ситцевая кош(ь)ка

летели кирпичи — солдаты старых стен, богема и бичи, драконы перемен;

***

Это как в страшилке про черный-черный город. Только всё не черное-черное, а неприветливое-неприветливое. В неприветливом-неприветливом городе на неприветливой-неприветливой улице в неприветливом-неприветливом задрипанном социальном (асоциальном) общежитии живет неприветливый-неприветливый Володя. Володя такой же, как город, улица и общежитие — неприветливый, холодный, тусклый, бесконечно уставший, больной и прокуренный. Всё закончилось. Прошло тихое и мятое дело Рубинштейна, он получил меньше, чем должен был и еще меньше, чем заслуживал, Володя с Женей и Адамом не получили вообще ничего, прошли годы в дурке, прошло всё, что было совсем уж кромешным и хтоническим, всё закончилось. Всё закончилось, а Володя все еще там. В плохие дни, когда небо тяжелое и темное, а воздух давит на голову, кажется, что Володя навсегда там и останется. По бумагам он будет числиться пациентом вежливой полной крашенной психиаторши в центре, по бумагам же будет снимать комнату в неприветливом задрипанном социальном общежитии, по бумагам будет получать пособие по безработице, а на деле навсегда останется запертым в Снежевского. И точно так же как Женя никогда не перестанет пить, а Адам никогда не избавится от пиромании, Володя никогда не перестанет себя резать, курить, и просыпаться среди ночи от кошмаров. В хорошие дни, когда есть силы сходить в душ и в открытое окно залетают разговоры с улицы, Володя думает, что бывало и хуже. Бывало хуже без таблеток, бывало еще хуже в Снежевского. Бывало хуже с Женей и Адамом, бывало хуже у Рубинштейна. Сейчас тоже могло бы быть хуже — если бы тихое дело Рубинштейна совсем замяли, если бы оно вообще не началось, если бы Женя все еще был рядом. Но и лучше тоже могло бы быть — если бы таблетки больше помогали. Если бы деньги были. Если бы была работа. Если бы Женя все еще был рядом. В хорошие дни Володя долго выдыхает, закуривает, кормит бездомных кошек и идет что-то делать — к крашенной психиаторше, чтобы назначить какое-то очередное новое лечение, или на собеседование куда-то, куда его не возьмут. Что для Володи хороший день, то для кого-то — худший. А сегодня у Володи день странный. Пиздец, какой странный. Просто до охуения странный, потому что он стоит с зубной щеткой во рту и смотрит в телефон, где на экране светится имэил от школы, в которую Володя ходил на собеседование. Сегодня у Володи день странный, потому что в эту школу его приняли. Школа — новёхонькая и свежая, особенно по сравнению с теми, где учился и работал в свое время Володя. Классы маленькие, ремонт недавний, учителя молодые. Ей только пара лет, да и сам район тоже новый. Школа — новёхонькая, но коллектив уже готовый. Классы маленькие, а Володю шугаются. Учителя молодые, и на Володю смотрят искоса. Школа — новёхонькая, а ничем не отличается от Володиной старой затхлой жизни. Учитель физкультуры и классный руководитель. Учитель, сука, физкультуры. Классный, мать его, руководитель. Учитель. Физкультуры. Володя повторяет это про себя раз десять, с разными интонациями, смыслами и настроениями, примеряет слова на язык, изучает звучание, соотносит с собой. Какая простая, обычная, спокойная, человеческая,нормальнаяработа. Володя повторяет это про себя раз десять, а потом представляет, что когда-нибудь у него и жизнь будет такой же. Спокойной, человеческой и нормальной. Но приходится возвращаться в реальность, где шкафчик в комнате ебучего задрипанного общежития забит таблетками доверху, одежды в нем лежит вещей пять, а на бритвенном лезвии на столе засыхает кровь. И из спокойного, человеческого и нормального у Володи только, блять, новая работа. Володя выдыхает. Первое сентября. Классный час, родители и дети. Даже если работа — человеческая и нормальная, Володя сам все еще ненормальный. И дети все еще будут его шугаться, а родители все еще будут смотреть кто с ужасом, кто с отвращением, кто с жалостью. Володя правда не жалуется, он правда рад, но это всё еще пиздец кромешный. В новёхонькой школе с недавним ремонтом он со своими старыми шрамами и в закатанной спортивной одежде — чужеродный. Володя выдыхает. Первое сентября. Его новоиспеченный шестой “В“ ждёт его в классе. — Доброе утро, - он прокашливается неловко и не может найти правильный голос. - Меня зовут Владимир Дмитриевич, я ваш новый классный руководитель. С детьми Володя не общался еще с той самой позапрошлой жизни. Позапрошлой жизни как будто вообще не было. И Володя там был совсем другим.

