Что-то вроде волшебства

       — Кто придумал это дерьмо? — Хисын рычит, стискивая в мягких ладонях смятый в рюкзаке Хиён лист, на котором неровным, выведенным ещё не поставленной рукой, детским почерком выведен список вещей, что могли бы понадобиться им для следующего творческого урока. — Жёлуди, ветки какие-то, блять… У меня камбеки, работа, тренировки, а я должен бегать вокруг общежития и искать какую-то херню? Чего ради?        — Жёлуди? — Сону несмело склоняет голову вбок. — Где достать их в такое время? Только в магазинах, разве что…        — Да это тупизм! — смуглые пальцы, тонкие и недлинные, испещрённые небольшим количеством причудливых природных морщин, без сожаления сминают измученный листок в комок мусора, непригодный для чтения. — Мы платим столько денег за эти дошколята, неужели они не могут обеспечить детей материалами самостоятельно? Все же прекрасно знают, что поиском материалов никто не будет заниматься, кроме родителей!       С превеликим облегчением смятый в бумажный снежок клочок, с не большим свистом преодолевший петлю в воздухе, приземляется в мусорную корзину, а Хисын обессиленно откидывается на широкую мягкую спинку дивана, обмякая в ласкающей кожу мягкой ткани, обтянувшей мебель: лучше бы он растрачивал свои навыки баскетбола более рационально.       Чонвон фырчит, непонятливо, а оттого и более трогательно, прижимая пушистую голову к правому плечу. — Дуристика какая-то.       За полупрозрачными шторами, по бокам от которых чернеет плотная сморщенная ткань других, стремительно сгущаются сумерки. Окна здания напротив загораются попеременно, мелькая, как светильники посреди пустынной улицы или единицы светлячков на болоте, а бледно-фиолетовое небо, подёрнутое серой дымкой, укрывает тёплым заботливым одеялом невидимые точки звёзд, куполом нависая над головами — кажется, словно оно впервые так близко.       Райан цепляется за палец Чонвона, словно ему вновь не стукнул даже год, периодически пытаясь поймать его своими крошечными полными губами. Процесс воспитания проходит довольно забавно — Чонвон никогда не был достаточно сильным, чтобы противостоять сыну, хотя в обычной жизни воли ему хватало сполна.       Возможно, теперь он немного рассеян; Хисын видит грызущую его тело нервозность в мимолётно покусывании круглых губ, измученных тонкими рядами мелких, грязно-светлых, зубок, подрагивающие пальцы правой ноги, закинутой на колено второй, и руку, рассеянно перебирающую волосы Райана — но, честно говоря, больше взъерошивающие и так непослушную копну, похожую на веник или на сетчатую мочалку для ванны; кажется, Чонвон не задумывается над тем, чтобы контролировать силу, с которой он подёргивает сына за волосы, но Райан послушно молчит, подставляясь под подобие того, что несмело можно назвать грубыми ласками, даже если его крошечное пухленькое лицо морщится от лёгкой боли.       Хисын догадывается о предмете беспокойства Чонвона и одновременно ему сложно это понять.        — Сейчас наши отношения в группе претерпевают не лучшие времена, — Сону уныло подпирает голову кулаком; его фигурные губы кривятся в остро воспринимаемом омегой непонимании. — И я не знаю, что с этим делать.       — Я думал, у вас с Рики всё нормально? — голос Чонвона, честно говоря, не совсем заинтересованный, мягкой усталостью льётся в грудь тёплым беспокойством. Сону фырчит, прикрывая глаза:       — Ты же знаешь, что это не так.       Немного подумав, добавляет:        — Сейчас у меня опять гормоны играют из-за беременности, и это ужасно, — омега тянет слова, неровным ритмом пляшущие на ссохшихся от недостатка выпитой за день воды губах, тихо, размеренно, чтобы не разбудить сопящую на его руках Сэкеру. Тяжёленькая стала в последние полтора-два месяца; правая рука Сону затекает нещадно, словно её передавливают накачивающим вены для сдачи крови тугим резиновым жгутом, и он бесшумно перехватывает малышку, чтобы опустить её круглую голову на внутренний изгиб своего бледного локтя. Она немного похожа на Рики — это забавно; Сону слабо усмехается, думая, что иначе быть не могло. — Я постоянно грублю Рики и огрызаюсь каждый раз, когда мы начинаем с ним разговаривать. Мне очень жалко его, даже если он тоже очень хотел второго ребёнка, но я ничего не могу с собой поделать. Настроение скачет из стороны в сторону.       Чонвон мычит: — Думаю, ты должен извиниться.        — Я пробовал, но он вечно говорит, что «всё нормально», — Сону дразнится, потрясывая светлой свежевыкрашенной кудрявой макушкой. — А я же вижу, что не нормально.        — Тогда просто поговори с ним, — Хисын передёргивает худыми натренированными плечами. — Не ограничиваясь одним извинением. На него сейчас куча хейта вылилось из-за вашего недавнего АСМР-ролика и новости о втором ребёнке. Я знаю, что он тоже подавлен. Просто выбери время, в которое ты знаешь, что сможешь на него не агрессировать.       Сону усмехается, прикрывая глаза. — Такого не случается. А у вас с Джеем что? — кажется, будто он хочет аккуратно соскочить с темы, и, тем не менее, ему оказывается позволено. — Ты всегда такой уставший в последнее время.       