first star i see tonight

Минджон не создана для этого. Когда она согласилась жить в квартире вместе с Ю Джимин, она была готова к ночным видеоиграм и редким занятиям в последнюю минуту перед важными экзаменами. Минджон знала, что проснётся и увидит, как Джимин запихивает себе в рот трёхдневные пончики, а затем крикнет быстрое пока! и выскочит из дома, опаздывая на свои утренние лекции, не забыв, конечно, добавить, что позже им нужно будет купить продукты. Если подумать, они уже провели бесчисленное количество ночей за видеоиграми и зубрежкой учебников, и вчера они даже ходили по магазинам. Жить с Джимин не так уж и плохо — она тихая (в основном), убирает за собой (иногда) и оставляет Минджон одну, когда ей нужно пространство. Они справедливо и без особых неудобств разделили аренду и коммуналку за свою двухкомнатную квартиру. Минджон добилась больших успехов с Джимин, она отличная соседка. Однако недостаток проживания в одной квартире с Джимин заключается в том, что та порой настолько непредсказуема, что иногда кажется — есть у Минджон такое подозрение — будто Джимин вообще не думает, прежде чем что-то сделать. Она доставила Минджон множество сердечных приступов, например, когда свалила двухэтажный летний домик их друга из университета в бассейн. Или когда Джимин с помощью полицейской сирены и растяжки (не спрашивайте, даже Минджон не знает, где она нашла эти штуки) поймала в общежитии вора, укравшего нижнее белье. Неопытному глазу Джимин показалась бы ненормальной. Она, конечно, очень непредсказуемая женщина, и за эти годы Минджон не единожды поставила под сомнение их дружбу, слишком много раз задаваясь вопросом, сможет ли она ускользнуть и притвориться, будто они не знакомы, чтобы сохранить рассудок и не сойти в могилу раньше времени. Это определенно избавило бы её глаз от нервного тика, как это бывает каждый раз, когда Джимин ввязывается в настолько глупые авантюры, которые ни один здравомыслящий человек даже не подумает совершить. Как сейчас. — Джимин, — говорит Минджон ровным, сдержанным голосом. — Что у тебя там? Джимин перестает снимать обувь и поднимает взгляд. — Смузи, — она машет пластиковым полупустым стаканчиком с напитком. — Это клубника, хочешь? — Я говорю о другой штуке в твоих руках. Минджон чувствует, как у неё повышается кровяное давление. — А, это. Это ребёнок. У Минджон наверняка будет аневризма. У неё будет аневризма, и она умрёт, так и не получив университетский диплом, и вернётся как призрак, чтобы преследовать Ю Джимин до конца её дней. Минджон застывает в шоке, когда Джимин вваливается в квартиру с небольшим свернутым на груди куском одеял. Она отодвигает одеяла, открывая маленькое пухлое личико и тёмные чёрные волосы. Ребёнок крепко спит, из её носика-пуговки доносятся тихие храпы, грудь поднимается и опускается с каждым вдохом. — Разве она не милашка? — воркует Джимин над девочкой; она морщит нос и утыкается в пушистые мягкие волосы на макушке. — Я нашла её в коробке. — В коробке? — слабо говорит Минджон. — Ага. На пороге. — На пороге, — повторяет Минджон, будто надеясь, что так она наконец поймёт, почему её сумасшедшая соседка по квартире принесла ребёнка с улицы. Сейчас начало ноября, в это время года младенцы вообще не должны выходить на улицу. — Этот порог был около углового магазина? Через дорогу от начальной школы? Джимин мычит в знак согласия. Минджон чувствует, как её руки трясутся от желания стянуть Джимин в захват. — Это приют. С ней всё было бы в порядке. Джимин поднимает глаза, чтобы бросить на неё недоверчивый взгляд, полностью отмахиваясь от новой информации, которую Минджон так любезно ей предоставила. — Не на таком холоде, нет, она может заболеть. Я слышала, как Ниннин плачет. Я не могла просто оставить её там. Да, вот он — первый инсульт Минджон в прекрасном возрасте двадцати трёх лет. — Ты назвала ребёнка… Ниннин? — Нет, это её настоящее имя. Вот, — Джимин роется в заднем кармане и достаёт скомканный листок бумаги. — Она была с этим. Минджон берёт записку и, к своему удивлению, видит, что та написана неровным почерком на двух языках: на китайском и ломаном корейском. — Привет, меня зовут Нин Ичжуо, но вы можете называть меня Ниннин, — читает Минджон. — Если вы это читаете, значит, моя семья оставила меня в надёжных руках. Им нужно было вернуться в Китай, и они не могли взять меня с собой. Надеюсь, те, у кого я буду, смогут стать моими новыми родителями. Пожалуйста, позаботьтесь обо мне. Когда Минджон дочитывает, Джимин смотрит на неё так, будто у неё выросла вторая голова. Но Минджон уверена, что даже это зрелище было бы лучше, чем взявшийся из ниоткуда младенец в их квартире. — Когда ты выучила китайский язык? — недоверчиво тянет Джимин. — Это твоя главная забота? Минджон трёт переносицу. Она