***

— Вьюга, Света, - Володя поднимает глаза от журнала в поисках какой-нибудь поднятой руки, но не находит. - Нет? — А Вьюга со старшеклассниками в туалете ку… - начинает Алиса с первой парты и сосед толкает её локтем в бок. - Кушает! Володя вздыхает. Кушает, значит, со старшеклассниками в туалете. — То есть она в школе? - уточняет он, видимо, у Алисы. Та кивает. — Я её видела. Позвонить ей? Только она не придет, наверное. — Позвони, все равно, пожалуйста, будь другом, - кивает Володя, снова возвращаясь к журналу. - Гаспарян Давид? Пока Володя читает журнал, Алиса, бухтя и важно ворча, набирает чей-то телефон. Набирает раз, набирает два, набирает три, Володя за этим поглядывает краем глаза, параллельно пытаясь запомнить все имена и все лица. Это очень странное ощущение. Пусть даже дети его побаиваются, пусть перешептываются и шарахаются, пусть так. Пусть так, потому что сколько бы они ни перешептывались и ни шарахались, у Володи сейчас все равно главная проблема — как бы запомнить все имена и все лица, и где бы разыскать загадочную Вьюгу, а не как бы не повеситься в одиночестве в вонючем общежитии. И это очень странное ощущение. — Вьюга! Вьюга, быстро в класс приходи, тебя Владимир Дмитриевич зовет! - командует в трубку Алиса, видимо, Вьюга взяла трубку. - Ну классрук новый! Да хоть бегом, скоро перекличка закончится! Телефон не на громкой, поэтому ответы Володе слышно плохо, слышно только что-то, похожее на мат и злой и колючий тон. Алиса сбрасывает звонок. — Идёт, - кивает она с лицом выполнившего свой долг армейского командира. — Спасибо, что позвонила, - улыбается ей Володя. Он очень по этому скучал. По длинным спискам с именами-фамилиями, по желтому мозолящему глаза цвету парт, по шушуканиям в классе, по перекличкам, по смеху, по темно-зеленым меловым доскам, по всему вот этому. Вся эта атмосфера возвращает Володе подобие ощущения какой-то нормальности. Если зажмуриться и задержать дыхание, это ощущение можно даже поймать и с секунду в нем погреться. Не успевает Володя закончить перекличку, как дверь в класс открывается. В проеме показывается очень недовольное веснушчатое лицо, сначала кажется, что мальчишье, потом Володя понимает — девчачье. Девчонка эта нехотя, как будто подгоняемая чем-то, заходит в класс, а за ней — что-то, что её подгоняет. Вернее, кто-то. Класс заполняется неровными, но громкими “здрасьте, Валерия Олеговна!”. — Здрасьте-здрасьте, не вставайте, - Валерия Олеговна кивает детям, но звучит как-то мрачновато. Она оборачивается к Володе: - Извините, что урок прерываю, я вам тут просто Вьюгу привела. Вьюга выглядит, как колючка, которая цепляется тебе на штанину, когда ты возвращаешься по деревне домой. Она насупившаяся, хмурая и злая. Пока все девчонки и ребята одеты в школьную форму, или что-то на нее похожее, или хотя бы отдаленно напоминающее, Вьюга стоит в джинсах и старой, чуть ли не драной спортивной куртке. “Адидас”, у