Чонвон морщит крючковатый нос, стараясь начисто игнорировать то, как всё тело Райана под его ладонью напрягается. Он знает, что мальчишка был бы в большей безопасности, не позволив они ему слушать разговоры взрослых, но отчего-то омеге хочется, чтобы его сын остался здесь.        — Так и есть. Камбек отнял у меня все силы, как у лидера и прочее. Так много работы… с ног валюсь.       Они молчаливо прослеживают за тем, как Хисын, немного подумав, приподнимается с дивана — видимо, чтобы проследовать в сторону пока ещё не заполненного пищевыми отходами веда с мусорным пакетом и выудить оттуда скомканный в порыве ярости список материалов для занятий дочерей.        — А с Джеем-то что? — просто бросает он бесцветным тоном без любого намёка на заинтересованность, заставляя Чонвона беспомощно зарыться в собственные волосы.        — Да то же самое… Я не знаю! — младший омега сжимает взъерошенные каштаново-шоколадные кудрявые локоны у корней в маленький, но болезненно крепкий кулак. — Наши отношения, они… Явно под вопросом, — Сону вскидывает голову, изумлённый. — Из-за Brought The Heat Back в части фандома началась новая волна возбуждения. Я постоянно вижу, как о Джее говорят, даже в Твиттере, и то, как сильно им восхищаются, заставляет меня гордиться, но в то же время я ужасно ревную. Кто-то говорит, что он их парень, их муж, и даже не в шутку… Да какого чёрта?! — вскинув голову, Чонвон в сердцах всплескивает руками. — Он мой парень! Господи, я так сильно ревную…       Сону сочувственно склоняет голову вбок, а Хисын, присевший перед мусорным ведром, оборачивается: в глазах Чонвона тонкими полосами, прорезавшимися над припухлыми нижними веками, алеющими от усталости, сверкают готовые вот-вот лопнуть слёзы.        — Но ты же понимаешь, — тихо отзывается он, осознавая, что то, о чём Чонвон осмелился сказать вслух, на самом деле знакомо каждому из них. — Что со стороны твоих фанатов в Интернете происходит всё то же самое, и он видит это так же, как и ты.        — Я знаю, — Чонвон прижимает сгиб кисти к правому глазу, намереваясь удержать нещадно щиплющую влагу в пределах собравших её век. — И я понимаю, что он тоже ревнует, даже похлеще меня, но не показывает этого. Скажите, я ненормальный? — он поднимает глаза на замерших от удивления старших омег. — Многие ведь говорят, что ревность — это ненормально… Мне нужно сходить к психологу и избавиться от неё?        — Я думаю, то, что ты испытываешь, вполне уместно, — мягко откликается в его груди гудящий сонным хрипом голос Сону. — Ревность по своей сути — это не страшно. Это ведь такая же эмоция, как гнев или радость, например. Её просто нужно уметь контролировать рядом с другими людьми.       — …я хотел расстаться, — несмело выпаливает Чонвон на одном выдохе, на грани между шёпотом и немотой; ему хватает сил, чтобы проигнорировать широко распахнутые глаза Сону. — Но понимаю, что мне это не поможет. У нас же общий ребёнок, и я… Я люблю его. Ребят, — омега стискивает кулаки. — Я так сильно люблю его…        — Папа, — Райан несмело дёргает его за обтягивающую гибкий фигурный торс полупрозрачную белую кофту. Ахнув, Чонвон едва успевает спохватиться — он и забыл, что его сын тоже здесь; младшему омеге удаётся выбросить из головы тяжёлый вздох Хисына, ударивший по затылку ледяной глыбой. — Пап, ты хочешь расстаться с отцом? Не надо расставаться… Он же тебя любит.       Чонвон силится выдавить улыбку, приглаживая густые тёмные волосы на его маленькой круглой голове. — Я не хочу этого делать, Райан. Это просто была моя мысль. Я знаю, что отец меня любит. Я тоже его люблю.        — Отец плохой? — лепечет Райан, цепкие пальчики дерут кофту омеги. — Я думал, он хороший, — Чонвон прыскает в некрепко сжатый кулак:       — Он не плохой, он просто иногда немного глупенький, — он вздыхает, задумчиво возведя глаза к потолку. — Но тебе стоит быть к нему снисходительнее. Я знаю, что часто он ведёт себя странно, но он очень любит тебя, Райан. Он любит тебя больше всего на свете, — Чонвон склоняет голову вбок. — А ты постоянно устраиваешь ему истерики. Он очень старается: будь хоть немного благодарен ему. Ты растёшь, ты не можешь постоянно вести себя с ним так.       Мальчишка застенчиво опускает глаза; на его лице мелькает стыдливость, скользнувшая в стыдливо скривлённых полных губах и дрожащих тонких веках, опустившихся на теперь полуприкрытые глаза.        — Я знаю, что он «немного глупенький», — наконец, решительно бормочет Райан. — Но я всё равно люблю его. Очень сильно люблю.        — Расставаться нельзя, — бросает Хисын, спустя недолгое время раздумий, коими он увлёкся, позволив Чонвону поболтать с сыном, высказывая свои робкие мысли. — Нам нужно решать проблемы по мере их поступления, а не бежать от них сразу же. Отношения — это не «поиграться», это труд, а не развлечение, пока не «перегорит», если мы все сейчас расстанемся, ты представляешь, какой скандал будет?        — Никто всё равно не даст нам сказать это на камеру, — Сону косит глаза на старшего, и его заявление вынуждает Хисына насмешливо фыркнуть.        — Конечно нет, но напряжение между нами будет. И, на самом деле, если вы спрашиваете моё мнение, то мне кажется, что вы пиздите какую-то херню. Я уже сказал всё, о чём я думаю.       Ахнув, Чонвон отводит взгляд: его руки почти беспомощно прижимают пухленькое, почти безвольное тело сына к себе, маленькими ладонями скользя по его бокам и животу. За дверью ванной комнаты плесками бьющаяся о стенки душевой кабины вода стихает, и слышится какое-то копошение.       — Ой. А я и забыл, что Сонхун в ванной…       — Думаете, он нас слышал? — подаёт голос Сону; на его робость Хисын отзывается фырчаньем:        — Не думаю. Если слышал, то не стал бы прислушиваться, потому что обычно он говорит что-то вроде: «ваши омежьи вещи», — с раздражённым смешком он закатывает глаза к потолку. — А если хочет слушать, то пусть слушает. Мне лично всё равно.       Скрип входной двери, топот ног и жужжащее слияние голосов, наполнивших жизнью пустую прихожую, до этого погружённую в сумеречное сияние настольных ламп гостиной, говорят о том, что этим вечером их семья наконец-то в полном составе. Пару-тройку часов назад Джеюн отважился свозить Хиён с Хэюн в торговый центр, чтобы подобрать им новую обувь, — он всегда отмахивался от шуток Хисына о том, что альфе хочется как можно скорее вырастить Тома, чтобы можно было так же шататься с ним по магазинам — Рики увязался за ними, а Джей поплёлся следом, кажется, не желая оставаться дома.       Его фигура появляется в широкой арке гостиной, и Чонвон медленно отводит взгляд, терзая себя мыслью, что в том, что его возлюбленный не хочет сидеть с ним, большая часть его вины.       — Как дела, звезда моя? Как вы тут без нас? — Рики беззаботен — ну, или, по крайней мере, пытается казаться таковым. Он скользит по полу, чтобы оказаться подле Сону и захватить своими большими ладонями его талию, умещая руки во впадинах поясничных ямочек, поблёскивающих из-под недлинного, но скромного топа.       Сону фырчит на него. — Нормально, — он приподнимается на носочки, прежде чем клюнуть Рики в нос. — Всё купили? Где Хиён и Хэюн?        — Эм… — Рики растерянно оглядывается. — Наверное, побежали в комнату примерять новую обувь. Потом перед Хисыни-хёном будут красоваться, — Хисын отчуждённо улыбается, прислушиваясь к их тихому и мягкому диалогу. Краем уха улавливая скрип двери, он понимает, что и Сонхун, кажется, появился здесь, закончив свои дела в душевой, но не оборачивается. — Кушать хочешь? Я купил онигири с лососем, — призадумавшись, Сону качает головой:        — Нет, наверное, оставлю на завтра.       Рики мычит. — Вот оно как. А спать? — его большая ладонь, смуглая и жёсткая, проходится по крохотной голове Сэкеры, крепко заснувшей на руках у омеги, одетой в неплотной вязки свето-молочную шапочку, и, когда Сону качает головой, его лицо разрезает небольшая усмешка. — Тогда, значит… Не окажешь мне честь? Я так соскучился по тебе…       Он роняет на бледную и тонкую, лебединую шею Сону несколько влажных поцелуев, соблазняя его мокрым шёпотом. И Сону почти подставляется его ненавязчивому, заурядному для себя обаянию, готовый спустить рукав удобного топа, чтобы дать больше пространства для ласк, однако Сэкера в его руках резко взвизгивает и брыкается, во сне учуявшая забитый в подёргивающийся нос-пуговку аромат отца.       — О, — Рики склоняет голову вбок. — Хочет есть?        — Да поди уж, — хмыкает Сону. — Она проспала больше трёх часов, я уж думал её будить, — Рики тянет свою руку, чтобы уронить большую руку на макушку малышки, и Сэкера радостно хватает его за большой палец.       — Хорошо, что у тебя ещё долго не пропадёт молоко. Я всё-таки надеюсь когда-нибудь снова попробовать. Тем же способом, как это было в прошлый, — его узкий правый глаз, облачённый в маленькую тонкую щёлку, сощуривается в небольшом подмигивании, вынуждая Сону высоко задрать голову.        — Ты на что намекаешь? Выносить ребёнка — это не так просто, как ты думаешь, альфа, — бледный короткий палец тычет в плоскость широкой крепкой груди. — Пиздеть — не мешки ворочать, знаешь ли. И молоко в этом случае является большим подспорьем, особенно для меня.       Его звонкий наливной тон не агрессивен, но звучит довольно раздражённо, на что Рики, маневрируя все айсберги и подводные камни, всё ещё пытается отстоять свои права несчастного отца, когда мимолётно оглаживает дуновением прикосновения тонкую талию возлюбленного. — Но ты ведь тоже его хотел-       — Может тебе ещё и отсосать за этого ребёнка, меценат херов?! — огрызается Сону, вскинув руку, от юркого, но хлёсткого замаха которой Рики приходится увернуться, пригнув взъерошенную коротко стриженную макушку.       — Да ладно, да что ты в самом деле!..       — Что-то ты подозрительно весёлый, — хмыкает Хисын, грузно отталкиваясь о мягкое сиденье глубокого диванчика, обёрнутого эластичной на ощупь искусственной кожей, чтобы помочь себе встать и направиться в их с Сонхуном комнату, где дочери скрылись и сейчас больно уж тихо перебирали обновки. Сколько Джеюн потратил на них сегодня?.. — Завтра съёмки и выступление, не забывай.       Рики заметно поникает; расстроенный грубостью Сону, он держится в стороне, не пытаясь более проявить нежность и лишь маяча по правую руку своего омеги, но и уходить не спешит. — Да знаю я, — уныло лепечет юноша себе под нос, прежде чем Хисын позволяет себе с небольшим смешком выскользнуть из гостиной.       Он сталкивается с Джеем на пороге арки, однако альфа удостаивает его лишь лёгким кивком, кажется, не имея ни малейшего желания открывать рот, чтобы даже поздороваться или перекинуться хотя бы парой слов — по крайней мере, не с ним. Хисын рассеянно оборачивается, мгновением провожая взглядом его широкую, натренированную, почти каменную спину, вздувшуюся напряжёнными мышцами. Они с Джеем так нормально и не поговорили после той ссоры перед фансайном, — а ведь уже львиная доля времени прошла — и он знал, что этой ночью Чонвон, вероятно, опять будет плакать из-за безграничного упрямства их обоих, протащив подушку в ванную, чтобы не разбудить скулежом и так крепко спящего Райана, а Джей в конечном итоге придёт под дверь и сядет возле, как опечаленная скребущаяся собака, пока Джеюн, полусонный, не придёт и не прогонит его, прежде чем сесть самому и начать уговаривать Чонвона открыть дверь, пока он действительно её не откроет, потому что эти никому не нужные завывания, которые могли бы решиться одним разговором, слушать невозможно, особенно с новорождённым ребёнком.       Джеюн, конечно, не тащил на себя одеяло мастера поддержки, но, по крайней мере, в такие минуты он был лучшим в этом, ведь знал, что запах родного альфы из-за двери только заставит Чонвона скулить сильнее, ворочаясь в ванной, а Сону не придёт на помощь, потому что перед сном закрывает дверь в их с Рики комнату на замок.       Чонвон мимолётно оглаживает взглядом маячащую перед глазами плотную фигуру, и этого хватает ему, чтобы медленно, но уверенно отвернуться. Тяжёлый выдох сзади не касается его, но мягкое прикосновение сухих губ сзади обжигает кожу, когда Джей мягко, но быстро целует его в затылок. Райан почти засыпает: он вскидывает голову, чтобы поприветствовать отца, однако в следующую секунду уже забывает, зачем это сделал, и его хорошенькая макушка вновь падает к боку Чонвона.        — Отдашь мне его сегодня? — внезапно бросает Джей, тихо интересуясь; его вопрос, тем не менее, бьёт по Чонвону раскатом грома, заставляя его резко обернуться в воцарившейся тишине и полном непонимании:        — Чего? Куда отдам?        — Я хочу поспать с ним один сегодня.        — А поебаться тебе не завернуть? — бросает Чонвон, раздражённо закатывая обёрнутые кошачьим изгибом глаза, остро подчёркнутые подводкой. Джей думает, что ему в лицо ткнулся бы средний палец, если бы мягкие ладони сейчас не приглаживали тёмно-шоколадную копну густых и жёстких волнистых волос Райана, клюющего носом в мягкую грудь Чонвона. — Где ты с ним спать будешь? И какого хрена, самое главное? Обойдёшься.        — Он, вообще-то, прав, — гудит из приоткрытой двери в ванную низкий голос Сонхуна. — Ты же знаешь, что Ан не заснёт без Чонвона.       Мягко выдохнув, Джей обессиленно сползает на диван, грубо утирая ладонями не подправленное макияжем широкое смуглое лицо. Гостиная наполняется гамом и небольшим гулом, когда Хисын возвращается, придерживая в руках уже, кажется, накормленного Томаса, что булькает и пускает слюни на свой цветастый полосатый комбинезон, под аккомпанемент вертящихся у его боков девчушек, подошвы чьих новых кроссовочек звонко цокают по недавно вымытому полу.       Хиён и Хэюн бросаются врассыпную, одна — к Сону, а другая — к Чонвону, стоит лишь завладеть их вниманием и присутствием в комнате, ведь они единственные, кому малышки ещё не успели похвастаться своими обновками.        — Ну-ну, не хвалитесь сильно, — Хисын мягко улыбается, бегло наблюдая за ними. — А то загордитесь.       — Странные у тебя методы воспитания, — омега оборачивается к источнику голоса — Джеюн стоит у арки с небольшой улыбкой, лениво и расслабленно опершийся о косяк. — Не давай им непрошенных советов. Лучше ребёнка покорми — не слышал, как он орал?       Хисын фырчит. — Когда-нибудь я врежу тебе из-за твоей невнимательности, Джеюн, — он демонстративно выпячивает ладони, на которых болтается грудничок. — Вот он, поел уже, в глаза долбишься или что?       Виноватое выражение лица, скривлённое альфой, заставляет его выглядеть виноватым — кажется, ему стыдно, совсем чуть-чуть. — Оу, и правда. Извини.        — Проехали. Ты лучше скажи, сколько за твои услуги оплачивать надо, — лицо Хисына светлеет промелькнувшей на его губах мелкой улыбкой. — Или… Я и так красивый?       