чувствует, как слабый пульс в висках перерастает в тупую пульсацию и во что-то, напоминающее отбойный молоток. Ей нужно успокоиться и обдумать ситуацию, собрать воедино все переменные, а затем найти решение проблемы, как обычно. Вот только жаль, что теперь её проблема проснулась и начала кричать. — Нет, нет, нет, все в порядке, Ниннин. Все в порядке, Джимин-и здесь, — успокаивает Джимин. Она прижимает Ниннин к своему плечу, пытаясь успокоить её. Крошечные лёгкие Ниннин работают на пределе, шум усиливается по всей квартире. Когда крик Ниннин становится оглушительным, Минджон хочет свернуться в клубок и присоединиться к ребёнку. Но единственное логичное решение, которое у неё есть — это закрыть уши руками и крикнуть: — Заставь её остановиться! — Я пытаюсь! Может, она голодная, у нас есть детское питание? — Зачем нам детское питание?! Джимин издает разочарованный стон, продолжая качать ребёнка из стороны в сторону. Нежная, лёгкая улыбка, которая была на ней всего за несколько минут до того, как Ниннин проснулась, давно исчезла — теперь её заменили поджатые губы и нахмуренные брови, как будто она сосредоточилась. Джимин похлопывает девочку по спине, шепча мягкие заверения в её крошечное ушко, пока визг Ниннин не превращается в слабое хныканье. Минджон просто стоит там, ошеломленная, и наблюдает, как Джимин успокаивает ребёнка за считанные минуты. Со своего места на кухне она видит, как Джимин заметно расслабляется — она продолжает качать Ниннин, пока та снова не начинает тихонько храпеть, уткнувшись лицом в её шею. Минджон смотрела почти все фильмы о супергероях в кинотеатре, но никакая суперсила не могла поразить её так, как та, которую она только что увидела. — Как ты это сделала? — спрашивает она. — У меня две племянницы, я научилась нескольким трюкам, пока сидела с ними. Ухмылка Джимин снова появляется; искренняя улыбка, такая тёплая, что Минджон чувствует острую боль в груди. Она винит в этом свою аневризму. Минджон делает глубокий вдох и говорит: — Мы не можем её оставить. — Она может спать в моей комнате. Джимин продолжает улыбаться, глядя на сверток одеял. Это мило, признает Минджон; она чувствует, что уже эмоционально скомпрометирована этой картиной — и всё это, безусловно, не закончится ничем, кроме слёз. — Джимин, — пытается урезонить её Минджон. — Мы не можем заботиться о ней, мы едва можем заботиться о себе. Джимин приподнимает бровь. — Это не значит, что мы не можем попытаться? Мы не можем бросить её, как это сделали её родители. Она нуждается в нас. — Нам следует обратиться в полицию, — говорит Минджон. Джимин прижимает Ниннин ближе к груди и хмурится на Минджон. Она бросает на неё тот же взгляд, какой бывает у неё, когда Минджон пьёт молоко прямо из пакета — это граничит с разочарованием, и Минджон тут же чувствует, что она должна извиниться за то, что вообще предложила это. — Да ладно, посмотри на неё, ей здесь уже нравится. И поскольку у Ниннин безупречный расчет времени (или она на самом деле пытается доказать это), она пинает одеяло своими маленькими ножками и издаёт утвердительный булькающий звук. — Вот видишь! Минджон движется вперёд и смотрит вниз на карие трепещущие глаза Ниннин. У неё слишком длинные ресницы для ребёнка, а её рот, кажется, постоянно надут, розовые губы сморщены, когда она смотрит на Минджон. Начинается молчаливое противостояние взглядов, пока Ниннин не протягивает вперёд покрытую слюной руку и не булькает ещё раз. Джимин хихикает. — Ты ей нравишься. — Да, конечно, — Минджон чувствует себя совершенно измотанной. Она просто хочет лечь спать и молиться, чтобы всё это оказалось плохим сном. Ниннин начинает суетиться и снова плачет. На этот раз более сдержанно, она уже не так похожа на банши; но слёзы текут по её лицу и капают на одеяло. Теперь её крошечные руки сжаты в кулачки и колотят по груди Джимин. — Отлично, твоё лицо заставило её плакать. — Ты сказала, что я ей нравлюсь! — Я солгала, чтобы ты позволила мне оставить её. Минджон стонет от досады. Она плетётся к холодильнику и заглядывает внутрь. — Что вообще едят младенцы? — Э-э-э, — Джимин смотрит на Ниннин, словно та может ответить. Она не отвечает, поэтому Джимин предполагает: — Кашеобразная штука? Типа пудинга, у нас ещё осталось? — Нет. Я съела последний сегодня. — Бананы? — Не-а. — Сладкий картофель? — Ничего. Джимин ругается себе под нос, затем поворачивается к двери и срывает ключи от машины с крючка. Минджон приподнимает бровь. — Куда ты собралась? — В магазин. Ниннин понадобятся вещи, если она собирается остаться с нами, — Джимин снова надевает обувь. — Я вернусь через некоторое время. Дверь закрывается, и Минджон остаётся на кухне, наконец-то переводя дух. Однако это мирное время длится меньше секунды и заканчивается, когда она вдруг осознаёт, что у Джимин нет детского автокресла. Образ того, как Джимин ведёт машину одной рукой, прижимая к груди капризного ребёнка другой, поражает Минджон таким сильным приступом ужаса, что она, хватаясь за кеды, рывком открывает дверь и следует за Джимин и Ниннин в лифт.                             — Ты можешь поторопиться? — хнычет Минджон. — Она всё время пялится на меня. — Ниннин не пялится, она просто смотрит. — Да, с намерением убить. Джимин посмеивается над ней, пока продолжает выбирать между брендами детского питания. Как будто ей всё равно, что Минджон застряла в орбите Ниннин, и в данную минуту ребёнок прожигает дыру прямо в её черепе. Большие глаза Ниннин пугают — они как шоколадные озёра из фильма про Вилли Вонку — и, без всякого сомнения, в них явно читается план по устранению Минджон. Ниннин извивается в её руках, пинает одеяло и использует свои маленькие ногти, чтобы царапать шею Минджон, хватая её за рубашку и стягивая ворот вниз. Минджон кричит прямо посреди прохода, зарабатывая несколько насмешек от проходящих мимо покупателей. Круглосуточный супермаркет рядом с их квартирой — это просто манна небесная, когда Джимин и Минджон умирают от голода в три часа ночи, потому что в холодильнике их скромного дома повесилась мышь. Сотрудники уже знают их, ведь они не раз забегали сюда чёрт знает в какое время суток. Но изумление, застывшее на их лицах, когда сейчас Джимин и Минджон зашли в магазин с младенцем и спросили, где они могут найти коляски — просто невероятно, и при других обстоятельствах Минджон бы даже посмеялась над этим. Но обстоятельства не другие, и Минджон действительно уже два часа торчит в отделе всевозможных детских товаров с кричащим демоном на руках. Их тележка полна подгузников и одежды, и здесь столько игрушек, что этого хватит, чтобы занять любого ребёнка примерно, ну, до колледжа. Когда она спрашивает Джимин, до какого времени та планирует заботиться о Ниннин, Джимин только напевает — некоторое время. Минджон не знает, сколько это может длиться. Джимин говорит, что они просто будут делать это, пока могут — если заботиться о Ниннин будет слишком сложно для пары девушек в возрасте двадцати-с-копейками лет, то они отнесут её обратно в приют. Минджон знает, что этого не произойдет. Она знает, что Джимин будет бороться изо всех сил за этого ребёнка, которого встретила всего три часа назад, потому что Ниннин загипнотизировала её своими очаровательно-убийственными глазами и способностью выдувать пузыри носом. (Эта штука с пузырями — классная, Минджон может это признать. Она тоже была очарована соплей, образовавшейся на носу Ниннин, пока та не выросла достаточно, чтобы лопнуть, и пока её содержимое не размазалось по рубашке Минджон.) — Вы двое хорошо ладите. — Конечно, — вздыхает Минджон. Ниннин всё ещё дёргает её за воротник, наконец-то приводя в действие свой план задушить Минджон. Она хихикает как какой-то милый маньяк, пока делает это. — Пожалуйста, помоги мне, — умоляет Минджон. Ниннин наконец отпускает, когда Джимин раскрывает объятия, чтобы ребёнок мог счастливо прижаться к ней. Ниннин хихикает и смеётся, радуясь, что видит человека, который ей действительно нравится. Минджон чувствует ещё один резкий кувырок в груди, когда Ниннин мягко кладет ладони на щеки Джимин и улыбается ярче солнца. Определенно, это всё ещё последствия близкого сердечного приступа. — У нас нет молока. Я возьму немного, а ты можешь набрать ещё детского питания? — спрашивает Джимин, уже уходя тем же путём, которым они пришли. — Например? — Я не знаю. Просто выбери всё, что, по-твоему, ей понравится. Джимин поправляет Ниннин так, чтобы та опиралась на её плечо, а затем продолжает идти по проходу. Ниннин подпирает подбородок, чтобы посмотреть на Минджон, и Минджон может поклясться, что этот ребёнок высовывает язык, прежде чем завернуть за угол вместе с Джимин. Демоническое происхождение — подтверждено, думает Минджон. Минджон, как эмоционально зрелый человек, который определенно не замышляет месть ребёнку, хватает все бутылки, на чьих этикетках красуются овощи, и швыряет всё в тележку. Ни один ребёнок не любит овощи, и Минджон будет там, чтобы наблюдать, как Ниннин хмурится от своей кашеобразной еды. Минджон стоит в конце полок, оглядываясь налево и направо в поисках Джимин, но находит только пустое место. Молочный отдел не так уж далеко отсюда? Ей не нужно много времени, чтобы схватить коробку и вернуться. Хотя это Джимин, думает Минджон сама про себя. В данную минуту она, вероятно, ведет полноценный разговор с Ниннин о том, какой коровий сок той больше нравится — миндальный или двухпроцентный. Минджон возвращается к разделу одежды и просматривает множество различных типов комбинезонов. Есть те, что с дизайном супергероев и