Давняя вражда или сказ о том, отчего Федька дружить не умеет

В то июльское утро в поместье Басмановых в Елизарово все дышало таким теплом и покоем, которое можно было ожидать только от знойного дня в русской деревне в самой середке лета. Погоды стояли жаркие. Нежные, ярко-зеленые и такие сочные весной травы уже вошли в цвет, и окрестные луга были устланы ароматным пестрым ковром ромашек, васильков, колокольчиков и клевера, нехитрых, но столь милых русскому сердцу цветиков, из которых деревенские девки плели своим суженым венки.  Над разнотравьем порхали разноцветные бабочки и роились пчелы, трудясь не токмо для себя, но и для хозяина — Алексей Данилович уважал и чтил своих бортников, поставлявших к боярскому столу и на продажу янтарный и чистый как слеза мед и ароматный воск. За их умения боярин отстроил им даже отдельное селение и не занимал боле никакими работами. Весьма высоко ценился елизаровский мед в Переславле и даже в самой Москве.  Всеми оттенками синего и фиолетового вдоль дорог цвели цикорий и кипрей, который  Басмановская повариха Акулина Степановна звала по-простому «Иван-чай» и заваривала его полезные листки да засушивала впрок на зиму, как и другие целебные травы.  Пшеничные поля, сколь хватало глаз, переливались морем жидкого злата, премного радуя Алексея Даниловича, прибывшего летом домой с государевой службы повидаться с семьею да управиться с хозяйством. Спелые колосья, опустив головы под тяжестью своею, смиренно ожидали скорой жатвы. Год сей выдался на диво урожайным — и боярину то было очень на руку, потому как единственный сын его и наследник Федя вошел в возраст и весною должен был поступить на государеву службу.  Снаряжение воинское требовало немалых средств — воевода, боярин или сын боярский пред государем должен был явиться «людно, конно и оружно»,  обеспечив себе и своим послуживцам достойную одежу, коней, доспех, оружие и пропитание.  Для единственного сына своего Алексей Данилович ничего не жалел и покупал все только самое лучшее и дорогое, движимый как любовью к Федьке, так и собственным тщеславием. «Не хужее сыновей княжеских мой Федор будет, а уж в деле ратном и их за пояс заткнет», — честолюбиво мыслил Алексей Данилович.  Злато пшеницы да тягучего меда с вотчины, пройдя чрез руки хозяина, должно было оборотиться сиянием злата на Федином шеломе, наручах или рукояти острой сабли. Казалось, сама природа Елизарова, как родная матушка, расстаралась для Федьки в его последнее лето в отчем доме, отдавая щедро и без остатка все свои дары, желая как и прочие потешить и побаловать всеобщего любимца.  Таковы были нынче думы батюшки, который свой крепкий ум стратега направлял не только на дело ратное, но и на обширное хозяйство. Федора ж в это чудное июльское утро одолевали думы совсем иные. Красоту и изобилие окружающей его природы, богатство и роскошь родного дома, как и бесконечную любовь и заботу, в которой он купался с самого рождения, считал юноша вещами само собой разумеющимися, такими же, как воздух, солнце или небушко над головой. Хозяйственные дела, полевые работы да сбор урожая и вовсе казались ему скучными, а любящий батюшка и не спешил посвящать в это сына, занятого ратным учением. Война — вот было единственное дело, которое молодой Басманов почитал интересным да достойным для себя.  Сердце Федькино затрепетало, когда он, едва пробудившись и даже не успев открыть очей, сунул руку под подушку. Пальцы ощутили приятную гладкость кости и шершавую теплоту кожи, и  он вытащил на свет новый батюшкин подарок — искусной восточной работы запоясный нож. Каждый раз, возвращаясь из похода домой, Алексей Данилович ломал голову, чем бы таким порадовать сына, не разумея, что самой большой радостью для него был сам приезд батюшки. Федька всегда был доволен, когда отец привозил диковинные сласти да драгоценные ткани на платье, но только лишь этого казалось воеводе мало. Задача пред Алексеем Даниловичем воистину стояла непростая — у Федора и так было решительно все и даже больше того, о чем только мог мечтать в те времена четырнадцатилетний юнец. Однако ж, с возрастом обнаружил Федька не только неуемную страсть к нарядам, но и любовь к хорошему оружию, которой не был лишен и сам воевода. Тут-то вопрос с дарами был решен раз и навсегда.  С минуту Федька с восхищением полюбовался ножом: рукоять была выточена из слоновой кости с навершием в виде головы заморского зверя — тигра — с развезнутой пастью; в глаза были вставлены два крупных червленых яхонта, придававшие хищнику еще более пугающий вид.   «Днесь!» — злая радость заполнила душу юноши нетерпением, как бывало наполняло ее в детстве ожидание ярмарки в воскресный день.  «Днесь! Днесь! Днесь! Отомщу за себя наконец! Посмотрим теперь кто нюня, а кто государю послужить достоин!» — с недоброй улыбкой Федор вынул клинок из ножен, благоговейно провел пальцем по тонкой холодной полоске дамасской стали. Лезвие опасно сверкнуло, поймав солнечный луч, пробившийся меж густых ветвей в горницу, и сердце Федино забилось чаще от волнующего предвкушения скорого возмездия.