Джеюн усмехается, делано закатывая глаза к потолку; руки, сложенные на груди, привлекательно посверкивают вздувшимися на предплечьях, не спрятанных закатанными рукавами чёрной рубашки, венами. — Сто пятьдесят тысяч вон, — Хисын готов задохнуться от возмущения:        — Да ты обалдел! Чё пошутил что ли?       — Тебе что, жалко? Качественной обуви для своих дочек, я имею в виду.       — Заткнись, Джеюн, — в мгновение растерявшегося омегу, выглядящего действительно оскорблённым неосторожно брошенными словами, уже было открывшего рот для ответа, грубо обрывает гудящий за его спиной голос Сонхуна. — Если ты будешь попрекать Хисына тратами на не твоих детей, я тебе врежу.       — О? Неужели? — яд сочится на губах и с губ старшего, когда он делано непонятливо склоняет голову вбок, впиваясь глазами в Сонхуна. — А кто бегал с твоими детьми по магазинам, пока ты тут намывался?       — Ты мог сразу сказать, что не хочешь, я бы тебе и словом не возразил, — рычит Сонхун. — Я попросил тебя по-дружески, более того, я чётко сказал тебе по поводу возвращения средств, которые ты потратил, обращаться ко мне, а не к Хисыну.       Джеюн просто пожимает плечами. — Он сам спросил.        — Ты, блять, как ребёнок, честное слово, — не без агрессии Сонхун подталкивает его в плечо. — «Он первый начал!» Как в детском саду, хён.       Джеюн в ответ скалится в агрессивной улыбке, не без удовольствия обнажая ряды своих мелких жемчужно-белых зубов, выстроенных ровными рядами; по его подрагивающему подбородку видно, как старший альфа пытается сдержать нервный мех, волной прокатившийся по всему его единожды дрогнувшему крупно коренастому телу.        — Как в детском саду, да? — бормочет он срывающимся голосом. — Ну тогда врежь мне, как угрожал, чтоб было всё по-взрослому. Конечно, тебе хорошо отчитывать меня, Сонхун: тебе виднее. Тебе ведь лучше, у тебя дети раньше родились! — наконец, выкрикивает Джеюн, повышая срывающийся тон неожиданно даже для самого себя. — Ты раньше оплодотворил его! У тебя раньше родились дети от моей любви, да? Значит, тебе теперь всё можно?! — кричит старший альфа. — Забрал мою любовь и теперь можешь делать всё что хочешь, да? Я первый его увидел! Я первый его увидел!..       Меж бровями Сонхуна залегает глубокая хмурая складка. — Это неправда, хён, — бормочет он, сжимая кулаки; Джеюн перед ним выпучивает глаза, трясущийся в агрессивной истерике, уже, кажется, и сам готовый бить первым. — И, если ты не прекратишь кричать, мы подерёмся-       Прежде чем он успевает закончить предложение, его нагло обрывают, с силой развернув на сто восемьдесят. Омега медленно подступает к альфе почти вплотную, глядя на него слегка снизу вверх чертовски страшными глазами.        — А, да, заебись, да, действительно, — фырчит Хисын; блики проигрывают на его стиснутых безупречными винирами жемчужных зубах, и широкая улыбка во весь розовый рот вызывает неподдельную боязливость, пока Томас на его руках пускает слюни на футболку Сонхуна, почти притиснутый к его крепкой груди. — Красиво, ну нормально.        — Хён, — предупреждающе бормочет Джей. — Лучше разведи их по разным углам, пока мы с Рики не бросились растаскивать их сами.       Хисын выдыхает, мягко покачивая головой; его веки устало опускаются. — Значит так. Джеюн, сегодня ты спишь со мной, Томом, Ён и Юн в нашей с Хуном комнате, — лепечет он, потирая переносицу. Глаза Джеюна забавно округляются в неверии, а Сонхун пытается протестовать, однако его жалкие попытки оказываются нещадно пресечены: — А ты, Хун, поспишь в комнате Сону и Рики. У вас ведь найдётся для него место? — интересуется он так, будто ему действительно важно мнение пары, подняв глаза к Сону.       Скривив губы, омега несмело подпихивает Рики локтем в бок, но тот, в свою очередь, на удивление не выступает против. — Не волнуйся, хён. Поместимся, если это ради блага вечера без драки.        — Отлично, — бескомпромиссно отрезает Хисын, не настроенный на дальнейшие разговоры или мольбы с обеих сторон. — Пойду отнесу Тома в кровать, пока определитесь, кто там в душ следующий. Потом скажете, когда я приду; если что, я могу пойти последним.       Он удаляется быстро, следуя своим словам. Послеживая за ним остро прищуренными глазами, Рики настороженно выдыхает, лаская пухлый низ живота притихшего, потрясённого конфликтом Сону:        — И почему в последнее время все такие злые…

⋆ ˚｡⋆☆˚ 🔖 ˚☆⋆｡˚ ⋆⋆ ˚｡⋆☆˚ 🔖 ˚☆⋆｡˚ ⋆

