"Принцесса-подменыш"

Спать. Этого действия недоставало страшно; и хотя в последние дни Тилли удавалось высыпаться, она тем не менее хваталась за любую возможность сомкнуть глаза — и сполна этим насладиться. Получалось тяжело: ниша в полу не позволяла ни устроиться нормально, ни согреться. Какое уж тут удобство, когда упираешься носом в деревяшки! Но за месяцы в лесу Тилли научилась довольствоваться малым: тут было сухо, ноги в тепле, даже какие-то тряпки покидали, чтобы не получить простуду от каменного каркаса. А ещё не было фей, которые могли бы разворовать вещи девочек или угрожать их жизни. Хорошо, что это была последняя ночь у брауни. Но в то же время — плохо. В какой-то момент она просто осознала, что не может больше спать. Попыталась лечь так, сяк — ни в какую: сон просто выветрился из головы примерно так же легко, как в неё поселился; а в кромешной темноте ещё совершенно нечего было делать. Не займёшь себя разглядыванием предметов обстановки, не посмотришь в окно наконец — и даже думать получалось не очень-то хорошо. Что бы ни пыталась в своей голове рассмотреть Тилли, все её мысли съезжали на привычные рельсы глубокого горя, ставшего естественной частью её жизни, и тогда панически мысль пыталась перескочить на что-то другое. Но — не судьба: даже приятная мысль о триумфальном возвращении Кейтилин портилась тем простым наблюдением, что не очень-то оно и триумфальное: никто их не ждёт и не готов делиться своим насиженным местом с трона. И как себе Тилли это представляет? Наверняка феи не слишком врут, что окружение принцессы готово отстаивать уродицу-подменыша до последнего — и что они им могут противопоставить? Особенно когда чёрт дёрнул Тилли за язык, и теперь они лишились последнего союза? И, называется, кто просил. Пожалуй, именно эта мысль делала лежание Тилли особенно печальным: она в очередной раз горько думала, как же она всё испортила, как же они пострадали из-за того, что Тилли не хотела подставлять задницу под розги. А-а-ай!!! Тилли до того разгневалась на саму себя, что выскочила из ниши, как чёртик из табакерки, даже не особо стараясь — а её высочеству хоть бы хны, дрыхнет как миленькая. Хорошо, что дрыхнет, но это немного обидело Тилли — ей не с кем было поделиться своими печалями и вылить свою ядовитую горечь на весь оставшийся мир. Ну и ладно, ну и не больно-то хотелось. Она не верила, что напоследок им дадут пожрать, но рассчитывала повлиять на какого-нибудь поварёнка, чтобы тот принёс ей колбаски и обеспечил провиантом на следующие дни. А то, знаете, как-то побираться совсем не хочется! Она спустилась вниз, медленно, считая шаги и занося ногу так, будто они у неё на пять дюймов длиннее нужного. Но — никаких поварят и даже повара не нашлось: вообще никого! Пустота! Нет, ну, может быть, это и к лучшему, но Тилли не совсем всё же потеряла ум и разум, чтобы воровать у феи, знающей колдовство, еду с кухни. Она села и легла животом на стол: ой, как кушать-то хочется… Да, вчера они поели, и даже хорошо (хотя бы и не вечером, но — ха, как будто бы у Тилли раньше было трёхразовое питание!), однако сейчас она с тоской думала о копчёном мясе, о каше, о масляной рыбке, которой они лишаются с потерей кабака… У-у-ух… Раздались осторожные шаги, и чуткая Тилли напряглась: как бы не попёрли её сейчас, без Кейтилин-то! Это была шелки; от сердца немного отлегло, но не сильно — всё же жена Джона Фаэри. А всё же, как она хороша! Шелки, конечно, не соблазнительницы, не развратные девки какие-нибудь, но жуть какие красавицы: и стан тонкий, и фигура ладная, крепкая, не изнеженная, а волосы, волосы-то какие! У Тилли чудом выросли такие, но то спасибо заросшему косматому папе, а не худосочной жидковолосой маме: это ещё у матушки-природы выиграть надо, чтобы такое от родителей