Володи дома лежит такая же. Пока все девчонки и ребята в честь еще не остывшего после августа воздуха и пока что жаркого сентябрьского солнца одеты в легкие рубашки или платья с коротким рукавом, Вьюга в куртке. Манжеты болтаются чуть не на середине ладони. От Вьюги пасёт сигаретным дымом. Володя слышит, хотя она стоит на другом конце класса. — Ну привет, Вьюга, - вздыхает Володя, стирая нарисованную карандашом букву “Н“ напротив её фамилии. - Заходи, садись. — Не хочешь ничего сказать? - Валерия Олеговна смотрит на Вьюгу очень многозначительно и проводит рукой по своим светлым волосам. Вьюга ворчит, потупив взгляд в пол. — Извините, блин, за опоздание, - нехотя, как будто одолжение делает, протягивает она. — Если не можешь извиниться искренне, лучше не извиняться вообще, опоздания меня не обижают, - отвечает Володя спокойно. - Садись. Валерия Олеговна недовольно цокает, но Володя ей только кивает: спасибо, мол, все нормально. Она легонько кивает в ответ, прощается с ребятами и выходит обратно в коридор. Вьюга тут же поднимает голову, как будто Валерия Олеговна держала её какой-то невидимой силой. Вскидывает подбородок, смотрит на Володю оценивающе, недоверчиво. Совсем по-хамски, не скрываясь, пялится на его шрамы, щурится, разглядывая. Володя привык, ему нормально. В классе цокают языками и шушукаются. Вьюга тут, кажется, не в почёте. — Что за раскройка? - спрашивает она, обводя пальцами зону вокруг своих глаз. Володя поднимает бровь. — На себе не показывай. Вьюга фыркает и убирает руку в карман. — Ну так? — Отвечу, когда спросишь по-человечески, - Володя пожимает плечами. - Присядешь, или будешь весь урок стоять? — Ещё не решила, может вообще уйду. Мутный ты тип пока, Вова. Володя поднимает вторую бровь. В классе цокают языками уже громче. — Может, пока по имени-отчеству? — Нет, Вова, уже по имени, - Вьюга ухмыляется, хотя скорее скалится по-акульи. — Володя. — Чего? — Володя, - повторяет он все так же ровно и спокойно. - Меня чаще Володей называют, на Вову могу не отозваться. Вьюга хмыкает, как будто это был какой-то ребус, который Володя разгадал быстрее, чем рассчитывалось. Она вертится из стороны в сторону, то опускает голову, то поднимает, то смотрит в бок, то оборачивается на дверь, как будто раздумывая над побегом, и Володя не успевает её толком рассмотреть. Поймав на секунду её взгляд, он кивает ей на свободные парты в конце класса. Вьюга цокает, снова закатывает глаза, демонстративно-лениво поправляет лямку рюкзака на плече, но все-таки шагает. Она с показушным грохотом отодвигает стул, с таким же показушным грохотом на него плюхается и швыряет рюкзак куда-то под парту. Но она сидит в классе, сидит на стуле и сидит за партой. И, вроде, они пришли к какому-то компромиссу с именем. Володя хмыкает про себя. Вьюга, кажется, из тех, кто думает, что любое взаимодействие со взрослыми — это какая-то битва. Тогда для Володи это — первая.

