевного спокойствия. Окурок обжигает пальцы. Моё отчаяние почти физическое, его можно сжать в ладони и наградить им всех моих спутников. Какой же человек, внезапно, бестолковый без своих игрушек. Без навигаторов, интернетов и времени. Сказать бывшей жене, что вместо лишнего блока сигарет можно было бы и по старинке прихватить с собой бумажную карту? Или она меня здесь же и похоронит? Была карта, наверняка была, в машине. Я всё никак не могла собрать себя по частям. Цзюнь было бы без меня легче. Словно привлеченная моими мыслями, она высунула из палатки заспанное лицо. — Сопляк храпит как паровоз, я посижу с тобой? — Да, конечно. Выглядишь хреново. Может я его подниму, он всё равно всю ночь проспал, а ты поспишь? — Нет, не нужно. Ему нужны силы счастливо носиться по лесу и орать: «Как круто!», — она восторженно взмахнула руками. Мы усмехнулись. В этом был весь Кенни. Возможно последние капли нашего с Цзюнь здравомыслия действительно держались на чужом безумии. Цзюнь закурила, поёжилась от утренней прохлады, температура продолжала падать, и вместе с сигаретным дымом из её рта вырвалось плотное облачко пара. Я приподняла край спальника, который согревал меня всё это время и махнула рукой. — Давай, залезай. Цзюнь недоверчиво сощурилась. — И что мне за это будет? Удар котелком по голове? Я рассмеялась. Как приятно, что в новом мире всё ещё есть место таким обычным вещам, как злые, сочащиеся старой обидой шутки двух разведёнок. — Меняю спальник на опеку над ребенком. — Над этим что ли? — Цзюнь, поддерживая атмосферу мрачного веселья, указала пальцами в сторону палатки. — Валяй. Я, как порядочный отец, тогда за хлебом пошла. Повисла тишина. А потом мы взорвались истеричным хохотом. Мы смеялись и смеялись, пока из глаз бесконечными потоками лились слёзы. Цзюнь не хватало воздуха, чтобы перестать смеяться или плакать, поэтому в какой-то момент она просто начала икать. Всхлипнув в последний раз, она залезла ко мне под спальник и прижалась всем телом, поправив его со всех сторон, чтобы мы оказались в уютном коконе. — Цзюнь…мы заблудились, да? — Да, — спокойно ответила она. — Честно говоря, не знаю, что лучше. Перспектива быть сожранной меня не радует. А так по крайней мере у нас остались ещё хоть какие-то шансы. — Становится всё холоднее. У нас в лучшем случае месяц, прежде чем мы тут околеем. Но, боюсь, еда закончится раньше. — Не торопи события. Мы всё ещё живы. Еды не много, но она есть. И до сегодняшнего дня нам невероятно везло. Повезет и дальше. Главное…идти. — В никуда? — Брось, — она толкнула меня плечом, — куда-нибудь да придём. — Иногда я думаю, что тебе без меня было бы легче. Ты столько всего делаешь для нас. А я только жалуюсь и нагнетаю обстановку. — Ну, ты никогда подарком не была. Я хмыкнула. — Ну да, именно поэтому мы и развелись, могла бы и не рвать задницу в моих поисках. — Ви…— Цзюнь замялась, — всё немного сложнее, — тяжелый вздох, — и проще одновременно. — Проще? Проще, блять?! Цзю, я получила уведомление о разводе по электронной почте! Куда проще-то?! Я настолько для тебя ничего не значила? — Я не жду, что ты поймёшь, ты — другой человек. Твоя мать растила тебя в понимании, что семья и любовь — главное и основное в жизни. Я же для своего папаши, была лишь золотым телёнком. С тех пор как мать ушла, меня растили только как невесту какому-нибудь состоятельному сосунку из детей отцовских друзей. Не было у меня другой роли, кроме как удачно выйти замуж. Все мои активы и фонды были заморожены до тех пор, пока я не стану хорошей женой. А мой будущий муж вместе со мной получает бонус в виде БринКорп. Ко мне в очередь выстраивались придурки всех мастей. Отец счастлив был, каждого отбирал будто не мне в мужья, а себе. Представь, как у него разорвалась жопа, когда он узнал, что я в тайном браке. С