перенять. Нет, хороша, что и говорить, хороша. — Я без Кейтилин никуда не пойду, — упрямо сказала девочка, на всякий случай вцепляясь в столешницу: добровольно она им не сдастся. Костьми ляжет, но никуда они её отсюда не выпнут! — Да наю. Дарова. Шелки воровато оглянулась, взяла Тилли за руку и зачем-то повела за собой, на второй этаж. Тилли не сопротивлялась: так не ведут себя люди, если хотят кого-то подставить или коварно выгнать. По всей видимости, Молли ей хотела что-то сказать; вот только что?.. Какие у неё могут быть тайны с девочкой-глазачом? Подозрительно. Но не настолько, чтобы сопротивляться и звать на помощь. Шелки завела Тилли в один из номеров: у, какие хорошие! И кровать есть, и стол! И, в принципе, больше ничего. Но Тилли, два дня пролежавшей в какой-то дыре без видимых удобств, стало зло и обидно на всех, в частности на саму шелки. К ним же сама принцесса пришла!.. — Та-а-а-ак вот, — шелки села большой попой на кровать. — Ты давеча гаваривала, шо можешь шкурачку мою найте. А. Вот в чём дело. — Дадите где искать — найду. — Наверное, храбриться было не лучшей идеей: если уж сама фея не смогла найти свою шкуру, то каковы шансы у человека, пусть и у глазача? — Та не тарапися. Шо б я сама понимала, где шо искати. — Всё посмотрела? — Шкапы. Сундучки. Под пол. На кухни. Всё! Везде! — А если он хранит не дома? — Пф-ф-ф, — шелки тряхнула головой как тюлень. — Да хде ш ишшо? Шон Фаэри брауни, ане из дома ни-ни! Ни ногою, кароче. Справедливое размышление. Брауни привязаны к домам, за которыми ухаживают. Они могут их бросить, если хозяева, которым они помогают, будут злы с ними (ну или просто чем-то не понравятся, мало ли), но, скорее всего, если сам брауни отвечает за дом, которым владеет, то, скорее всего, он действительно не сделает ни шагу из него. Наверное, это та причина, по которой Джон Фаэри взял себе в жёны шелки: она привязана к нему и не может от него уйти, пока не вернёт свою шкуру, а он, в свою очередь, может не выходить из таверны… Хороший вопрос, как она к нему изначально попала. Ну ладно. Конечно, Тилли не великая сыщица, но… с другой стороны… — Я хочу есть. Покорми меня и дай еды на дорогу. — Дам, дам, — нетерпеливо махнула рукой как ластой шелки. — Я ета, нашла, кудыть вас девать. Хар-р-рошии, очень хар-р-р-рошии место… — Опять спать в подполе?! — Да чиво ты, нет. Ты ета, мне зубья-то не заговаривай! — Покорми, а потом расскажу. Видимо, Тилли звучала очень убедительно — или просто нагло, поскольку шелки посопела-посопела, сплюнула сквозь зубы на пол и пошла вниз. Вернулась она не то чтобы с каким великим блюдом — вчерашним бульоном из баранины — но у Тилли, не избалованными мясными излишествами, немедленно потекли слюнки, и она умяла большую порцию в четыре кружки за ничтожное количество времени. — Ну? — сердито спросила Молли. — Теперя гаварить будишь? — Расскажи о муженьке своём. Может, подумаю о чём. — Да нечева гаварить, — почесала голову под косынкой шелки. — Брауни он и есть брауни, шта с них взять. — А ты с самого начала начни, — подсказала Тилли, сладостно вгрызаясь в кости. — Кто таков, кто хозяева, откуда дом этот. Ну, понимаешь. Из рассказа Молли Тилли поняла, что про Фаэри действительно нечего говорить. Для неё он был уникальной феей, но, по всей видимости, его судьба весьма обычна для чокнутых фей Денбишира: он жил у разных хозяев. Как раз в момент перебежки от одного грязного неумёхи к другому, подлецу и мошеннику, Джон и выкрал шкуру Молли. В какой-то момент всё это так его разозлило, что он решил извести нелюбимых хозяев и жить наконец одному, ведя дом так, как, по его мнению, не способны люди — и он таки это действительно сделал! Уморил всех до единого, включая маленьких детей, и остался владельцем «Пьяного сеттера». Ну, не по-настоящему, а