***

В шорохе рюкзаков и шуме разговоров суетящихся школьников скрипит открывающаяся дверь, и в кабинет заглядывает чья-то ярко-ярко синяя голова. Не проходит и секунды, как на весь класс раздается чей-то восхищенный вопль: — ШУ-У-УРА! Чуть ли не под овации, и точно под радостные суматошные крики, некоторый синеволосый Шура заходит в класс, и его тут же облепляют со всех сторон. Шестой “В” виснет на нем, как мартышки на дереве, что-то щебечут, болтают, обнимают его. Из всего бардака разговоров Володя выхватывает только несколько ”Скучали!”. Когда ураган начинает утихать, до Володи долетает больше: к Шуре обращаются на ”ты”, и выглядит он молодо, похож на старшеклассника, но разговаривают с ним ребята как-то довольно субординированно — про школу, про успехи, про домашку на каникулы и про английский язык. Ему говорят что-то про классное руководство, впопыхах пересказывают лето, пролетает несколько раз что-то про Владимира Дмитриевича. Владимир Дмитриевич — это Володя. Володя снова Владимир Дмитриевич и это греет сердце. — А вы что думали? Я, и не прийти вас проведать? - смеется Шура, то давая кому-то “пять”, то похлопывая по спине кого-то, кто его обнимает. - Ты куда так вымахал, Гаспарян? К восьмому классу уже выше меня будешь! Это что такое вообще? Обменявшись какими-то словечками и шутками с каждым, Шура окидывает взглядом класс. Останавливает глаза на неловко мнущейся поодаль Свете Вьюге. — Тише воды, ниже травы, - беззлобно язвит он, расплываясь в кошачьей какой-то улыбке. Вьюга фыркает и подходит ближе, тянет руку, чтобы пожать. Шура с громким звоном по ней хлопает, как обычно друг с другом здороваются мужики. - Как лето? Вьюга неожиданно дергает Шурину руку вниз и смеется, когда Шура театрально охает, изображая боль. Это что-то дружеское, теплое, и Володя удивляется — это дружеское и теплое никак не вяжется с тем, как Вьюга с ним сегодня общалась. — Говно говном, ничего нового, - отвечает Вьюга Шуре коротко, но улыбается. — Хоть бы ответ новый какой-нибудь придумала, каждый раз у тебя, Вьюга, говно говном, - наигранно ворчит Шура, а Вьюга закатывает глаза. Дружеское. Теплое. С ледяной и грубой Вьюгой никак не вяжется. Шура оглядывает класс снова и сталкивается глазами с Володей. Шура на Володю не пялится с недоумением, не пытается криво скрыть страх или жалость. Просто ловит его взгляд и салютует. Совсем как будто Володя нормальный, совсем как будто затхлый полугнилой Володя из этой новехонькой свежей школы не выбивается. — Так, ладно, пигалицы, по домам, мне с вашим классным обкашлять вопросики надо, - отмахивается Шура все так же шутливо и расслабленно, и ребята, немного недовольные, но согласные, от него отлипают. Они шушукаются о чем-то, неравномерно вытекая из класса, а Шура подходит к Володиному столу. В воздухе виснет его загорелая рука с татуировками — звездочки на пальцах, колючая проволока вокруг запястья. Шура смотрит на Володю сверху вниз, потому что Володя до сих пор сидит, и смотрит на него с интересом и каким-то… вызовом, что ли? — Шура, - представляется он. - Ин.яз. Я у этих мелкотравчатых в прошлом году классруком был, пока мы ждали манны небесной. Тебя, то есть. Сам не зная, почему, Володя теряется. Этот Шура какой-то весь из себя простой, легкий, как открытая книжка. Стоит, протягивает ему руку и смотрит чисто и спокойно. — Владимир Дмитриевич, - отвечает Володя на автомате, пожимая чужую руку. У Шуры она горячая, сухая. — Это я понял, что Владимир Дмитриевич. А по-человечески как? Вова? - Шура вытаскивает из-за первой парты стул и садится напротив Володи задом наперед, опирается руками на спинку и не сводит с него глаз. — Володя. — Добро пожаловать в нашу шарагу, Володя, - Шура снова улыбается. Сверкает белыми зубами, режет острыми краями рта, блестит, как драгоценность какая. - Ты смотри мне тут, обижать моих детей будешь — я за себя не отвечаю. Володя улыбается тоже, как умеет. — Пальцем не трону. — И не думай даже, Володя. Шура произносит его имя размашисто, как будто на вкус пробует. И смотрит на Володю так же. Размашисто и пробуя. — Раз твои дети, то чего классруком не остался? - спрашивает Володя, тоже принимаясь разглядывать Шуру. Разглядывает не так, как разглядывает Шура — не размашисто, а скорее опасливо, подозрительно. По-другому не умеет. При ближайшем рассмотрении Шура перестает быть похожим на старшеклассника. И черты лица у него увесистые, взрослые, и следы щетины проскальзывают, и голос низкий, басовитый, давно уже устаканившийся. Но нос — острый, курносый, переклеен пластырем зачем-то, и волосы ярко-ярко синие, химичного мальвинного цвета. — Не мое это, - лениво отмахивается Шура. - Я тут английский преподавать