Кровавая камелия

В один из самых обыкновенных дней они, наконец, решились на это — на ту ночь, что издавна воспевалась в сказаниях, шепталась в легендах, украшалась тайной. Брачная ночь... ночь любви, страсти и пробуждения. Как ещё это называют? Ночь соединения душ и тел, когда молчание говорит больше, чем слова, и даже дыхание становится священным обрядом. Но сейчас слова теряли смысл. Важна была только эта минута, предвкушение чего-то неизведанного, но уже ощутимо близкого. Ночь струилась по комнате, окутывая её серебром, что просачивалось сквозь тончайшие полотна бумажных сёдзей. Мерцающие фонари, точно стражи покоя, дремали в своих углах, бросая зыбкие тени, которые плясали по стенам, пока воздух был напитан едва уловимым ароматом сандала и тёплых благовоний. В этом полусвете время, казалось, вымарывало себя из реальности, растекаясь вязкой, обволакивающей медлительностью. Изанами, почти растворённая в этой тишине, сидела на футоне — её изящный силуэт казался бы бесплотным, не будь тончайшей ткани, что нежно обнимала её тело. Шёлк был подобен прозрачной дымке, он ластился к её коже, подчёркивая изгибы, будто кисть умелого художника, что ведёт по холсту тонкую линию. В её сердце бился тревожный ритм, каждый удар отдавался в ушах — гулко, тягуче, словно отдалённый звон колокола, потерявшегося в тумане. Скрипнула дверь. Сёдзи чуть дрогнули, впуская его — Мадару. Величественный, как тёмная статуя из бронзы, он шагнул в комнату, и свет фонарей послушно обрисовал его фигуру. Юката, небрежно запахнутая на груди, лениво скользала по его плечам, открывая взгляд на плоть, что, казалось, была вылеплена руками древнего мастера. В каждом его движении ощущалась неукротимая сила, сдержанная, но готовая к прорыву, а взгляд его — тёмный, как безлунная ночь — приковал Изанами к месту. Она отвела глаза, её щеки залил жаркий румянец, а дыхание стало прерывистым, почти болезненным. Как у птицы, что внезапно очутилась в лапах охотника. Он шагнул ближе — ещё шаг, и пространство между ними сузилось до предела. Его тёплая ладонь коснулась её подбородка, заставляя мягко приподнять голову. Их взгляды встретились. Он смотрел на неё, будто раздвигая границы её души, и в этом взгляде смешались нежность и владение, что обожгло её насквозь. — Не бойся, — сказал он, его голос тёк густо и медленно, с лёгкой хрипотцой, что делала каждое слово неотразимым. Её руки беспомощно лежали на коленях, тонкие пальцы теребили ткань. Она ответила ему лишь слабым, едва слышным: — Хорошо… Я верю тебе. Мадара опустился ниже. Его дыхание, горячее и влажное, коснулось её уха, а затем — мягкий, едва ощутимый укус. От этого простого жеста её тело, словно огнём охваченное, вздрогнуло, и из груди вырвался звук — тихий, почти стыдливый. — Отпусти себя, — прошептал он, и его губы потянулись к её шее. Его поцелуи были первыми ударами пламени, что разгоралось всё сильнее с каждым новым прикосновением. Лёгкие, влажные, оставляющие следы — как метки, запечатлённые на ней его правом. Изанами пыталась сдержаться, но её тело уже не подчинялось. Сдавленные вздохи, дрожь в плечах и спине — это была отдача, признание его власти над ней. Она подняла руку, прикрывая рот в отчаянной попытке заглушить предательские звуки. Но в этот момент он отстранился. Его взгляд, строгий и властный, пронзил её насквозь. — Нет, — твёрдо произнёс он. — Не скрывай этого. Я хочу слышать тебя. Её пальцы дрогнули и медленно опустились обратно. Мадара удовлетворённо усмехнулся и снова вернулся к её коже. Теперь его прикосновения были смелее, требовательнее. Он опускался ниже — его губы и зубы метили её ключицу, оставляя следы, как будто её тело уже принадлежало ему целиком. Но вот его пальцы наткнулись на шрам — тонкую, бледновато,-темную линию, пересекающую её кожу. Мадара замер, а затем, едва касаясь, провёл по нему. Его глаза смягчились, взгляд стал задумчивым, почти печальным. — Он болит? — спросил он неожиданно. — Иногда… — прошептала она. — Когда идёт дождь. Или если я слишком волнуюсь.. Мадара не ответил. Его пальцы, тёплые и крепкие, обвели шрам, а затем он наклонился и осторожно провёл по нему языком. Прикосновение было таким неожиданно бережным, что её сердце вновь содрогнулось, а лёгкий стон сорвался с губ. Она закрыла глаза, позволив волнам ощущения захватить её. Тонкий шлейф тишины на короткий миг заполнил пространство, а тусклый свет продолжал струиться по комнате, как безмолвный свидетель их соединения. Изанами замерла, словно тень, пойманная в светлый луч. Её дыхание сбилось, лёгкие едва успевали наполняться воздухом, сердце билось гулко, отчётливо, с тревожным предчувствием, отдаваясь раскатами в висках. Она не знала, чего ждать, когда Мадара неожиданно остановился и медленно поднялся, склонившись к её лицу. Этот взгляд — глубокий, беспросветный, как ночь, — приковал её к месту, заставил дыхание превратиться в едва слышимый вздох. Она ощущала его близость, его обжигающее дыхание, что касалось её кожи, как невидимое пламя, и её тело — податливое, дрожащее — не могло, не хотело сопротивляться. На мгновение всё вокруг исчезло: комната, мягкий свет фонарей, тишина, нарушаемая только их дыханием. Был лишь он — его сильные черты лица, тёмные глаза, в которых бурлила необъяснимая, магнетическая сила. И вот его губы коснулись её. Легко, едва ощутимо, как лёгкий ветерок, что пробуждает к жизни спящие цветы. Этот поцелуй был робким и невесомым, но каждый его оттенок проникал в неё глубже, чем она могла ожидать. Она не двигалась, боясь спугнуть этот хрупкий миг, но тепло, исходившее от него, нарастало, словно затмевающее всё на свете солнце. Однако нежность вскоре сменилась силой, властной, жгучей, неутолимой. Поцелуй стал требовательным, уверенным, будто в нём была заключена вся его воля, желание завладеть, покорить. Он не просил — он брал, но делал это так искусно, так притягательно, что её разум уступал, растворялся в этом вихре чувств. Она ощутила, как земля под ногами перестала существовать, а реальность сужалась до тепла его губ, до силы рук, что могли одним касанием перевернуть весь её мир. Её пальцы непроизвольно сжались в тонкой ткани её одежды, грудь тяжело вздымалась, словно пытаясь успеть за безумным ритмом сердца. Она не могла скрыть дрожи, что пробегала по телу — не от страха, но от той неведомой сладости, что разливалась по ней с каждой секундой их близости. Это было больше, чем поцелуй — это был вызов, признание и увертюра к ночи, которая предстояла. Страсть, запретная и неукротимая, как пламя, нашла своё отражение в ней, затопила всё её существо, вытеснив остатки сомнений и страха. Мадара отстранился лишь на мгновение, его тёмные глаза вновь встретились с её. В этом взгляде было что-то победоносное и нежное одновременно, словно он завладел её душой и теперь охранял её покой. Она всматривалась в его лицо, чувствуя, как сердце готово вырваться из груди, но ни слова не находилось для этого момента. Всё сказано было уже без слов.