просто потому, что на здание никто не претендовал — и посмели бы, все феи города немедленно встали бы за Джона Фаэри! Так что муниципалитет (слово-то какое эдакое!) не трогал дом на Той Стороне Денбишира, а взамен — не имел проблем с рассерженными феями… ну, за исключением очевидных. Из этого рассказа было неясно, какие собственно предпочтения имел Джон Фаэри. Жил ли он в конкретном укромном месте? Брауни не пользуются кроватью, они ютятся в тёмных углах и под вещами — столами, стогами сена, коробами, вот этим всем. Нет, сердито говорит шелки, там всё просмотрела. Очевидно, Молли не очень-то хорошо знала мужа: они вообще, судя по всему, не особенно общались — и Тилли даже подумывала, что они как супруги вообще не жили. Вообще-то и феям нужно то, чем люди занимаются охотнее всего, но не так, не слишком сильно и вообще те феи, которых Тилли знала до своего дурацкого похода, вообще не предпочитали жить вместе и разбиваться на пары. Хотя она столько раз имела возможности убедиться в обратном… Уф, ну и задачка, конечно. Найти шкуру, спрятанную брауни! Да она может быть где угодно, особенно если он знает колдовство! — Мне щас надо это искать? — Нета. Щас мой муженёк-та са складами разбирётся, и тагда в шею вас пагонит. Я щас тваю падругу падниму, и паведу за собою… — А искать-то когда? — Да шо ты престала, искати и искати! Приведу тебя! Патом. Када Джон занят будет. Тока астарожна нада будит: он из дома-та ни выходит. Топает тудыть-сюдыть, как истуканище… Тилли со свистом выдохнула. Да уж, бегать по дому брауни в присутствии самого брауни! И с чего она сдуру подписалась на это? С другой стороны, если всё получится, то у них будет прекрасная союзница. Которая… скорее всего обратно убежит в моря, если хорошенько подумать. Так что ценности в таком союзнике ноль без дырочки. Ну, хотя бы она нашла куда их пристроить, и то хорошо. Правда, это феи, чёрт знает, что они могут удумать… но, по крайней мере, можно не ожидать ареста и голодной смерти. До поры до времени. Шелки действительно разбудила Кейтилин; та, впрочем, поднялась без проблем, легко, как лань, позавтракала на ходу, и они вместе спустились вниз, только вышли не через основной вход, а тот, что вёл к изнанке районе — как будто бы он сам не был изнанкой более приличного, прекрасного города! Эта его часть, впрочем, была поспокойнее — возможно потому, что было только-только утро: грязно чудовищно, и Тилли было брезгливо пачкать свои с трудом добытые туфельки в нечистотах, да вот только деваться от них было некуда — они буквально заполняли собой всю улицу, покрывали стены и даже оставались на окнах. Никто на них не смотрел, никто и не думал их останавливать; похоже, что даже опасные жители района считают ниже своего достоинства околачиваться тут. — А как называется это место? — весело спросила Кейтилин, перепрыгивая удушливые ручейки, кажется, выплеснутого горшка. ФУ! — Ванючка, — ответила шелки, оглядываясь по сторонам. — А район? Ты нам не сказала. — Эт тибе зачем, красоточка? — Интересно… — Оактон. — Дубровица? Какое милое название. Даже и не верится, что оно принадлежит… — Грят, тут дубы раньши расли. Но город растёт, фсё вырубили. Фсё, ни отвликай миня! И Молли неприятно дёрнула за собой Кейтилин, что вызвало раздражение Тилли, и та резко крикнула фее «Эй, эй, аккуратнее!». Но — как будто та станет её слушать! А ведь Кейтилин делает правильные вещи: узнаёт больше о городе, которым будет править, какая умница. Странно, что вчера не делала — ну, может, ждала, когда ей всё Молли расскажет… Вероятно, Вонючка была местом, слишком грязным и отвратительным даже для Оактона, поскольку за это время единственный, кого они нашли, это какой-то мужик — не то пьяный, не то сумасшедший. Он сидел почти голый, в одном неплотном ватнике, рычал