пришел, а не субботники устраивать и доёбывать мамочек и папочек в родительском чате по поводу того, что кто-то двести рублей на стеклопакеты не сдал. А руководство в прошлом году дали только потому, что у меня рабочих часов было меньше всех. Но в этом году я исправился и началку себе взял тоже, так что никаких больше субботников. — Не вижу ничего плохого в субботниках, - тихо усмехается Володя. Он отворачивается, уставший от зрительного контакта. Да и в целом много от чего уставший. — Вот поэтому ты и классрук, - Шура легко разводит руками. - Как первое впечатление, кстати? — Славные ребята. Только меня, кажется, побаиваются. — Это они всех новых людей побаиваются, не бери в голову, - снова отмахивается Шура. - Не будешь давать поводов побаиваться — перестанут. Разговор этот — простой до жути, и поэтому для Володи непривычный. Простой не в плане темы, смолл-токи для него ничем новым не являются, а в плане какой-то общей атмосферы. Шура не держит дружелюбную мину через силу, у него не дрожат напряженно уголки губ, когда он улыбается, его глаза не бегают неловко по Володиному лицу, он не складывает брови в жалобном взгляде. И разговаривает легко, как будто постучишь по его голосу и не услышишь никакого пустого гула двойного дна. Из-за этого Володя теряется. Он всматривается в Шуру в поисках чего-то знакомого и привычного — какой-то лжи, какого-то притворства, ржавчины, плесени, затхлого запаха, шепота за спиной, голоса в голове, всматривается и не может найти. Даже сейчас Шура не фыркает презрительно от того, что Володины мысли куда-то унесло, а только улыбается все так же озорно и весело и щелкает пальцами у него перед лицом. — Ку-ку! Че, довели тебя твои славные ребята? Улетаешь уже? Володю дергает — вместе с Шуриными пальцами перед лицом пролетают еще и шприцы с гнутыми иглами, железные прутья и руки Рубинштейна, а вместе с щелчком в ушах гремит стук Софиных каблуков, грохот ключей и закрывающихся дверей. Смаргивает. Класс, желтые парты, Шурины синие волосы. — Да нет, - Володя качает головой с тихим корявым смешком. - Спал плохо, вот и улетаю. — М, - кивает Шура. - Ну значит иди домой спать, пока есть такая возможность. К концу четверти придется жевать кофейные зерна и запивать чистым таурином. Спать будешь стоя, как лошадь. — Уже в предвкушении. Шура прищуривается и что-то разглядывает у Володи на лице. Но снова не так, как это делают обычно — это не смесь отвращения и жалости и не детский интерес, это что-то другое. — Слушай, а у тебя синяки под глазами будет видно? - спрашивает Шура. - С твоими этими. У Володи вырывается сырой и непривычный смешок. — К сожалению, будет. — Кринж, - Шура хочет откинуться на спинку стула, но спинка стула — спереди, поэтому он просто чуть не заваливается назад. Вовремя подставляет ногу. Это тоже вызывает у Володи смешок. - А, ну да. Видно. — Спасибо. — Колоритно выглядишь. — Чего? — Колоритно, говорю, выглядишь. Володя опять усмехается, уже в третий раз за разговор. Шура улыбается, сверкает острыми белыми зубами. Похож на акулу, на Мальвину и на холодный ветер. Странный. Странный не в туманном сером загадочном смысле, а в том смысле, что сбивает с толку и с ног, странный, как не пойми откуда взявшийся вихрь, или как стеклянный стакан, который не разбивается, упав на пол, или как проросший посреди асфальта одуванчик. А вот Володя странный в туманном и сером смысле. Но не в загадочном, скорее в горьком. Если такой смысл вообще есть. И уж точно не в здравом. — Так, - Шура хлопает ладонью по спинке стула и встаёт. - Приятно было потрындеть, еще приятнее познакомиться, но меня диван зовёт. Он протягивает Володе руку ладонью вверх, как протягивают недоверчивым животным. Тот по ней то ли хлопает, то ли ее пожимает. Что-то среднее. — Ну бывай, - салютует Шура. И снова растянуто, нарочито и языковато: - Володя. Имя раскатывается по Шуриному нёбу, как мягкая ириска. “Вал-ло-дя”. Язык задерживается на букве “Л” дольше, чем надо, гласные тянутся и гнутся. На секунду хочется встать, глянуть на Шуру и спросить: “Зачем ты так произносишь?”, потому что Шура странный и пока непонятный, цветастая головоломка по типу кубика рубика, но Володя этого не спрашивает. — Было приятно познакомиться, - зеркалит он Шуру, отпуская его руку. - До завтра? — А, бля, на работу же еще ходить надо… - шипит Шура недовольно. - Ну да, до завтра, получается. Володя фыркает. Шура странный, непонятный, но смешной. Странный, непонятный, но смешной Шура сверкает последний раз синими волосами в воздухе, как огонь на плите сверкает синим, когда зажигается, звякает сережками и хлопает дверью. И вдруг Володя начинает скучать по чему-то, чего у него никогда не было.