встроенными плащами. У одного есть маленький карман спереди, и когда его оттягиваете, то видите маленького белого кота, показывающего большой палец вверх. Есть даже целый наряд с идиотскими высказываниями, типа — Не смотри так на меня, этот запах исходит от моего папы. Минджон хмурится с чистым отвращением, потому что не может поверить, что родители действительно одевают своих детей в такие вещи. Она никогда бы не нацепила на Ниннин такой ужасный наряд, даже если та маленький монстр. Однако комбинезончик рядом с ним — просто неземная прелесть. Ярко-розовый костюмчик поросёнка, мягкий, пушистый, с ушками и пуговкой-носиком на капюшоне. На спинке даже есть хвостик с завитушкой, прицепленный, видимо, для создания дополнительного поросячьего эффекта. Минджон держит комбинезон на расстоянии вытянутой руки, представляя, как Ниннин ползает в этом по их квартире. Она практически может видеть, как ребёнок пускает сопли и противно фыркает при любой возможности. Это воображаемое зрелище вызывает на её лице улыбку, которая исчезает вскоре после того, когда кто-то позади неё демонстративно прочищает горло. Минджон резко оборачивается, чтобы обнаружить за своей спиной Джимин с Ниннин на руках, и они обе смотрят на неё так, будто застали её с поличным. — Что это у нас тут? — спрашивает Джимин с раздражающе понимающей улыбкой, но ей хотя бы хватает приличия не ухмыляться открыто. — Ничего! Я смотрела в никуда. Минджон бросает комбинезон обратно на витрину и возвращается к тележке. — Пошли, я думаю, у нас есть всё, что нужно. Минджон протискивается мимо них — щеки горят от того, что её поймали на разглядывании этого комбинезона — и демонстративно направляется к кассе. Джимин незаметно кладет комбинезон со свинкой в ​​тележку, думая, что Минджон не видит.                      — Где мне это установить? — спрашивает Джимин, когда они возвращаются домой и она достает новую детскую кроватку из заточения. Минджон может только в ужасе наблюдать за этим, когда понимает, что им негде держать ребёнка, нет детской, чтобы разложить все вещи, которые они купили. Их квартира не приспособлена для младенца, и они сами — просто двое не совсем дееспособных взрослых, которые слишком далеко зашли. Минджон не может поверить, что согласилась на это. — Джимин, — говорит Минджон. — Мы не можем этого сделать. Джимин в недоумении наклоняет голову набок. — Почему нет? — Мы не годимся для воспитания ребенка, — голос Минджон дрожит от тяжести их положения. — Мы две девочки с университетом и жизнями, которые нужно прожить. Завтра нам следует отвезти Ниннин обратно в приют. Джимин отставляет коробки, чтобы заключить Минджон в свои объятия. Это не что-то новое для Минджон — прижиматься к груди Джимин или чувствовать её тёплое дыхание около своего уха. Они обнимались раньше, даже спали в одной кровати однажды, поэтому Джимин знает, что этот способ успокоить Минджон подействует моментально. Однако новым является то, как Джимин успокаивающе тыкается носом в её шею, словно пытаясь вытянуть из Минджон все тревоги. Ниннин лепечет справа от них, радостно не замечая орду бабочек, вторгающихся в живот Минджон. Джимин отстраняется, чтобы встретиться с ней взглядом. — С нами всё будет хорошо, — говорит Джимин необычайно мягким голосом. — Всё будет хорошо. Это только на время, помнишь? Маленькая, успокаивающая улыбка Джимин не отражается в её глазах, и Минджон ощущает, как на смену бабочкам приходит чувство вины. Она смеётся, хотя это больше похоже на рваный выдох через нос, чем на настоящий смешок. — Единственное время, когда ты не вызываешь у меня головную боль, это когда ты спишь. — А, тогда мне нужно прокачать свои навыки, — они обмениваются коротким смешком, на этот раз по-настоящему, затем Джимин отпускает её и возвращается к кроватке. — Я поставлю это в своей комнате. Дай-ка я просто переставлю несколько вещей. Минджон вздыхает, затем снова плюхается на диван, чтобы посмотреть на Ниннин, которая уже смотрит на неё. У ребёнка в руке синий треугольник, и прежде чем Минджон успевает его увидеть, пластиковый снаряд уже нацелен в её голову. Это не больно, может быть, немного жжёт при ударе, но недостаточно сильно, чтобы нанести реальный ущерб. Минджон смотрит на малышку, которая хихикает во весь голос. Её радостная улыбка скрыта за пухлыми пальчиками, и прежде чем Минджон успевает что-либо сделать с этой маленькой угрозой, Джимин возвращается, чтобы поднять Ниннин за подмышки и поднести к своему лицу. — Я думаю, кому-то нужна ванна, — говорит она, голосом игривым и оптимистичным. Ниннин дёргает ногами в воздухе, хихикает, когда Джимин громко целует её в щёку. Это ещё одно новое чувство для Минджон: лёгкое трепетание сердца, когда она наблюдает, как эти двое трутся носами, довольные. Джимин улыбается Ниннин, словно ребёнок — ангел, посланный с небес. Ниннин обнимает лицо Джимин, словно она её спасительница. Что-то меняется в Минджон, хотя она не может понять, что именно.                                    