и вгрызался в хлеб — ну точь-в-точь дракон или зверь какой-то. Возможно, подумала Тилли, Вонючка — лучшее место, чтобы что-нибудь спрятать, но потом отсекла эту мысль: уж слишком пустынно, слишком очевидно. Добро бы было, если бы тут ходили люди, но не ходят ведь… Это как прятаться в чулане: да, там, может, всякое лежит, вот только именно поэтому это первое для просмотра место для поисков. Уф, как давно они с Жоанной не играли в прятки. Да и вообще — не играли. *** Дом, к которому их вела Молли, был заметен издалека. Тилли ещё тогда подумала, кто это такой сумасшедший, кто себе такие хоромы отгрохал, в таком-то месте; потом, чем ближе они приближались, тем сильнее у девочки было подозрение, что Молли их ведёт сюда, но здравый смысл говорил ей: «нет, ну не может этого быть». А вот, оказывается, может. Итак, как бы получше описать этот шедевр городской архитектуры (слово, которого Тилли не знала, но явно подразумевала)? Оно было круглым. Без углов. Кажется, с этажами, хотя окна могли находиться просто друг над другом, и Тилли бы этому ничуть не удивилось. Собственно, здание очень сильно походила на башню, но ещё больше — белый гриб, прореженный стеклянными цветными стёклами и огромной-огромной стеклянной дверью в форме витража. Никакой крыши, только маленькая труба торчала сверху — и то ей явно было там не место, да и не факт, что она бы смогла полноценно выводить дым из помещения. Но это, конечно, был фейский облик дома. Человеческий глаз девочки давал совсем другую картину, и ей приходилось закрывать другой, волшебный, чтобы сфокусироваться на нём. Ничего особенного: деревянная халупа, тронутая пожаром, с выбитыми стёклами и следами воды под окнами. Наверняка гнилое изнутри. Тут полно таких — но ни одно другое не скрывало под собой фейское жилище! Точнее, такие встречались, но редко: по всей видимости, фей, которые могли себе наколдовать и отстроить волшебное жилище, было не так уж много. Или же они просто довольствовались человеческим. Странно, если не думать, что она знала только лесных фей, не претендовавших на людские дома — а это были совсем другие феи. Молли постучала в дверь — тоже круглую, большую, с окошком из рыжего стекла. Ждать пришлось недолго: дверь им открыл… человек! Неожиданно, но это была не фея! Высокий, плечистый, всем хорош, только безрукий и с пятном на глазу. Что было совсем странно, выглядел он при своём недуге хорошо: волосы моет как будто каждый день (чем?!), борода острижена аккуратно, а на ногах не тряпьё, а ботинки. — Даров, — дружелюбно хлопнула его по плечу низенькая короткая Молли, а девочки опасливо нырнули вслед за ней в помещение, стараясь по дуге обогнуть странного неизвестного человека. Он, впрочем, не проявил к ним ни малейшего интереса и просто захлопнул дверь ногой. Тилли покосилась на Кейтилин; та выглядела не менее смущённой, чем подруга, но вместе с тем — заинтересованно. Это страшно удивило и немного обидело Тилли: вот что, чего она тут нашла?! С калекой ещё здороваться будет! Добро бы если бы человек хороший, работящий, но он же даже не на службе!!! Изнутри создавалось двоякое впечатление, в зависимости от того, каким глазом смотреть. Если обычным, то это просто занавешанная цветастым тряпьём халупа, грязная, но пытающаяся выглядеть как декорированный лучшими художниками театр — который, как Тилли знала от мамы и от всех своих фабричных знакомых, тот ещё бордель. Света мало, его вообще почти нет, горят светильники, которые толком и не освещают ничего — в общем, полное соответствие фасаду здание. А вот если смотреть волшебным глазом, то картина была иная. Света — завались, витражи создают цветастые расплывчатые рисунки на полу, а обстановка поражала бесстыдной роскошью. Шторы шёлковые, розовые, с вышивкой, карнизы серебряные, амулеты