***

Возле школы Володя встречает кошку. Красивую кошку. Худая, пугливая, она бегает от учеников и учителей, но вытягивается погреться на солнышке. У нее ярко-зеленые глаза и трехцветный окрас. Такой называется “ситцевый”. Поэтому Володя знает, что это кошка, а не кот — ситцевыми бывают только кошки. Володя любит котов и кошек, и это взаимно. Все ушастые-хвостатые, даже самые шуганные, в его районе узнают его по шагам и бегают за ним стайкой, ждут, пока Володя всех перегладит и всем насыпет еды. Некоторые особо недовольные тётки на детской площадке за это его недолюбливают и говорят, что из-за него их дети подцепят лишай, на что Володя всегда отвечает “ну я же пока не подцепил”. Где-то в сумке у него лежит пакетик ”Вискаса” — он их носит, как носит зарядку, сигареты и салфетки, потому что точно пригодится. Задача на ближайшее неопределенное количество времени — подружиться с ситцевой кошкой. Все равно домой ехать тошно. Володя почти подкрадывается к её теплому солнечному местечку, чтобы не спугнуть. Он присаживается на корточки, и кошка, почуяв движение, дергается и отскакивает в сторону. Но в этой стороне она остается стоять, испуганно глядя на Володю, а не убегает дальше, значит, надо подождать и продолжить. Володя дает ей пару секунд ”вдуплиться” и показывает ей “Вискас”. — Не шугайся, - говорит он ей, как сказал бы какому-нибудь человеку. - Я тебя покормить просто хочу. Вон тощая какая, не кормят тебя, что ли? Кошка недоверчиво наклоняет голову. Все еще не убегает. Володя открывает пакетик и выдавливает немного корма на какую-то пластмассовую крышечку, которая стоит у стены, видимо, для этой цели. Наверное, из-за крышечки кошка тут и тусуется. Она ждет, пока Володя уберет руку, ждет, пока Володя точно уберет руку, потом ждет, пока Володя точно-точно уберет руку, и только потом подходит. — Кушай, кушай, красавица, не трогаю. Зеленые глаза скашиваются на Володю. Кошка наклоняется к еде, все еще подозрительно глядя на него, и все-таки решается попробовать. Больше корячиться и изображать из себя диктатора, боящегося покушения, у нее не выходит: голодная, видать. Она принимается уплетать корм за обе щеки и даже не дергается, когда Володина рука оказывается рядом, чтобы выдавить ей остатки содержимого пакетика. Пока кошка ест, Володя решается осторожно-преосторожно её погладить. Кошка дергается, останавливается на секунду и поворачивается к Володе. Оценивает ситуацию, прикидывает риски, и все-таки решает вернуться к еде. Володя улыбается. Он гладит её по голове и холке. Шерсть у нее мягкая, шкура теплая. Но, все-таки, больно она худая, кошка эта. В паре метров от них останавливаются чьи-то шаги. Кто-то шмыгает носом и шуршит одеждой и рюкзаком. Неожиданно для Володи, кошка не уходит даже когда еда заканчивается. Она только замирает на пару секунд, как будто принюхиваясь к собственным ощущениям и миру вокруг, и снова расслабляется. Даже сама подставляется под Володины поглаживания. — Ты как её заколдовал? - слышится со стороны по-мальчишески сиплый голос Вьюги. Володя оборачивается. - Она от меня бегает. И от Шуры. И ото всех вообще. Вьюга смотрит на него хмуро, утирает нос рукавом и кладет руки в карманы. Ждет от Володи ответа. Кошка тычется носом ему в ладонь. — Подойди тихонько. Вредно поморщившись, Вьюга негромко фыркает. Она делает шаг и кошка дергается, чуть отскакивает назад даже. Смотрит на