женщиной. Ви, я помню почти каждый день из тех месяцев, что мы провели вместе, и хотела бы до тебя донести смысл своего поступка, но, боюсь, не смогу. — Он что-то с тобой сделал? — Да, старый хер не выдержал пятна на своей безупречной репутации. Он играл роль порядочного семьянина, совладельца крупнейшей фармацевтической компании, успешного главы семейства с красавицей дочерью. А она оказалась лесбиянкой, — Цзюнь расхохоталась, — какая досада. Женилась на первой встречной, да ещё и выбрала чёрт знает кого: без денег, без статуса, без хорошей семьи. Если бы ты была дочуркой какого-нибудь президента, тогда старая гнида первым бы вышел в толпу с радужным флагом, выкрикивая, что это — любовь. Но Ви, твоя двушка меньше моей спальни. Наш союз его унизил. Он меня чуть не убил. В нашем мире всё решают, решали, деньги, а твоим миром правит любовь. — Что, как в мыльной драме сказал, что лишит тебя денег и статуса, если мы не разведемся, и ты согласилась? — мрачно хохотнула я. Цзюнь, краснея, промолчала. — Не может этого быть! Цзюнь, ты серьезно?! Ты, блять, серьезно?! — А что бы сделала ты?! — Не разводилась бы онлайн, твою мать, Цзюнь! Как ты могла? — А я и не ждала, что ты меня поймёшь, я вставляла себе новые зубы после того, как отец начистил мне морду! Прости, я была слишком занята зализыванием собственной шкуры, чтобы уведомить тебя лично! Ты бы так не поступила, топнула бы ногой, выдавливая из себя очередную глупость из разряда “с милым рай и в шалаше”, и пошла бы работать официанткой в закусочную, будучи еще вчерашней миллионершей. Но я не ты! — Если ты не заткнешься, я придушу тебя этим спальником! Повисло неловкое молчание. Я переваривала новую информацию, теперь, когда всё встало на свои места, стало ещё обиднее. — Ты бросила меня из-за наследства, — сухо подвела я итог нашего разговора. — Да, — спокойно ответила Цзюнь. — Я думала, там что-то серьёзное. — Что-то серьёзное? Мое благополучие не имеет для тебя никакой ценности? Ты даже не позвонила мне, чтобы узнать, что стряслось. Просто подтвердила документ о разводе. — Но это ты мне его прислала. — Да, я. Мы снова погрузились в молчание. Наверно, в какой-то степени я понимала Цзюнь. Я старалась поставить себя на её место. Религиозный патриархальный отец, для которого девочки даже не люди, а просто инструмент. Бесконечная жизнь Цзюнь в шкафу с караваном тайных интрижек. Предписаная с детства роль разменной монеты, чтобы приумножить богатство. Ходили слухи, что её отец хотел выдать её замуж за зелёненького певца, своего делового партнера. Пышная, показная свадьба стала бы финальной точкой закрепления лояльности друг к другу двух владельцев БринКорп. Тщательно спланированная жизнь дочери должна была лишь подкреплять успех многомиллионной корпорации. И на другой чаше весов неожиданно появились мы. Нас захватило таким безумным любовным ураганом, что расписались мы на следующий день после того, как протрезвели с той безумной ночи. Под пьяные смешки, едва попадая пальцами в телефоны, мы подали заявление на брак. А уже на следующий день сидели в самолете, лохматые, с диким похмельем, но совершенно счастливые. Нас ждала в свои объятия свадебная столица Лас-Вегас. Выйдя из бюро с официальным разрешением, мы поняли, что нам совершенно не в чем идти в церковь. С нами были лишь легкие рюкзаки и бездонный кошелек Цзюнь. Распили бутылку текилы прямо по дороге и на подходе к церкви, уже изрядно пьяные, забежали в магазин костюмов для Хэллоуина. Цзюнь выбрала себе желтый латексный костюм с лампасами и сувенирный меч. Я ржала как ненормальная, даже продавец, глядя на нас, не мог сдержать счастливой улыбки. Вегас — город безумных влюблённых, не мы у него первые, но когда он пожелал нам счастливых долгих лет совместной жизни, мы поцеловались прямо там под его оглушительные