      Хисын следует поступью тихой, словно мышь, на носочках перешагивая доски светло-серого паркета, водной гладью разлившегося под ногами в слабо отбрасываемом сквозь окна Луной мерцающем сиянии естественного света. За дверью комнаты Сону и Рики, наверняка запертой на ключ, слышится приглушённое: «Не попал!» «Да чё ты врёшь, попал я! Смотри!» «Опять не попал. Зачем ты себе в глаз тычешь?», сопровождаемое тихим, искренне развесёлым смехом.       Видимо, Сону решил сыграть в проверку собственной координации, а Рики не упустил возможности подразниться. Хисын лишь с усмешкой качает головой, не позволяя себе прервать их милый флирт. Дверь в комнату Джея и Чонвона приоткрыта на небольшую, едва заметную щёлку, в которой пестрит непроглядная темнота, да и в остальных помещениях не горит света — нигде, кроме кухни-гостиной, откуда слышится негромкое шебуршание и до странного аппетитный манящий запах. Очевидно, сейчас Сонхун не у Сону, иначе они с Рики не позволили бы себе заниматься парными вещичками в его присутствии, и Хисын хочет узнать, что происходит.       Сонхун, кажется, его появления не совсем ожидал — вернее говоря, совсем не ожидал. Он вздрагивает, когда Хисын тихо мычит, выглядывая из-за арки, и оборачивается быстрее, чем омега успевает его позвать.        — Хуни?..        — О, детка, — Сонхун давит улыбку, немного неловкую. — Не ожидал, что ты зайдёшь. Не думал, что ты ещё… не спишь.        — Ну, как видишь. Я ведь в душ последним пошёл, — он ступает смелее, подбираясь ближе к плите медленными шагами. — Что готовишь?        — Ничего особенного, просто суп для тебя, — Сонхун просто пожимает плечами, слегка рассеянно заглядывая в кастрюльку. — Твой любимый.        — С говядиной и яичной лапшой?        — Мгм. Но я, на самом деле… — немного медлит, словно раздумывая. — Только засёк таймер на мясо, вода совсем недавно закипела. Так что мне ждать где-то час.       Хисын мягко улыбается, оглаживая его озорным взглядом исподлобья. — Ты думаешь, Сону с Рики будут ждать тебя так долго, чтобы снова впустить в свою комнату? — Сонхун мелко улыбается в ответ:       — Может и дождутся. А если нет — посплю на диване. Он неплохой для сна, я думаю.       Он кивает на диван в подтверждение своих слов; его бледная, словно молоко, кожа подсвечивается в приглушённо-мягком сиянии лампы, и Хисын молчаливо склоняет голову вбок, прежде чем опереться широкими бёдрами о толстый рельефный край деревянного стола.        — Тогда, раз уж мы оба здесь, давай поговорим.       Сонхун претендует на непонимание, однако по его напрягшейся вмиг фигуре видно, как подобные слова взволновали в нём целую бурю эмоций. Не отводя темнеющего взгляда от кухонной гарнитуры, альфа приглушённо бормочет:       — О чём?       Хисын фырчит. — Ты прекрасно знаешь, о чём.       Сонхуну, кажется, требуется небольшое количество времени, чтобы обмозговать его слова, прежде чем, воровато оглядевшись так, словно их могут подслушивать на международном уровне, он, наконец, оборачивается к старшему.        — А Джеюн?       — Я дал ему таблетку снотворного, он сейчас спит и вряд ли проснётся, — с готовностью отзывается Хисын. — Не беспокойся о нём, он сам попросил. Лучше послушай меня, Сонхун, — он говорит с нажимом, и Сонхун удивлён; мурашки рассыпаются по его спине от настолько официального, даже строгого обращения. — То, что вы сегодня вечером устроили, непростительно перед детьми. Я прекрасно понимаю, в чём заключается твоё беспокойство, поэтому я не буду спрашивать. Вместо этого я хочу сразу спросить тебя: как мне решить эту проблему?        — Детка…        — Как мне решить эту проблему? — с нажимом повторяет Хисын; костяшки его пальцев белеют от силы, с которой он стискивает край стола. — Я прекрасно понимаю, что в том, что происходит между нами, я в не меньшей степени виноват. Расскажи мне.       Сонхун теряется под его пристальным взглядом. Бледные полные губы альфы, собравшие на себе застоявшийся воздух, складываются трубочкой, выдыхая медленно и преувеличенно спокойно, намереваясь помочь ему справиться с волнением.       Растерянно хмыкнув, Сонхун, наконец, прикрывает глаза. — Я чувствую себя очень странно в последнее время. Во многом это связано с тобой.        — Я знаю, — миролюбиво отзывается Хисын. — Скажи мне, что я должен сделать, чтобы заставить тебя снова чувствовать себя хорошо.       Однако Сонхун будто и не слушает его; стискивая пальцами край кухонного гарнитура, он несмело отводит глаза в сторону, теперь бормоча более приглушённо, но позволяя потоку слов литься с уст волнующим его беспокойством.        — Ты знаешь, что я люблю тебя, Хисын, — медленно лепечет альфа. — И ты знаешь, какой я собственник. Я думаю, это не хорошо, и на самом деле это меня не оправдывает, так что я пытаюсь контролировать это по отношению к своей любви. К тебе, — он резко вскидывает сухие красные глаза, и Хисын едва удерживается от того, чтобы ахнуть. — Я всегда знал, что Джейк-хён тебя любит: его очевидная влюблённость в тебя была милой, и даже твоя беременность от меня ему не помешала. И мне приходилось мириться с этим, но это было не так сложно, потому что я знал, что ты любишь меня, а значит, я в безопасности. Мы в безопасности, — Сонхун взволнованно прихватывает зубами нижнюю губу, кажется, будто его сердце неудержимо колотится. — Но, когда однажды ты подошёл ко мне и сказал, что понял, что любишь не только меня, а ещё и Джеюна, я понял, что проиграл, — альфа выдыхает сквозь крепко стиснутые зубы. — Я всегда хотел тебя только для себя, и, наверное, поэтому меня наказали. Потому что я эгоист. Потому что я собственник. А люди не должны такими быть, особенно в отношениях.       