Вьюгу недоверчиво, подозрительно. — Чш-ш, - шепчет ей Володя. - Ну чего ты? Он снова протягивает кошке ладонь и та, все еще поглядывая на Вьюгу, возвращет свою голову Володе в руку. Получается её погладить, ласково почесать под мордочкой, даже тыкнуть легонько в носик. — Не дергайся резко, - поясняет свои инструкции Володя. - Давай, потихонечку. Она пуганая какая-то. Вьюга снова недоверчиво фыркает, но следующий шаг она делает почти беззвучно. Так же беззвучно, почти не дыша, она присаживается на корточки рядом с Володей. От неё пасет сигаретами еще сильнее, чем на классном часу. — Теперь руку вытяни, - Володя говорит тихо, чтобы не спугнуть кошку. - Ладонью вверх. — А на одной ножке не попрыгать? - язвит Вьюга. — Ты спросила меня, как я её заколдовал, - пожимает плечами Володя, поглаживая разноцветную шерстку. - Не хочешь — не надо. Ответа не следует. Вьюга молча протягивает кошке открытую ладонь. Та снова недоверчиво дергается, щурит свои зеленые глаза, разглядывая эту странную и непонятную девочку, как будто загадку разгадывает. — Видишь? - мрачно бурчит она. — Не делай поспешных выводов. Вдруг кошка в последний раз тычется Володе в руку носом и делает шаг к Вьюге. Все так же недоверчиво она обнюхивает её ладонь, не переставая подозрительно щуриться. Вьюга сидит на корточках, затаив дыхание, и у Володи наконец-то получается её рассмотреть. У неё острое, худое лицо, какое-то не по-детски усталое. Большие карие глаза, синяки под ними, неаккуратный вздернутый нос, она бледная и вся в веснушках. Волосы — темные, короткие, криво подстриженные, челка неровно прикрывает половину лба. Странная она вся. Нескладная. Кошка подходит к ней еще ближе и дает себя коротко погладить. У Вьюги чуть глаза на лоб не лезут. — Вот так, - одобрительно улыбается Володя. - И никакого колдовства. — Да ну нахрен, - шепчет Вьюга неверяще. Кошка от нее не убегает, а разрешает чесать себя за ухом и на холке, гладить по спине и голове. Нежится в солнце и человеческом тепле. Вьюга молчит. Она смотрит на кошку как-то очень пусто, как будто и вовсе сквозь неё. Пальцы возятся с разноцветной шерстью, а голова где-то совсем в другом месте. — Можно все-таки про хрень вокруг глаз спросить? - ее голос звучит тихонько, инородно, совсем не так, как на классном часу. То ли присутствие кошки заставляет её затаиться, чтобы не спугнуть, то ли еще что-то. — Про хрень нельзя, - отвечает Володя. - Про шрамы можно. Теперь Вьюга отрывает взгляд от кошки и он снова становится сфокусированным и возвращается в реальность. Вьюга смотрит на Володю, смотрит и ничего не говорит. Взвешивает, наверное, слова в голове, подбирая правильные. Она несколько раз открывает рот и несколько раз закрывает его обратно. И до Володи вдруг доходит. Всё это — и демонстративный выпяченный интерес напоказ, и полусакральный трепетный интерес наедине, и странные эвфемизмы, лишь бы не говорить “шрам”, и замешательство в попытке подобрать слова, и тихий голос — как-то связано с длинными рукавами в сентябрьскую жару, запахом сигарет и отвратным поведением. Не как-то, а напрямую. — Ты это типа… - неуверенно начинает Вьюга. - Сам себе? Или кто-то? И этот вопрос тоже связан с длинными рукавами и запахом сигарет. Вьюга не спрашивает из любопытства. Вьюга прощупывает почву. Вьюга ищет своих. — Сам себе, - отвечает Володя честно. Он звучит спокойно и прямо, но сам затаил дыхание. Как