Первая ночь Ниннин в этой квартире проходит не так уж и плохо. Удивительно, но она оказывается в основном спокойным ребёнком. Ниннин легла спать после того, как Джимин покормила её бутылочкой смеси, и не шевелилась всю ночь, даже когда Минджон переставляла её вещи в гостиной и уронила тяжелую коробку себе на ногу, смачно ругнувшись. Ниннин спала в комнате Джимин в своей недавно построенной кроватке, но, похоже, они обе не могли обойтись друг без друга, потому что, когда Минджон проснулась утром и на цыпочках подошла, чтобы проверить их, она обнаружила, что ребёнок сопит на груди Джимин, и у обеих на лицах красовались дорожки слюней. Очаровательно. Минджон стоит в дверях комнаты, наблюдая, как их груди поднимаются и опускаются в унисон. Она не знает, как долго наблюдает за тем, как они спят, но вскоре Ниннин пытается перевернуться. Минджон бросается к кровати и ловит её, прежде чем ребёнок успевает упасть на пол. Ниннин извивается в её объятиях, затем открывает глазки, и выясняется, что Минджон не тот человек, которого она хотела бы увидеть утром, потому что не проходит и секунды, как ребёнок начинает кричать так, что слышно, наверное, на другом конце света. Джимин просыпается от всего этого, немного ворочается, прежде чем прийти в себя и заметить, как Минджон пытается уложить Ниннин в удобное положение. — Доброе утро, — приветствует она, голосом, тяжелым от сна. Затем она раскрывает объятия, и Минджон с радостью отдает ей Ниннин. — Доброе утро, малышка. Ты хорошо спала? И вот так Ниннин прекращает визжать. Минджон в шоке наблюдает за суперспособностью Джимин успокаивать детей, пока эти двое счастливо уткнулись носами в друг друга. Джимин с утра выглядит ужасно, волосы торчат в разные стороны, а челка прилипла ко лбу. Ниннин и её маленькие пучки волос не слишком далеко ушли от того же. Утреннее дыхание обеих оставляет желать лучшего, так что вы не можете винить Минджон за то, что она отодвигается от них подальше. — Зачем ты заставила её плакать так рано утром? — поддразнивает Джимин. — Я хотела досмотреть свой сон. Минджон усмехается, слегка обиженная. — Ой, извини. Может, мне стоило позволить ребёнку рухнуть лицом на пол? — Я рада, что ты этого не сделала. Не думаю, что у нас есть пластыри для того, чтобы исправить такое кошмарное недоразумение, не так ли, Нин-и? Нет, у нас их нет. Нет, у нас их нет… Джимин воркует с ребёнком оживленным голосом, как в каком-то дурацком мультике. Это отвратительно мило. — У меня занятия через два часа, — говорит Минджон. — Я могу помочь тебе приготовить завтрак, прежде чем уйду. Они обе смотрят на Минджон — Джимин с мягкой улыбкой, а Ниннин выглядит равнодушной. Вероятно, она снова замышляет её убийство. Завтрак проходит гладко, без убийств или пластиковых треугольников, брошенных Минджон в лицо. Она быстро готовит яичницу для себя и Джимин, пока та пытается собрать детский стульчик для Ниннин. Интересное зрелище: Джимин на полу с кусками ножек и маленьким столиком, разбросанными везде вокруг. — Это просто абсурд, — жалуется Джимин. — Минджон, поменяйся со мной. — Что? Нет, я готовлю. — Я не могу это сделать, — Джимин вскакивает с пола, чтобы оттолкнуть Минджон от плиты. — Кроме того, ты всегда поджигаешь яйца. Ниннин хихикает со стойки, когда Минджон плюхается на пол и начинает строить пластиковое чудовище. Она заканчивает к тому времени, как Джимин раскладывает яйца и вручает ей тост. — Как ты это сделала? — Прочитав инструкцию. Джимин закатывает глаза, усаживая Ниннин на её стульчик. — Инструкции предназначены для людей, которые следуют правилам. — Это многое говорит о тебе. Джимин подмигивает ей, и Минджон чувствует, как её щеки наполняются жаром. Она бурчит что-то о том, что Джимин никогда не соблюдала правила в универе, и набивает рот тостом, чтобы не продолжать разговор. Ниннин издаёт шквал радостных бульканий, когда Джимин садится и начинает кормить её гороховой кашей. Джимин притворяется, что ложка — это самолет, и заставляет ту взмывать в воздух, а затем приземляться в ожидающем её рту. Ребёнок с энтузиазмом съедает каждую ложку, сопровождая это ударами кулачков по маленькому подносу с едой — явный намек на добавку, если Минджон правильно понимает. — Она действительно любит эту штуку. Как ты узнала, что она любит овощи? — Никак. Я просто схватила всё, что, как мне казалось, ей не понравится, потому что я ей не нравлюсь, — говорит Минджон со всей откровенностью. — Ты ей нравишься! — парирует Джимин. — Не так ли, Нин-и? Тебе нравится тетя Минджон, да? Ниннин пялится на неё с размазанным