Зимнее чудо на двоих

      Алфедов зиму любит.       Для него это что-то новое — еще пока неизведанное, и внезапно наставшего холода он сначала, по своему обыкновению, пугается. С каждым днем Алфедова клонит в сон все раньше, но сколько бы он не спал, все равно просыпается он еще по темноте! Все чаще идут дожди: Алфедов текущей с неба воды больше не боится, но мокрую сырость не любит. Засыпать с каждым днем становится все холоднее, пока мама в какой-то момент не достает вместо легкого пледа тяжелое шерстяное одеяло. А еще с каждым выходом на улицу Алфедов все больше становится похож на капусту, или на сосиску в тесте (так ему нравится больше)! Новая одежда кажется ужасно неудобной, всюду жмет и давит, и Алфедов думает, что лучше бы мерзнуть! А ведь озноб пробирает его все чаще: он и не знал, что от холода может начать колоть пальцы или с трудом будет открываться рот.       Алфедов уже практически убеждается в том, что зиму он совершенно искренне ненавидит, пока не случается первый снег. И белые хлопья, падающие с неба, — любовь с первого взгляда.        — Снег пошел! — восклицает мама, отрывая Алфедова от конструктора, — иди сюда скорее!        Поднимаясь с пола, Алфедов уже намеревается высказать свое недовольство, но вдруг замирает. Снежинки буквально завораживают его, Алфедов от окна отрывается с трудом, когда мама тянет его на улицу. Снег оказывается совершенно настоящим и даже осязаемым, и Алфедов внезапно открывает для себя уйму его прелестей!       Снежинки можно ловить на варежки и разглядывать, можно прыгать с поднятой вверх головой и ловить их на язык, в снег можно падать и не ушибаться, можно лепить из него снеговиков и комкать в снежки! Снег — чудо, для маленького Алфедова самое настоящее, и домой он соглашается пойти только тогда, когда практически засыпает в одном из сугробов.       Если бы у Алфедова был календарик, в котором он красным маркером выделял бы самые значимые для него дни, этот день определенно истратил бы на себя немалую часть краски!       Постепенно, с наступлением зимы, начинает преображаться и окружающий Алфедова мир; расплывающиеся в длинные светящиеся лучи гирлянды встречаются все чаще: на трамваях, магазинных витринах и даже в окнах домов. В парке у дома, в котором Алфедов гуляет каждый день, собирается несколько строительных машин и пара десятков рабочих, Алфедов подолгу наблюдает, как постепенно, ветка за веткой, возводится елка. Огромная, чтобы увидеть ее верхушку, надо задрать голову высоко-высоко.       — Нравится? — спрашивает мама, и Алфедов со всей искренностью кивает.       А еще через пару дней она приходит с работы с маленькой елочкой в руках! Искусственной, конечно, противно пахнущей синтетикой, но зато их собственной! Они вдвоем наряжают ее тем же вечером: развешивают стеклянные шарики, мишуру и гирлянды. При выключенном свете это смотрится совсем волшебно, Алфедов сравнивает огоньки с фарами запутавшихся в пушистых ветвях машин. Ночью он тихо прокрадывается в зал и подолгу сидит рядом с зажженной гирляндой, сам не замечая, как засыпает.       Однажды вместе с продуктами мама приносит домой что-то незнакомое. Оранжевое, липкое и пахнущее чем-то, отдаленно напоминающим лимон. Алфедов сначала внимательно предмет оглядывает и только потом кусает, тут же морщась от горечи.       — Что это? — возмущенно отплевывается он, пока мама, смеясь, снимает кожуру.       Мандарины оказываются на удивление вкусными, очень сладкими, с легкой приятной кислинкой на послевкусии. Алфедов съедает за день целый пакет и покрывается красноватой сыпью. Мама мажет его каким-то кремом и просит есть не больше двух мандаринок в день, но Алфедов все равно хитрит и заканчиваются они опять за пару дней. Кто знает, когда в следующий раз выпадет шанс насладится такой вкуснятиной? Кончики пальцев Алфедова теперь нежно-оранжевые, а от самого него очень вкусно пахнет цитрусами. Кожура теперь валяется всюду: в том числе и за диваном.       Весь мир словно к чему-то готовится, по мнению Алфедова — к апокалипсису, не иначе. Слишком часто начинают слышится фраза «уходящий год», пустеют стремительно полки магазинов, а небо по утрам белое-белое, словно неведомый художник забывает его нарисовать! Суматоха его пугает, и Алфедов ходит весь нервный, в догадках путаясь. Он не понимает, почему все так радуются предстоящему концу света. Почему выбирают подарки и откладывают еду на предстоящий праздник, это должно быть что-то вроде похорон?       Мама в ответ на его вопрос тихо смеется, поясняет, что за одним годом последует второй, и празднуют все именно новый год — так праздник и называется. Алфедов постепенно успокаивается, и даже белое небо становится в общую картинку мира: конечно же, оно такое огромное, и к концу года краски наверняка заканчиваются! Украдкой он иногда раскапывает снег, проверить: нарисовали ли под ним землю или тоже решили схитрить, покрыв все белоснежным ковром.       Праздничным утром мама, как обычно, убегает на работу, но у кровати он находит шоколадного деда мороза — первый подарок. Вторым подарком становятся пять съеденных за раз мандаринов, а третьим — внезапно, вернувшаяся раньше обычного мама! Она приходит с небольшим пакетом продуктов, но не прячет их, а напротив, просит Алфедова выложить их на стол. Достает и остальные, припасенные как раз на этот день, и начинает готовить. На кухне тут же становится тепло и уютно, вспыхивает плита, гудит разогревающаяся духовка. Мама снует туда-сюда с доской и овощами, а Алфедов с интересом наблюдает за этим.       