заслужить доверие кошки — задача сложная и деликатная, она требует открытых рук, медленных движений и ровных вдохов, так же, как и заслужить доверие Вьюги, что требует не рук, а слов. Но по сути показать кошке, что ты “свой”, не может быть сложнее, чем показать это Вьюге. — Как... - Вьюга щурится и наклоняет голову, пытаясь сформулировать вопрос до конца. Не выходит. — Психоз. Я не помню, как конкретно. Наверное, галлюны какие-то были и меня понесло, а мозг заботливо все воспоминания вытеснил, - Володя чувствует, как об его руку трется кошка и переводит на нее взгляд. Кошка — животное эмпатичное и чувствующее. Кошка трется об его руку, как будто знает, о чем он говорит. Кошка трется об его руку, как будто утешает. — М, - Вьюга тихонько мычит. Тоже смотрит на кошку. Она задумывается снова, думая, какой следующий шаг сделать. Володя отлично знает эти разговоры со взрослыми, когда ты “сложный”. Как по льду ходишь: каждый раз, когда хочешь шагнуть, надо вытянуть ногу и прощупать — треснет? Не треснет? И даже так стоит только оступиться, как уже под толстой прозрачной коркой барахтаешься. — А так, без психоза, - коряво формулирует Вьюга. - Ты… ну… Она стискивает зубы. Взмахивает руками. Сложная. — Да, - вздыхает Володя. Он тоже. Сложный. - Пытаюсь завязать. Завязать Володя пытается примерно с момента, как начал. С курением у него та же история. Вот эта шутка “Бросить курить легко, я уже сто раз бросал” — это про Володю. И курить и резаться. — Выходит? - Вьюга снова поднимает на него глаза. Володя неопределенно качает головой. — С переменным успехом, - отвечает он, лишь бы не говорить “нет”. Это первый раз, когда он за этот разговор решает соврать. Вполне себе успех. Переменный. Вьюга проглатывает слова “у меня тоже”. Она вся краснеет, от щек до кончиков ушей, как будто только поняла, что чуть не проболталась. Больше ничего не говорит. Не говорит и Володя. Тут надо терпеливо ждать, а не давить. Полезешь со своими ”хочешь мне о чем-то рассказать?” — и сразу станет тошно и лишне и лично и слишком. Еще немного повозившись с кошкой, Вьюга, до сих пор красная, поднимается на ноги. Володя остается сидеть, потому что кошка никуда не отходит. А Володе она очень-очень нравится. — Ты только не думай, что я теперь с тобой дружу, - вредничает Вьюга перед тем, как шагнуть. — Естественно, куда мне там, - хмыкает Володя. - Погоди. — Чего еще? Карманы звенят ключами и шуршат сигаретами. Володя роется в одном, потом в другом и протягивает Вьюге конфету в прозрачном фантике. Вьюга фыркает по-лисьи, смотрит недоверчиво. — Я от странных дядек конфеты в дар не принимаю. — Ядрёный ментоловый леденец, - объясняет Володя. - Запах сигарет убивает напрочь. Вместе со всей микрофлорой ротовой полости, правда, но зато пахнуть не будет. — Это такой вежливый способ сказать, что от меня воняет? - Вьюга все-таки берет конфету в руку. — Сигаретами-то? А то ты не знаешь, - Володя улыбается. С детьми ему улыбаться проще, чем со взрослыми. Даже с самыми сложными детьми. — Я с тобой все еще не дружу, - уточняет Вьюга, закидывая леденец в рот. — Да ради бога. Все равно до завтра. Вьюга тоже улыбается, но это снова больше похоже на оскал, чем на улыбку. — До завтра, - она салютует точно так же, как это делал Шура. - Во-ло-дя! “Ну хотя бы не Вова”, - проносится в голове вместе со Вьюгиными удаляющимися шагами и собственным тяжелым вздохом.