по лицу горошком и громко чавкает, выдувая слюни. Минджон смотрит на Джимин с невозмутимым видом. — О да, она меня обожает. Мне нужно в универ. Я вернусь после обеда. Когда она уже почти ступает за порог, из-за угла появляется Джимин с Ниннин на руках. — Ты кое-что забыла, — говорит та. Минджон хмурит брови. Она дважды проверяет карманы на предмет ключей и телефона; заглядывает в сумку, чтобы убедиться, что все её вещи в порядке и ничто не лежит не на своих местах. — Нет, не забыла. — Да, ты забыла, — тянет Джимин. — Ты забыла свой прощальный поцелуй. Минджон зависает. Прощальный поцелуй? От Джимин? Нет. Нет, такой тип привязанности предназначен для парочек, а не для двух соседей по комнате, которые, конечно, может быть и знакомы ещё со времен… Минджон чувствует, как почва уходит у неё из-под ног, когда Джимин делает шаг вперёд. Сердце оголтело колотится в её ушах, и это единственный звук, который она слышит, когда Джимин наклоняется к ней ближе и… Ниннин смотрит на Минджон так, словно она тоже не хочет оказаться в этой ситуации. Они обе смотрят на Джимин, которая отвечает лёгким толчком вперед. — Давай, — настаивает она. — Поцелуй Ниннин на прощание. — Я не буду её целовать. — Поцелуй. Малышку. Минджон. — Я не хочу. Джимин фыркает, затем подвешивает Ниннин в воздухе на расстояние вытянутой руки. Ребёнок смотрит на Минджон с чистым отвращением. Она пинается и хнычет, но Джимин не двигается с места — лишь жестом показывает Минджон делать то, что ей говорят, и даже строит щенячьи глазки. — Ух, ладно, — говорит Минджон. Джимин с энтузиазмом кивает головой — слишком счастливая, чтобы видеть, как Минджон наклоняется вперед и быстро целует Ниннин в голову. Минджон медленно отстраняется, считая этот опыт полуприятным, пока Ниннин не рыгает, и отрыжка не попадает Минджон прямо в нос. — Видишь? Это было так сложно? Минджон отмахивается от запаха гороха и апельсинового сока. — Да, так и было. Но тебе стоит быть осторожнее, эта отрыжка звучала так, будто она… Слишком поздно. Ниннин снова рыгает и выплевывает ужасную зеленую смесь на себя и обувь Минджон. Джимин бежит на кухню, чтобы схватить тряпку, и бросает на Минджон извиняющийся взгляд. — Ну, посмотри на это с другой стороны! — жестикулирует Джимин. — Ты же хотела купить новые туфли, правильно? Правильно. Минджон стоит на пороге своей квартиры, её ноги забрызганы зелёным и оранжевым, и она жалеет, что у неё в руке нет пластикового треугольника.                             Последующие дни после прибытия Ниннин — не самое худшее, что когда-либо приходилось пережить Минджон. Всякий раз, когда у Минджон нет занятий, она остается дома и смотрит за Ниннин. Сначала это был кошмар — Ниннин плакала и визжала, пока Минджон не давала ей то, что она хотела, то есть либо плюшевую змею, без которой она не могла спать, либо бутылочку смеси. Или две. Или три. Минджон поражена, сколько бутылочек такой крошечный ребенок может выпить за день. Дети в этом возрасте… подождите. Они не знают ни возраста Ниннин, ни даже дня её рождения. Когда Минджон рассказывает о своём открытии Джимин, её решение — считать день, когда она её нашла, днём ​​рождения Ниннин. — Я действительно не думаю, что это сработает, — говорит Минджон. — Почему бы и нет? Нам не обязательно говорить ей, что мы нашли её на улице… — Ты нашла её. — …так что давай подумаем об этом, когда она станет старше. Когда она станет старше. Минджон не хочет признавать вес этих слов. Джимин проводит с ней каждую свободную минуту, когда она не на занятиях. Она даже не поправила своих друзей, когда те пришли в их квартиру и принесли кружку с надписью ЛУЧШАЯ МАМА В МИРЕ большими буквами. Минджон, с другой стороны, боится слишком привязаться. Она знала, что — когда настанет день, в который им придется отказаться от Ниннин — Джимин поднимет шум, чтобы оставить этого ребёнка. Это достойно восхищения, но также и ужасно. Ужасно в том смысле, что через неделю после того, как Ниннин останется с ними, Минджон думает, что она, скорее всего, могла бы сделать то же самое, что и Джимин. Первый раз, когда она сменила подгузник Ниннин на автопилоте, глядя еженедельную драму, так сильно её потряс, что ей пришлось выключить телевизор. Ниннин просто уставилась на нее, вероятно, удивляясь, почему Минджон выглядит такой расстроенной из-за чего-то столь простого, как вытирание ее задницы. Ниннин дала ей крекер своими маленькими ручонками, покрытыми слюной, и Минджон встревожилась, когда почувствовала, как её охватило слишком знакомое чувство привязанности. (Минджон должна знать, что это за чувство. Она испытывает его каждый раз, когда Джимин рядом. Но эту мысль ей лучше отложить на потом, наверное.) — Ниннин, нет. Это не пойдёт в рот, — ругает Минджон однажды, когда в квартире