Губы Хисына беспомощно приоткрываются, а глаза расширяются с каждым оброненным словом, когда в совершенно сухих глазах Сонхуна, испещрённых сетью разлившихся на белках капиллярах, сверкают мелкие хрустальные слёзы.       — Но почему каждый раз, когда я вижу, что ты любишь не только меня, мне так больно? Это ужасно, правда? Я не должен быть таким эгоистом, — он смаргивает слёзы, стараясь придать своему дрожащему голосу ровный тон. — Но я такой. Я люблю тебя так сильно, Хисын, что каждый раз твоя любовь к Джейку сводит меня с ума. Ваши чувства, ваш ребёнок… Я понимаю, что он чувствует то же самое, но от этого мне ещё больнее. Потому что я понимаю, что ему тоже плохо, что ему больно было видеть то, как мы растим дочерей все эти годы, и твоя любовь и сын от тебя были для него счастьем, но я ненавижу его за то, что он забрал у меня то, что принадлежит мне, — Сонхун обессиленно рычит, отчаянно сжимая взъерошенные локоны у корней в кулаки зарывшимися в волосы пальцами. — Я ненавижу себя, потому что хочу, чтобы ты принадлежал мне. И каждый раз, когда я понимаю, что ты любишь так не только меня, у меня болит в груди. Это так… — он сжимает зубы, наклоняясь вперёд, чтобы испугавшийся Хисын, которого прибило к полу, не мог видеть его стремительно покрывающееся тонкими слоями брызнувших из зажмуренных глаз дорожек горьких слёз лицо. — Это так… Больно…       Первый тихий, мимолётный, почти неслышный всхлип доносится до ушей Хисына, замершего у стола, оглушающим ураганом. Спина Сонхуна, согнувшегося над полом, обессиленно подрагивает: он сжимает свои волосы, чтобы заглушить рыдания, дерёт их так, словно намеревается выдрать с корнями, предпочтя мучать себя физической болью, и Хисыну кажется, что он умрёт, если продолжит на это смотреть. Его сердце пульсирует болезненными плачами, когда он срывается к Сонхуну, чтобы в мгновение ока оказаться подле него и, обхватив руками крепкое тело, съёжившееся в рыданиях, раздирающих его грудь, толкнуть к дивану.       Сонхун падает, когда Хисын кидает его, не в состоянии видеть омегу из-за застилающей глаза сероватой пелены слёз, плёнкой покрывших взор, и может лишь чувствовать его вес на своих коленях. Забравшись на тело альфы, Хисын перекидывает ногу через его бёдра, намереваясь крепко прижать к себе, и, закинув руки за его крепкую шею, обнимает, крепко прижав его к своей припухшей от молока полукруглой груди.        — Я-я… — и Сонхун разрывается плачем навзрыд. Найдя своё успокоение на чужой длинной нежной шее, он отчаянно дерёт свои губы острыми клыками, спрятанными в глубине челюсти, беспомощно пуская слюни. Слёзы заливают ворот пижамной футболки Хисына, пачкают собой её воротник, и Хисын крепко сжимает зубы, стискивая их, обнажённые отчаянно раскрывшимися губами, чтобы не уподобиться своему возлюбленному и умом не тронуться самому. — Я ненавижу себя! — кричит Сонхун в его шею срывающимся хриплым тоном. — Я ненавижу себя за то, что я такой! Я не должен хотеть, чтобы ты был только моим, я каждый день т-так сильно ревную тебя, но мне тяжело, Хисын, д-детка, л-любовь моя, мне очень тяжело, и я не знаю, что мне делать… Я не знаю, я не знаю, ч-что мне делать… Я просто в западне…       С уст Хисына срывается едва слышный выдох. Сонхун всегда плакал именно так — со слюнями, с соплями, и, насколько бы он ни был красив, несмотря на это его плач ничем не отличался от остальных. И это было хорошо, потому что на самом деле отсутствие ванильной красоты делало Сонхуна более живым, и, несмотря на то что сердце Хисына разрывалось от грохочущих в его грудь плачей, он был рад тому, что теперь Сонхун как никогда искренен.        — Ты не плохой, Хуни, милый, послушай меня, — шепчет он на ухо мягкой хрипотцой, лаская заднюю часть его шеи и гладковыбритый загривок. — Всё то, о чём ты сказал, не делает тебя плохим. На самом деле, ты очень хороший человек: ты очень сильный. И я очень сильно люблю тебя, Сонхун, — тихо, но отчётливо бормочет он на ухо дрожащему альфе. — И я не хочу, чтобы ты просто это услышал, нет, я хочу, чтобы это услышал, вбил себе в голову, как дважды два. Ты очень дорог мне, Сонхун.        — Я… Я-я не могу, Хисын! Я н-не могу!       Он потрясён, когда тонкие смуглые ладони хватают его за плечи, и красивое лицо Хисына над ним в мгновение искажается озлобленным агрессивным выражением:       — Перестань, Сонхун! Прекрати! — он повышает голос, встряхивая Сонхуна за плечи. — Не кричи, прекрати плакать! Остановись! Послушай меня, Сонхун, пожалуйста, послушай!       Его слова проносятся в голове Сонхуна раскатом грома. Альфу крупно передёргивает, словно от удара электрошокером, и его голос резко пропадает, а слёзы стихают, вместо льющихся из глаз ручьёв теперь бежащие сильным, но плавным потоком. Убедившийся в том, что ему удалось немного привести возлюбленного в себя, Хисын натягивает на лицо выражение болезненной, но лёгкой усталости; он оседает на коленях Сонхуна.        — Прости меня, — потянувшись вперёд, Хисын мягко целует его в щёку. Но мне нужно было тебя встряхнуть, потому что у тебя была истерика. Ты постоянно думаешь, что кто-то лучше тебя, что кто-то заслуживает больше. Это не так. Ты такая же часть моего сердца, как и он, и твоя главная ошибка в том, что ты ставишь себя на его место. Ты — не Джеюн, Сонхуни, — Хисын мягко улыбается, почти вынужденно испуская смешок, когда силой притискивает голову Сонхуна меж своих грудей, прижимая его ухо к левому холмику и взбухшей от трения жемчужине над ним, чтобы дать возлюбленному услышать размеренное биение своего сердца. — И именно поэтому я не могу любить тебя меньше его. Ты не заменитель, когда мне грустно и одиноко без него, ты — это ты, и я иду к тебе не потому, что мне не хватает его, а потому, что мне не хватает тебя, — Хисын кладёт подбородок на его тёмно-шоколадную всклокоченную макушку. — Я люблю тебя, Сонхун. Пойми это. Поверь в это. Я очень сильно люблю тебя.       Приглушённые плачи вскоре сменяются тихими всхлипами. Кажется, до Сонхуна доходит смысл сказанных слов, и теперь он просто пускает тягучую влагу из смеси слёз, слюны и соплей в пижаму Хисына, ласкаясь носом о его грудь.        — Но я тоже так не могу, — бормочет Хисын, решаясь на откровение. — Мне тоже тяжело. Я не могу так, Хун. Потому что теперь представь, Сонхун, попробуй, просто пойми и представь, что я чувствую то же самое, только в двойном объёме.       Но теперь, когда его большие шершавые руки находят место, чтобы скользит вверх и вниз по длинным гладким бёдрам омеги, Хисын тайком улыбается, понимая, что Сонхун, кажется, действительно начал успокаиваться.        — …прости меня, мой родной, — наконец, через силу выдыхает альфа. — Я знаю, что не должен был позволять себе этого. Я альфа, поэтому это я должен быть сильным. Но у меня не получилось.        — Всё хорошо, — Хисын покачивает его в руках, сморщенная пухлая щека трётся о тёмные жестковатые волосы. — Я очень рад, что ты выплакался, потому что держать всё в себе — это ужасно. А для меня это честь, потому что проявление эмоций альф омегам в отношениях означает для меня высшую степень доверия. Поэтому я всегда завидовал отношениям Сону и Рики, — внезапно признаётся он, чувствуя, как Сонхун слегка напрягся под ним. — Несмотря на то, что сейчас их отношения претерпевают трудности из-за гормонов Сону, они на самом деле очень хорошая пара с прочной связью, и Рики может прийти к Сону всегда: в усталости он или в печали — Сону всегда поддержит его и даст его эмоциям волю. Думаю, мне этого умения не хватало, и я не люблю себя за это, — он несмело хихикает. — Но с тобой я начинаю учиться. Думаю, с Джеюном тоже. Мне просто нужно починить то, что я сломал.       Сонхун нехотя отстраняется, только чтобы заглянуть в его глаза своими, всё ещё полными застоявшихся у опухших нижних век слёз. — Ты скажешь ему?       — Скажу что?        — Ну, я имею в виду… — он медлит. — Поговорить с ним так же, как со мной.        — Ах, да. Конечно, — Хисын качает головой. — Поговорю завтрашним вечером. Думаю, мне не нужно это затягивать. В конце концов, в том, что случилось, я сам виноват.        — Хорошо, — просто соглашается Сонхун, кажется, не способный на споры. — Но с Джеем тебе тоже нужно поговорить. Вы так и не помирились после того случая.        — Я знаю. Но мне нужно подождать, пока он помирится с Чонвоном, потому что в последнее время Джей и так очень нервный, а отношения между ними сейчас — как натянутая струна.       Сонхун выдыхает, ни подтверждая, ни отрицая факт того, что и так в подтверждении не нуждается. — Ладно. Иди спать, детка, — то, как он сжимает омежьи бёдра, честно говоря, вызывает в Хисыне небольшой интерес. — А я доделаю для тебя суп и тоже лягу, — он скептично оглядывает сиденье под ними. — Мне ещё устраиваться на этом диване, в конце концов.       Хисын хмыкает. — А как насчёт… Такого?.. — он сильнее зацепляет шею Сонхуна правой рукой. — Мы ждём вместе, пока приготовится суп, с глупыми, не имеющими смысла влюблёнными разговорами, потом ночной жор, обнимашки, и ты идёшь спать в комнату со мной и нашими дочерьми?       Сонхун приподнимает одну из своих тёмных широких бровей. — На одной кровати с Джеюном?        — Ну хочешь, я на полу спать лягу…        — Хисын.        — Ладно-ладно! — Хисын сгибает руки в локтях в знак капитуляции, однако по его счастливому лицу неподдельно блуждают смешинки, а в прищуренных чернеющих глазах светится игривый огонёк. — Но ты первый начал.       Сонхун хмыкает, разомлевая под ненавязчиво хитрым обаянием и мягкими прикосновениями тела, пропитанного тягуче-сладким шлейфом сахарной ваты. Ухоженный ноготь недлинного большого пальца, щекочуще-соблазнительно водящий вверх и вниз по его груди, оставляет его обезоруженным. — Хорошо, — наконец соглашается он. — Это звучит очень мило. Я весь твой.       Хисын рассмеялся, прежде чем наклониться к нему, взяв его лицо в свои ладони, и ахнул, когда крепкая хватка на его талии хлёстко прижала к широкому крепкому телу альфы тисками, соединяя их носы, а затем и губы. С поцелуем, забавно мокрым и солёным от пролитых слёз, всё было прощено и забыто.