аплодисменты. Кажется, именно в этот момент я осознала себя как жену, ни после, в церкви, под заунывную речь священника, а именно там, под прицелом искренней улыбки незнакомого продавца. В тесных объятьях авантюрной женщины, чей костюм скрипел латексом в тумане дым-машины для вечеринок, которую включил нам хитрый продавец, как только увидел, что мы стали самозабвенно целоваться. Мне же досталось платье Эмили из мультфильма Тима Бёртона со вставленными в корсаж бутафорскими пластиковыми ребрами и голубой пышный парик. Цзюнь сказала, что мне не нужен макияж, с такими синяками под глазами я вылитый труп невесты. Мы смеялись, целовались, священников в Вегасе тоже трудно удивить. Он с улыбкой сфотографировал нас на свой телефон и тут же переслал Цзюнь фото. По дороге обратно в аэропорт мы его распечатали. Одно на двоих. Цзюнь сказала: повесим на холодильник. На наш холодильник. А уже на следующий день стояла у меня на пороге, покинувшая свою богато обставленную квартиру. Свадебные кольца окислились через неделю, оставляя на пальцах зеленые обручи. И тогда Цзюнь вернулась домой с замотанным в пленку запястьем, а мне вручила бархатную коробочку с шикарным обручальным кольцом. Легко сказать, что я бы так не поступила. Легко сказать, что я отказалась бы от всего, ведь я ничего и не имела. Я росла в лучах бесконечной любви матери, которая ещё в младшей школе заметила, что меня тянет к девочкам, и во время успокоила мои тревожные слёзы и растерянность. Даже не смотря на то, что от нас ушел отец, обвиняя мать в том, что она меня упустила, я никогда не чувствовала себя «ненормальной», «неправильной» ни даже «особенной», пусть это и звучало приятнее. Меня воспитали обычным ребенком, с осознанием того, что я и есть обычный ребенок, и ничего нового или особенного в этом нет. Цзюнь росла в семье бывшего военного, от которого под гнётом насилия сбежала жена, бросив собственную дочь. Он был религиозен, властолюбив и лицемерно во всех интервью вещал о семейных ценностях. Хотя едва ли такой человек как он вообще понимал, что значат эти самые семейные ценности и что такое семья. Документы на развод я получила спустя семь месяцев брака. Мы были знакомы всего семь месяцев. И пусть это были самые счастливые дни в моей жизни, мы только узнавали друг друга, притирались, учились совместному быту, открывали друг в друге дурацкие раздражающие привычки или милые заморочки. Семь месяцев. Почти незнакомки. В нашем уютном болотце семейной жизни только-только вставал хрупкий лёд. По нему нельзя было ещё даже спокойно пройтись. Не удивительно, что он треснул под армейским ботинком гомофобного отца Цзюнь. Бросила бы я женщину, с которой знакома семь месяцев, под угрозой собственному здоровью, под угрозой потерять всю свою привычную жизнь? Наверно…да. Правильно Цзюнь сказала, всё проще и сложнее одновременно. Я навоображала себе какую-то безумную драму, пока неделями проливала слёзы над подписанным документом, а всё оказалось на поверхности. Под битыми осколками тоненького льда не сковавшейся семейной жизни. — Я…понимаю. Прости меня, Цзю…я не должна была пускать всё на самотёк. Я должна была рыть землю и искать тебя, я даже не знала, что он тебя избил. Просто…в тот момент мне казалось, что я не переживу, если ещё хоть раз тебя увижу. — Забудь. Всё прошло. В конце-концов пара выбитых зубов и сломанное ребро не такая большая цена за свадьбу в Вегасе. — Да к чёрту всё! — я бросилась к ней на шею, спальник с нас свалился, но осенний воздух уже постепенно прогревался от утреннего робкого солнца. — Овца проклятая. — Да, — в очередной раз спокойно ответила Цзюнь, похлопывая меня по спине, как маленького ребенка. — Я заслужила твою обиду. Но когда всё вокруг посыпалось, стало понятно, что действительно важно. И в горе и в радости, Ви, — она