везде висят — тоже из какого-то непростого материала, а на полу… Дерево, которое в реальной жизни выглядит засохшим кустиком, в фейском виде оказывается густой прекрасной ивой со мхом на коре. А на полу — ковёр, мягче которого не представить! И он белоснежный, не запачканный ничем, даже уличной обувью! Моментально захотелось лечь на него, но Тилли сдержала порыв: неизвестно ещё, а вдруг хозяин… или хозяйка — обидятся? Кстати, а где он? Видно только людей разной степени увечности: безрукие, безногие, с шрамами на полтуловища, одноглазые… Зачем столько? Они ничем не заняты, но Тилли бы даже из добрых побуждений не придумала бы, чем этакую толпу можно было занять: слуги из них плохие, к работе большая часть негодна… Странно это всё! Зачем такую прорву народа держать? Кормить их, мыть, бороду подстригать… — Эй, старушка! Бин-ни, явикася! — воскликнула шелки, не обращая внимания ни на кого из толпы, и Тилли вскрикнула. Слегка, не очень громко, скорее ахнула, но всё равно — громче, чем следовало бы, когда общаешься с феями. Она слышала про Бин-ни, но мама всегда говорила, что эта банши находится так далеко, что и бояться её не следует. Далеко на мамином означает, что даже если очень захочешь туда прийти, не придёшь: наверняка придётся пересечь море, стоптать не одну пару бот… И потому неожиданный возглас Молли заставил её растеряться и даже испугаться: что, правда Бин-ни? Она тут?! Но была ещё одна причина. Волшебная ива, стоявшая в центре дома, повернулась, и оказалась вовсе не ивой, а женщиной — такой старой, что на ней уже начали расти деревья и листья. Но и без этого она выглядела просто потрясающая: грузная, голая, с одной ноздрёй (зато огромной, на пол-лица), одной голой грудью, свисающей до пола, передние зубы торчат так сильно, что нависают над нижней губой; и вообще была она какая-то вся серая и зелёная, как обросший пень. А внизу — этого Тилли не заметила сначала — внизу был то ли прудик, то ли озерцо с проточной водой, и в нём, скрывая суставчатые одеревеневшие ноги феи, плескалось бельё. Так вот почему они все такие чистые! Кейтилин вопросительно посмотрела на Тилли: ну да, у неё волшебных глаз вообще ни одного нету. Да даже если бы и были — про Бин-ни особо не рассказывают. Это странная история: была, значит, такая прачка, которую забрали феи, чтобы она стирала их бельё, да так обратно и не отпустили; только вот какое дело, обычно люди в таком положении остаются людьми и существуют в качестве пленников. Но то ли баба была с придурью, то ли работала так хорошо… в общем, она сама стала феей. И теперь является в образе стирающей бельё плакальщицы перед теми, кто должен умереть от чужой руки или ужасной случайности. И теперь, глядя на то, как выглядит эта фея, у Тилли плодились вопросы: как она стирает бельё, если она дерево? Почему живёт среди людей? Почему окружает себя увечными? Значит ли то, что они скоро умрут? И ведь не спросишь её об этом! — Эй, — Молли сердито дёрнула Тилли. — Чаво застыла? Так и будити стоять? — А чё делать-то? — шикнула в ответ Тилли и вдруг вспомнила сама. Ой. ОЙ. Нет. Фу, гадость какая! Мама рассказывала, что единственный способ избежать своей кончины, когда видишь Бин-ни, это начать сосать у неё молоко. Точнее, судьбы своей ты не избежишь, но, по крайней мере, не умрёшь. Хм, видимо, именно поэтому рядом с ней все эти калечные люди. — Здравствуйте, — в голос произнесла Кейтилин. — Простите, я вас не вижу… Бин-ни зашелестела ветками, и уродливое древесное лицо её улыбнулось одной половиной своего рта. Странно, что она не является Кейтилин даже сейчас, когда очевидно, что она фея… — Ты чиво стоишь! — налетела на девочку шелки. — А ну иди молоко иё пей, умрёшь жы! — Мне это тоже надо делать? — тихо спросила Кейтилин. — Та не, — отозвалась фея. — Ты