остались только они. Они сидят на полу, окруженные кубиками и всякой цветной мелочевкой, чтобы им обеим было чем заняться. Ниннин играется с игрушечным телефоном и пытается откусить от него красную антенну, торчащую сверху. Минджон приходится вырвать телефон из её пальцев-сосисок, и Ниннин издаёт такой звук, будто рычит. Минджон даже не знала, что младенцы могут, ну, рычать. Пока та возится со своими игрушками, Минджон пролистывает книгу по развитию детей, которую нашла в комнате Джимин. Книга должна была дать ей несколько ответов, но её трудно читать, пока одновременно приходится следить за ребёнком, потому что Ниннин питается вниманием, как фея Динь-Динь; если её не называют милой или не воркуют над ней каждые пять минут, она начинает рычать, пока Минджон не уставится на неё, лишь бы это прекратилось. Ниннин может сидеть самостоятельно и кататься по полу, так что ей, вероятно, больше пяти месяцев — по крайней мере, согласно книге. Она может жевать и есть твёрдую пищу, поэтому Минджон предполагает, что ей шесть месяцев. В книге также говорится, что в этом возрасте дети могут реагировать на свои собственные имена. — Ниннин, — кричит Минджон. Ниннин оглядывается на неё и сияет, радостно лепечет, и тянется к её руке. Минджон чувствует, как её грудь становится легче, а по телу пробегает волнение, когда Ниннин пытается подползти к ней, но ползать — это достижение девятимесячного ребёнка, поэтому Ниннин просто лежит на животе и качается. — Ниннин, — снова говорит она, пытаясь исключить восемь месяцев. — Ниннин, можешь сказать Минджон? Ниннин только смотрит на неё с глупой ухмылкой. Она пытается подползти вперёд и пукает в процессе, а затем булькает в Минджон, как будто спрашивая: Ты меня видела? Разве это не круто? — Буду считать это за «нет». Ниннин пускает слюни. Она перекатывается на бок, хватает свою игрушечную змею, затем снова выпрямляется и машет рукой в ​​сторону. Минджон понимает намёк несколько мгновений спустя. — Нет. Я этого не сделаю. Ниннин снова рычит. Она хлопает пухлым кулачком по полу и сердито пялится на неё. — Нет. Еще один рык. Ниннин что-то лепечет на детском языке — вероятно, это её способ навести порчу на Минджон. Затем губы начинают дрожать — Минджон видит признаки припадка: лицо красное, щёки надутые, рука тянется за чем-нибудь, что можно бросить. Через мгновение место, куда её ударил Треугольник Смерти, пульсирует. — Отлично! — восклицает она, побежденная. Минджон переворачивается на живот и ложится перед Ниннин. — Ну вот, теперь ты счастлива? Девочка хихикает, явно довольная тем, что добилась своего. Она тянет свою змею к лицу Минджон, затем высовывает язык, поддразнивая. Минджон делает то же самое. Ниннин издает звук, средний между смехом и бульканьем. Она приподнимается на четвереньках и смотрит, как Минджон копирует ее. Ей весело; Минджон тоже, если её широкая улыбка о чём-то да говорит. Они играют, пока Ниннин не выдувает сопливый пузырь и не смотрит на Минджон, намекая, чтобы та повторила. — Я не могу этого сделать, — говорит Минджон. — Но я могу сделать это. Она переворачивается на живот и вытягивает руки перед собой, отталкиваясь коленями от пола. Минджон шипит, пока движется по гостиной, подражая игрушечной змее и заставляя Ниннин визжать от восторга. Ребёнок начинает следовать за ней, продвигаясь в направлении Минджон, и надувает слюни, когда пытается шипеть. Это почти ползание, поэтому она не может уйти слишком далеко, так что Минджон просто скользит по полу в одиночестве, пока Ниннин наблюдает. Она радостно визжит, когда Минджон подползает ближе к ней; её нос морщится, когда Минджон толкается вперёд до тех пор, пока они не оказываются лицом к лицу. Ниннин всё ещё хихикает, когда Минджон наклоняется, чтобы столкнуть их лбы. Ниннин обычно не любит, когда её держит Минджон — она либо царапается, либо пинается, пока Джимин не приходит на помощь, как рыцарь в серебряных доспехах. Только тогда она превращается в милого котёнка, который цепляется за шею Джимин. Минджон никогда не была объектом её ласки, если не считать того раза, когда она меняла ей подгузник, и Ниннин показала ей свою лучшую реконструкцию фонтана. Она торжествующе ухмыльнулась, когда обмочилась на Минджон, пока Джимин пыталась представить её действия как форму проявления дружелюбия. Это было смешно, вонюче и отвратительно, но потом, когда Джимин убежала в магазин и оставила их одних, Ниннин решила помириться, протянув Минджон печенье. — Это не извинение, — сказала Минджон. — Я всё ещё злюсь на тебя. — Бла-бла, пббббббт! — ответила Ниннин. В конце концов, они разделили печенье. Так что, когда Ниннин сталкивается с её головой и слюняво размазывает то, что Минджон, наверное, может принять за небрежный поцелуй в щёку, она не знает, что чувствовать. На