дрожащими пальцами вытерла мне слезы. — Радости нам пока не завозили, но вот это дерьмо я буду хлебать с тобой до самого конца. — Ха! Да неужели?! Я думал засунуть голову в муравейник, чтобы вы наконец поговорили. Я охрип пока храпел, — из палатки показалась всклокоченная голова Кена. Кудряшки свалялись и засалились, я отметила, что и без того угловатый ребёнок стал ещё острее. Мы сильно недоедали. — Эй! — Цзюнь упёрлась ему ладонью в лоб, пытаясь запихнуть Кенни обратно в палатку. — Взрослые люди разговаривают, брысь отсюда! Но проворный мальчишка уже выбрался из палатки и лишь смеялся на щипки Цзюнь. Если Кенни уходит в игривый раж, его не остановить. — Взрослые, ага. Разобраться уже две недели не можете. Кенни поднял свалившийся спальник и юркнул между нами, накидывая синтепон всем троим на плечи. Цзюнь фыркнула. — Ты испортил момент. — Быть такого не может, я делаю этот мир лучше, так Ви говорит. — Ви подложила мне свинью, я дочь хотела! — Не повезло тебе, — рассмеялся мальчик и показал Цзюнь язык. Она ответила такой же гримасой. А я наслаждалась шутливой перепалкой. Дом — это люди, так учила меня мама. Мы трое, заблудившиеся в лесу, были дома. Сейчас — Эй, пандочка, ты можешь уже чего-нибудь сделать со своими нервным мельчешением? Ты либо кофе выпей, либо спать ложись. — А? — Ага. Ты меня слушаешь вообще, Ви? — недовольный Кенни смотрела на меня в упор, своими внимательными и заботливыми глазищами. Он чувствовал мою тревогу, она всегда с легкостью передавалась ему. — Ты курсируешь по дому от дивана к окну уже второй час, у меня уже во…— он протягивает мне кассетный плеер, — батарейки сели. Ты отсюда ей ничем не поможешь, а у меня в глазах от тебя рябит. — У меня дурное предчувствие, Кен. — И ты решила наградить им и меня? Ну валяй, отправляйся на остров к Брину, и запори Робин всю операцию. Она будет очень рада, когда ты начнешь болтаться под ногами, мешая всадить пару пуль в банду Ломщика. — Я не такая бесполезная какой ты меня выставляешь! — возмутилась я. — Ви, ты — единственный тут врач. Ты буквально самый важный человек в убежище. И это, сделает твое вмешательство еще глупее. Хватит нам и того, что Робин, очевидно, потащит в эту мясорубку Леона. Вот будет чудесно если мы в один день потеряем двух самых важных людей живущих в этой дыре. — Она — наша семья. — У нас и помимо неё есть семья! Цзюнь здесь уже три недели, я даже её не обнял! Вы как всегда собачитесь, что мне прикажешь делать? Выбирать кого из вас любить? Плохо дело, Кенни злился. А когда Кенни злился он делал глупости. — Кен, почему ты не обнял Цзюнь? — Ты с ней не разговариваешь. Ты вылила на нее ведро дерьма, в смысле, буквально, когда она пришла под окна лазарета. Я фыркнула. Да, тот ещё эпизод был. — Кен, наши тёрки с Цзюнь никак тебя не касаются. Ты можешь и должен с ней поговорить, — я закатила глаза, — может она хоть тебе расскажет почему она нас бросила. — Ну, блять, спасибо за разрешение! Я в твоих глазах будто вечный ребёнок! Я посмотрела на сына. «Вечный ребёнок» хоть и имел свой привычный безумный блеск в глазах и тарелку лапши на голове вместо волос, но ребёнком, очевидно, больше не был. Он никогда им, к сожалению, не был. Сначала дерьмовая жизнь, потом эпидемия, у него не было шансов быть ребёнком. Я берегла его как могла, пытаясь отвоевать у этой блядской реальности хотя бы маленький кусочек чужого детства. Но каждый раз проигрывала. Передо мной стоял взрослый мужчина. Дети в семнадцать не должны такими быть. Он должен ходить на свидания, переживать своё первое разбитое сердце, думать что надеть на выпускной в школе, и как привести макаронный взрыв на голове в порядок, чтобы стать королем бала. И где всё это? Вместо этого Кенни уже в двенадцать стрелял из моего Смит и Вессона как профессиональный снайпер, в