Давняя вражда или сказ о том, отчего Федька дружить не умеет

Иван Васильевич рассмеялся — не зло, а бархатным, чарующим смехом - пальцы его легко пробежали по федькиной спине в тонкой батистовой рубашке. Обхватив за талию, он притянул юношу к себе, укладывая головой на свою на грудь и зарываясь пальцами в мягкие кудри:  — Ну и как же ты отомстил, злобушка моя? Слушать Федькины рассказы о детстве нравилось царю пожалуй даже больше его же соромных сказочек. Даже при жизни матери маленький царевич Ваня такой воли, как Федька, росший в деревне, не знавал, а уж после ее смерти и вовсе детство его оборвалось, оставив в памяти лишь чувство врагов вокруг,постоянный голод, да пробирающий до костей холод плохо протопленных каменных палат. Государю было приятно представлять, как рос лазоревый его вешний цветик на приволье, в холе и неге отчего дома. Рассказы эти рассеивали тяжелые думы и мрачное настроение царя, будто сам он тайком подглядывал за кудрявым пригожим баловником. Правда иногда Федька явно недоговаривал, али немного смягчал подробности своих проказ и шалостей, но то было заметно и проницательный государь легко догадывался, как оно было на самом деле.  Басманов ухмыльнулся и на секунду в его глазах, что с любовью и благоговением смотрели на Ивана, блеснул хищный огонь: — А вот как дело было. Ввечеру батюшка сказал, что заутра поедем бортников наших проведать, да и Бутурлин с ним навязался, вроде как посмотреть, как все устроено, и поганца своего мелкого взять, конечно, с собой собирался. Глаза бы мои его не видели! Но больно нравилось мне везде с отцом  кататься, да и от матушкиных забот отдохнуть лишний раз хотелось, — хихикнул Федька, продолжая рассказ.  — А потом как-то все оно в моей голове и сложилось — тогда уже понимал, нечего спускать такое, хотелось показать ему, что я не нюня и не плакса! Да и все еще обидно было, что в той драке проиграл я! Тем более Матвейка меня уж неплохо натаскал к тому времени и новый ножичек хотелось в дело пустить.  — Реванша восхотел значит, соколик мой?  Не все мудреные книжные слова, что говорил государь, Басманов понимал, но будучи от природы сообразительным, догадался, о чем речь, и кивнул.  — Ага, — в пылу рассказа Федька оторвался от государя и уселся на постели, скрестив ноги по-турецки, — встретились мы значит с ними, а этот… так и смотрит на меня свысока! Вымахал длинный как колокольня, да на лицо страхолюд и одет хуже холопа, ну а конь егойный три копейки стоит, ей-Богу! Не зря матушка их нищуками да лапотниками звала!  — Не то что ты, радость моя? — Иван Васильевич спросил мягко и любя, но в глубине его серых глаз блестели насмешливые искорки. — Сам ведаешь, что меня матушка завсегда богаче царевича рядила, — Федька опустил ресницы в наигранной скромности, — а за Витюшу моего батюшка двадцать пять целковых отдал! Ну а с лица сам ты говорил, что нет никого меня краше в твоем Царстве! — Истинно так! — ответил государь вполне серьезно, — против тебя любой молодец что образина.  От слов государя у Федьки от удовольствия покраснели щечки и он даже позабыл о чем вел речь. Ему уже хотелось поскорее окончить свой рассказ и перейти к делам куда более интересным. Однако он собрался с мыслями и продолжил: — Вот и вот. Пока суть да дело, да батюшки наши лясы точили да пасеки осматривали и мы с Васькой с коней спешились. Зазвал я его за домишко один, говорю: «Пойдем чего покажу!». Эта дубина стоеросовая и ухом не повел. Ну а там уже пока он глаза лупил я его заломал, как Матвейка учил, тот даже дернуться не успел. «Ты чаво, бешаный?!» — говорит. А я ему ножичек к шее! — государь с Федькой переглянулись и вдруг расхохотались, отчего у Басманова в ушах зазвенели длинные сережки с червлеными лалами,— Ну я и сказал, чтоб отцу ни слова и что ежели узнаю, как он обо мне болтает чего, то — Федька провел ладонью по горлу. Ивана Васильевича крайне развеселила эта сцена — любил государь жестокие шутки. — И что ж он?  — Ну, испужался! Прощенья попросил за былое! Да только я, прежде чем отпустить его, все же тоненько царапнул по горлу, — глаза Федьки блестели хищным, кровожадным блеском, — больно желалось остроту ножа испытать!  Государь не раз замечал в Федькиных глазах такой жестокий блеск, и эта темная, воинственная сторона Басманова будоражила не меньше, чем пляски в бабьем сарафане.  — Отцу он потом сказал, что о ветку поцарапался, — Федька еще пуще развеселился и от смеха завалился в перины, — а батюшка так на меня посмотрел, кажись, он понял все. Но ничего мне не молвил.  — Ну что ж, — отсмеявшись, Государь перевернулся на бок, и подставил под голову согнутую руку, и теперь глядел на Федьку, лежащего рядом, — негораздок, конечно, этот Васька. Так что теперича с ним делать прикажешь? Казнить его что ли?  Дело было в том, что про Ваську Бутурлина Басманов поведал государю неспроста. Недавно тот поступил на службу в Опричнину и Федор сразу вспомнил и узнал его, о чем и поспешил рассказать царю. — Зачем же казнить, батюшка? Он теперича за мной как пес бегает и разве что сапоги не лижет, — самодовольно ухмыльнулся Федька, — а прикажу, и лизать станет! Никак не можно такого остолопа казнить — пущай каждый день наблюдает кто и где я теперь, — Басманов выразительно поднял брови, с многозначительной улыбкой взглянув на царя, — да молится, чтобы я милость свою на гнев не переменил. Иван Васильевич притянул Федора к себе, улыбаясь и целуя в шею: — Ох, Федька… не зря тебя за спиной змеенышем кличут… — Государь! — Басманов отпрянул, обиженно сведя брови и блеснув глазами. — Да шучу я, мой ангел, — Иван поцеловал его прямо в надутые губки, — кто говорил так, те не жильцы давно, сам ведаешь… никому не дозволю ангела моего забижать… Сильные руки его скользнули под рубаху, выбивая из груди Федора порывистый стон. Все воспоминания, слова и давние обиды тотчас выскочили из кудрявой головы юноши и он весь отдался чувствам, тая в неземном блаженстве в объятиях любимого государя.