иё не видишь? Знач, жыть будишь. А-а-а. Вот в чём дело. Проклятые феи! Конечно, за всё время их похода волшебное зрение Тилли не раз спасало девочек из западни, но на самом деле быть глазачом в мире фей вообще не так хорошо, как просто человеком. Глазачи первыми получают проклятия; глазачей калечат; оскорблённые феи, даже если не думали ничего сделать с людьми, заметив глазача, сознательно вредят кому-нибудь — чтобы спихнуть на глазача. Сомнительная выгода видеть фейское колдовство окупалось яростью и ненавистью со стороны фейского народа — и уж лучше тогда вообще ничего не видеть, по крайней мере жив останешься. Или с глазами… Пососать грудь страшной феи — это не предложение. Это шанс того, что она не накличет на тебя немедленную смерть, так как примет за своего ребёнка. То есть у Тилли нет выбора. НО ЭТО ТАКАЯ ГАДОСТЬ! Тилли подошла к иве; проклятье, она ещё и пахнет как человек! Да уж, хороша фея: даже с Кальях Вари Тилли не чувствовала себя так, будто бы находится с древней старухой — а ведь она тако и была! У Бин-ни ощущается человеческое происхождение; не на взгляд, а вот именно по мелочам — по запаху, по тому, как она смотрит, какое у неё лицо… Так, Тилли, соберись и просто сделай это. Тилли глубоко вздохнула и припала губами к груди. Она, конечно, уже десять лет как не пила грудное молоко и не намеревалась учиться заново; ну, что ж поделаешь — её приключение и без того очень и очень странное. Молоко, кстати, на вкус как обычное — привкус другой, чем у коровьего, но Тилли не разбиралась во вкусах и ароматах молока, так что она не почувствовала большой разницей. — Что, и это всё? — спросила она, пряча голову и от Бин-ни, и от Молли с Кейтилин: гадость-гадость-гадость-гадость, фу, противно! — Ты фсё тама, шо ли? — отозвалась шелки. — Фсё, давая иди к нам. Тилли встала и посмотрела на лицо Бин-ни. Оно изменилось: Тилли с брезгливостью думала, что Бин-ни будет довольной, как похотливая женщина, но она выглядела не так. Её лицо было преисполнено спокойствия и даже мудрости — что странно для банши, существ, никогда не бывающих счастливыми. Бин-ни не смотрела на девочку: она просто стояла и стояла, как дерево, только не в пример лучше. А потом она запела. Это произошло спонтанно, и Тилли даже толком не поняла, как и то заставило её это делать. Мама описывала крики банши как визг ржавого колеса или ор диких лис, но этот голос совершенно не был похож на описанное. Это… просто голос. Женский. Красивый. Так действительно могла бы петь прачка на берегу реки. — Ана а тибе паёт, — тихо подсказала Молли; Тилли не заметила, как отползла назад. — Чего, опять угрозы какие-нибудь? — слабо спросила девочка. — Нинаю. Завёт тебя Светлагласкай. Ну лана, я пайду. — Эй! — Тилли вцепилась в шелки; на секунду она испугалась своего действия, но потом вспомнила, что феям её прикосновения не страшны. — А что ещё поёт-то? — Та я аткуда знаю, я язык-та не учила, — весело ответила Молли, встряхнув рыжей гривой. — Пакедова! Тилли хотела броситься за ней, но раз — и феи пропал след. И теперь ни броситься за ней, ни закричать следом — вообще ничего не сделаешь. Тилли растерялась, вдвойне оттого, что Кейтилин, желая утешить подругу, обняла её за платье — самый безопасный способ касаться друг друга. Почувствовав, как подруга напряглась, Кейтилин сказала: — Пожалуйста, Тилли. Всё в порядке. Я думаю, мы в безопасности? — Откуда ты это знаешь? — огрызнулась Тилли; её так давно никто не обнимал, что теперь девочка чувствовала себя не в своей тарелке. — Мне так кажется, — просто и ласково сказала златовласка. Кажется ей, ага. — Послушай, какая красивая песня. Да, песня и правда была очень красивой. Правда, совершенно непонятной на человеческом языке. И почему-то Тилли от неё стало грустно. Очень и очень грустно.