тринадцать принимал дежурства пока мы с Цзюнь отсыпались в какой-нибудь очередной, заброшенный хибаре, спал в обнимку с охотничьем ножом. В четырнадцать первый раз убил людей. Двоих взрослых мужчин, что пытались изнасиловать Цзюнь, когда мы сливали у случайных попутчиков бензин. А в пятнадцать, конкретно заебавшись так жить, залез в петлю. Нас всех это так подкосило, что мы неделю не знали как разговаривать друг с другом. А ещё через неделю во время ночного дежурства ушла Цзюнь. Просто бросила нас двоих, спящих, в пустом доме. Дети в семнадцать не должны столько пережить. Тело «вечного ребёнка» бугрилось крепкимы мышцами от тяжелой, ежедневной работы. Он принимал поставки от охотников. Ящики с оружием, мешки с крупами, что передавали нам другие убежища с которыми удалось наладить торговые отношения. Занимался тем, что когда-то называлось грузчиком. Но в новом мире нет работ, есть только обязанности на благо выживания. Нет больничных и отпусков. Я сама штопала пулевые как сраные занавески, даже едва стоя на ногах, когда прошлой, особенно холодной зимой, нас выкашивала пневмония. Сколько ещё есть внутреннего резерва у подростка? Как скоро я опять обнаружу у него изрезанные руки, и сгрызенные до мяса ногти? — Кен, — я обвила крепкую талию руками, засранец уже вымахал на голову больше меня, — я не это имела ввиду. Тебе не нужно моё разрешение ни на что, — я замялась, — ну, разве что, не стоит ходить за стену с соседскими мальчишками и квасить там самогонку, потому что в следующий раз я прострелю тебе твою неугомонную жопу. Кенни рассмеялся, прижимая меня крепче и упирая свой подбородок мне в макушку. — Но я сделаю это любя. Потому что я люблю тебя. Но ты должен поговорить с Цзюнь, не потому что я так сказала, а потому что ты так хочешь. Я же вижу, как ты на неё смотришь, когда вы встречаетесь на улице. Что за детский сад? Поговорите уже. — Скажи это себе в зеркало, блин. Поговорите уже, Вив. Я кивнула. Цзюнь бросила меня. Снова. И я никогда не смогу простить её. Но сейчас мне нужна помощь. — Я пойду к ней. Кенни отстранился. — Дай угадаю, чтобы сделать очередную глупость? — У помощницы шерифа есть моторный катер. Я отправляюсь на остров Артура Брина. И точка. — И отговорить тебя не выйдет? Я решительно помотала головой. — Ты не боец Ви, ты будешь мешать. — Ты забыл, как я вытаскивала пьяного тебя и соседского мальчишку из толпы цветущих? Кенни счастливо улыбнулся. — Да, в тот день ты была крутой. А потом ревела мне в сиськи, помню, как же. Я стукнула его по плечу. — Еще раз увижу этого парня на пороге нашего дома, прибью обоих. Кенни надел наушники севшего плеера. — Не слышу тебя. Я ещё раз пихнула его кулаком в плечо. Разговор был окончен. Я не часто выбиралась за стену, но Кенни всегда рвался со мной. Споры перерастали в конфликты и со временем он перестал проситься, зная, что я никогда не подвергну его жизнь опасности. Теперь он спокойно уселся на диван. В глазах стояло беспокойство. За меня, за Робин. Остается только надеяться, что он не рванет следом за мной. Я подошла к комоду и вытащила из него блок сигарет. Этот был последний. Когда новая поставка не известно. Кенни скинул с ушей ракушки. — Подкуп? — Да, вроде того. — Не поубивайте там друг друга. — Кен…— я собралась с мыслями. — Два года прошло. Нам с Цзюнь нечего делить. Все кончено. Кенни лишь хмыкнул, кивая какой-то своей мысли в голове. — Курильщицам всегда есть что делить. Я рассмеялась. — Что это? Фонд золотых цитат имени Кена Карсона? — Ага. Житейская моя мудрость. Не первый день вас знаю. Поджав губы, я направилась к выходу, в котором пару часов назад скрылись тощие лопатки моей лучшей подруги. — До встречи, Кен. — До завтра, Ви. За мной захлопнулась дверь. Я не попрощалась. Здесь мы никогда не прощаемся. Смерти не по зубам самоуверенные.