Ему ничуть не скучно, но разморенный вкусными запахами и теплом, он в какой-то момент все-таки задремывает. Ему снится снег, укрывающий его с головы до ног, только почему-то он вовсе не холодный, и Алфедову под ним очень-очень хорошо.       Когда он просыпается у себя в комнате, мама все еще что-то готовит. Алфедов засовывает внутрь любопытный нос, но его тут же отправляют обратно, откупаясь еще несколькими мандаринами. Алфедов только рад — одну за одной кладет сладкие дольки себе в рот и собирает картонный пазл липкими от сока руками.       Его зовут на кухню только через несколько часов, зато когда он в нее заходит, ему в нос тут же ударяет сразу несколько ароматов. В предвкушении урчит живот, а во рту тут же образуется слюна, Алфедов с радостью забирается на табуретку и начинает накладывать себе на тарелку все, на что падает взгляд: запеченая курица соседствуется с оливье, а селедка под шубой становится селедкой под чесночным хлебом. Он ест руками, запихивая себе в рот больше, чем может прожевать, и жадно давясь. Мама смеется, наливая ему яблочный сок.       В какой-то момент Алфедов понимает, что больше в него не влезет, хотя к тому времени стол едва ли пустеет хотя бы наполовину. Алфедов распластывается на диване и прикрывает глаза, наблюдая за светящейся гирляндой через щелочки.       Ближе к полуночи начинают взрывать фейверки, сначала по одному, а потом и целыми пачками. Алфедов каждый раз испуганно вздрагивает, пугаясь громких звуков. Ему совершенно непонятно, чего в этом веселого. Будь он новым годом — непременно отказался бы приходить!       — Пойдем посмотрим? — внезапно предлагает мама, отрываясь от телефона.       Алфедов морщится, не желая приближаться к источнику взрывов.       — Там будет Джаст Энди, — добавляет она.       Алфедов тут оживляется, подскакивает с дивана и несется в прихожую за своей одеждой. Самостоятельно натягивает колючий свитер, носки и колготки, пока ему не помогают.       Мама смеется в трубку, говоря, что они придут, и тоже принимается одевать: сначала себя, а после Алфедова.       По лестнице вниз он несется вприпрыжку, теряя варежки, и на улице замирает восхищенно. Небо чистое-чистое, ни одного облачка, ярко мерцают звезды. Холодный воздух бьет в нос, Алфедов глубоко вдыхает, наслаждаясь им.       Они идут к парку — он совсем близко к дому, буквально пять минут и они оказываются на месте — на площади, у большой елки. Джаст тут же несется к нему, завидев издалека, заставляя Алфедова смущенно сопеть в теплый шарф. Интенсивно машет, только перед самым носом у него останавливается и протягивает свою руку. Алфедов за нее тут же хватается довольно и тихое «привет» бормочет.       Джаст старше всего на год, но уже заметно выше Алфедова, и держать его за руку очень уютно и надежно. От звука фейверков он все еще вздрагивает и жмурится, но зато потом на рассыпающиеся по небу огоньки смотрит с удовольствием. Их родители заводят разговор и оставляют детей одних, Алфедов с любопытством вскидывает голову вверх и щурится, разглядывая усеянную огоньками елку.       — Ты видел эти шары вблизи? — вдруг спрашивает Джаст, — они у меня в руке не уместятся, такие огромные!       — А ты брал? — хихикает Алфедов.       — Ну-у нет, но хочу попробовать забраться на елку и забрать тебе один такой! — уверенно заявляет Джаст.       И Алфедов знает — он непременно попробует, иначе Джастом не был бы. Правда забор, елку ограждающий, такой большой — больше Алфедова и Джаста вместе взятых — это лишь мечтой несбыточной кажется.       Зато импровизированный каток вот он: под ногами, каменная плитка покрыта ледяной корочкой, и если правильно оттолкнуться, можно покатиться по льду. Джаст пробует, но Алфедов не успевает за ним и теряет равновесие, падая. Джаст смеется, помогая ему встать и тоже несколько раз падает. Они катаются по-всякому: пробуют оттолкнуться руками лежа на животе или на попе, пытаются удержать равновесие, скользя двумя ногами, и играют в догонялки вокруг большой елки. Алфедов, видя выглядывающего Джаста, каждый раз визжит совершенно искренне, от эмоций, переполняющих и через край выливающихся.       Они быстро выдыхаются, охапками пихают снег в рот, морщась от сводящего зубы холода, и вновь любуются елкой. Внезапно весь мир словно замирает, затаивается, Алфедов не слышит ни одного фейверка, разговора или детского вскрика. Все останавливается — только снег продолжает падать большими хлопьями с неба. Джаст язык высовывает, ловя, а Алфедов сам внезапно боится лишний шаг сделать, лишний звук издать. Слишком трепетным ему кажутся мгновения, слишком хрупкими.       А потом наступает новый год.       Врывается в их жизнь оглушительными взрывами и радостными криками, все собой заполняя. Алфедов изо всех сил старается не жмурится, на сощуренных глазах выступают слезинки, заставляя все вокруг в круговороте красок поплыть.       И весь мир становится неважным, когда огни расплываются, когда звезда на елке высоко-высоко, родители куда-то отошли, а ты Джаста за руку держишь неловко.       Друга — самого настоящего. Которого Алфедов, конечно, со всей своей детской искренностью любит, пусть и не сможет никогда словами описать.       Просто дарит ему эти мгновения нового года, общими их делая. С прошлого года от руки Джаста не отрываться — шутка ли.

Высоко, как на Рождество звезда Глубоко, как в скважине бьёт вода Хорошо, как в мамином животе Сделаешь шаг — вот уже и предел