***

Прошёл ли час, или миновала вечность — кто бы мог сказать с точностью? В пылу страсти и наслаждения, времени не стало, оно исчезло, растворившись в их единении. Лишь горячее дыхание, как вьюга, обвивало их сознания, превращаясь в пульсирующую мантру, что звучала в каждом звуке, в каждом движении. Всё происходившее не поддавалось объяснению — это было за гранью слов, за гранью разума, это было волшебством, сотканным из боли, наслаждения и беспредельной близости. Изанами лежала на футоне, чувствуя, как её тело, утомлённое, но всё ещё трепещущее от недавних переживаний, откликалось на каждое движение его рук, на каждый взгляд его горящих глаз. Мадара, словно скульптор, творил на её теле свою картину любви, оставляя на нежной коже следы поцелуев, укусов и едва заметных царапин, напоминающих о его страстной власти. Иногда он заходил слишком далеко, оставляя небольшие следы своей силы — они обжигали в моменте, но не пугали её. Эти следы, думала она, станут свидетелями этой ночи, ночи, о которой она никогда не сможет забыть. В минуты, когда казалось, что силы иссякли, страсть вновь брала верх, возрождая их тела к новому порыву, будто сама природа была против того, чтобы это мгновение закончилось. Но всё имеет конец, даже самый пылкий огонь. И вот, поддавшись неизбежности, их тела исчерпали последний резерв сил, и он, тяжело дыша, рухнул на футон рядом с ней. Оба лежали в тишине, нарушаемой лишь их сбивчивыми вдохами и выдохами, заполняющими комнату, где царил мягкий полумрак. Благовония, давно дотлевшие, оставили после себя тонкий аромат, который смешивался с теплом их тел, пропитанных потом и страстью. Их глаза, устремлённые в никуда, постепенно затуманивались сонливостью. Изанами чувствовала, как её тело отзывалось болью в каждом мышце, но эта боль была сладкой, даже приятной. Она не вызывала страха или сожаления — напротив, она была напоминанием о том, что произошло между ними. Её разум, прежде охваченный вихрем мыслей и тревог, теперь был пуст. Никаких страхов, сомнений, ни одного лишнего вопроса. Осталось только одно: глубокое, необъятное удовольствие, что перекрывало все иные чувства. Мадара лежал рядом, тяжело дыша, его глаза были полузакрыты. Он казался исчерпанным и тут лёгкая улыбка тронула его губы, будто свидетельство того, что он доволен. Его сильные руки бессильно лежали на футоне, но в их расслаблении чувствовалась властность и уверенность, которые не покидали его ни на миг. Её рука, сейчас тонкая и слабая, едва коснулась его груди, но и этого было достаточно, чтобы он открыл глаза и обнял её, притянув ближе. Грубые черты, строгие линии — всё это теперь было её. В этот миг он раскрылся перед ней так, как, вероятно, не раскрывался ни перед кем. И этот момент она хотела запомнить навсегда. Сон подступал, настойчиво и неумолимо. Их тела, близкие, но теперь усталые, находили утешение в простом спокойствии. Тишина ночи окутывала их, словно мягкий плед, и, закрывая глаза, Изанами поняла: этой ночью она была не только его, но он тоже стал её. В этот момент им не нужно было ничего больше.

***

Ночь унесёт их тяжкий труд, Останется лишь сладкий след, Воспоминанья, в сердце суть, Что в час разлук как свет зажгёт. И в зимний день, когда мороз Заставит сердце биться в страх, Вспомнят они тот тихий гроз, Тот вечер нежный, вечный страх. Молчанье скажет больше слов, Одинство, сила, красота. И каждый взгляд, и каждый вдох Слились в единую мечта. И вот когда над миром свет Лучи рассвета разольются, Встретят они рассвет, привет, С любовью, что не иссякнет, не уйдёт.