ум приходит нежность — Минджон хочет прижать Ниннин к себе и никогда не выпускать её в мир, где ей могут навредить — затем эта идея уходит так же быстро, как надвигающаяся мысль не привязывайся поднимает свою уродливую голову. Мы не можем её оставить. Минджон напоминает себе. Это временно. Ниннин возобновляет свою атаку детской слюной, но — хотя Минджон испытывает лёгкое отвращение к этому — она не хочет, чтобы это заканчивалось. Она контратакует, оставляя собственные беспорядочные поцелуи на лице Ниннин. Девочка радостно вопит, и это заставляет Минджон прижать её к себе, совершенно не заметив фигуру, стоящую за диваном. — Жаль, что у меня нет камеры, — вдруг говорит Джимин, вечный чёрт из табакерки. — Э-эй! — Минджон вскакивает. Недовольная отсутствием ласки Ниннин рычит на неё, когда Минджон оказывается вне досягаемости. — Как долго ты там стоишь? — К сожалению, не так уж и долго, — у Джимин такая ухмылка, которая означает: я всё видела. — Вы двое такие милые. Минджон чувствует, как её лицо становится теплым. — Она пыталась меня отравить. — Поцелуями? — Поцелуями. Джимин фыркает. — Это неплохой способ отойти в мир иной. Я даже не знаю, от чьего поцелуя я предпочла бы умереть. Как только эти слова слетают с её губ — Джимин превращается в красный помидор. — Я имею в виду, мгхм, я бы не возражала, если бы это была Нин-и. Но если бы ты захотела оказать мне такую честь, то я бы позволила тебе. Подожди, нет! Это звучит странно. Это ведь звучит странно? Я не хочу, чтобы это так звуча… Джимин прерывает свою бессмысленную болтовню, когда Минджон перекатывается в сторону и бросает в неё надувной мяч. — Просто помолчи. Лица у обеих горят. Минджон прочищает горло и пытается снова. — Сегодня моя очередь готовить ужин. Можешь присмотреть за Ниннин? Джимин улыбается. — Конечно. Ты и так кучу времени с ней тискалась. — Не по своей воле, — напоминает ей Минджон. — Тогда что это был за последний маленький акт в вашем театральном представлении? — ухмыляется Джимин. — Это был акт самообороны, — отвечает Минджон. Джимин только хмыкает, но затем прекращает разговор, предпочитая просто сесть рядом с Ниннин. Минджон наблюдает за тем, как легко они играют вместе; как Джимин без труда может заставить Ниннин смеяться и насколько естественно это выглядит. Мы не можем её оставить. Минджон повторяет это как мантру. Это временно.                             На третьей неделе Минджон переживает печально известную истерику Ниннин. Она слышала об этом от Джимин: как Ниннин кричала так громко, что на её лбу появлялось небольшое вишнево-красное пятно. Как её голос достигал настолько безумно высоких нот, что их могли бы распознать только собаки. Она даже так сильно вскидывала руки в гневе, что, когда Джимин попыталась что-то сделать и её собственный нос оказался в пределах досягаемости, следующим, что она помнила — была капающая на рубашку кровь. Минджон благодарна, что её не было дома тогда и она не стала свидетельницей этого зрелища, потому что — Минджон уверена — она бы просто закричала в ответ. Две визжащие банши дома — это как раз то, чего заслуживает Джимин за то, что заставила Минджон терпеть всё это. Вот почему Минджон охватывает ужас, когда Джимин появляется в её танцевальной студии— единственной радости Минджон в эти дни — с извиняющимся выражением лица и с Ниннин, спящей в коляске. — С моими занятиями возникла одна проблема, — объясняет она. — Я не могу взять с собой Нин-и, и не знаю, сколько времени это займёт. — Тогда позови кого-нибудь посидеть с ребёнком, — шипит Минджон. Её ученики подслушивают их, притворяясь, что заняты разминкой, но Минджон видит, как они напрягают уши, чтобы всё услышать. — Джимин, у меня сегодня три занятия подряд. Я не могу за ней присматривать. — Ты же сказала, что, если нашу работу будет выполнять кто-то другой, это значит, что мы пренебрегаем ею. Джимин делает щенячьи глазки, и… — Чёрт, ладно, — рычит Минджон. Джимин заметно расслабляется, затем отдаёт коляску и детскую сумку. — У неё есть запасная одежда и две уже приготовленные бутылки. Она уснула по дороге сюда, так что она будет в порядке несколько часов, если музыка не будет слишком громкой. — Это урок танцев, Джимин. Музыка должна быть громкой. Джимин пожимает плечами. — Просто убавь её, чтобы она не проснулась. Спасибо, Минджон, я обязана тебе жизнью. Джимин обнимает Минджон и быстро целует её в щеку. Она отстраняется прежде, чем Минджон успевает понять, почему её лицо горит, и бежит к выходу. — Встретимся дома! — торопливо кричит Джимин. Минджон передвигается исключительно на силе мышечной памяти, когда отводит Ниннин в укромное место в комнате и бросает сумку на пол. Её ученики всё ещё наблюдают за ней, когда она приседает, делая вид, что проверяет ребёнка, хотя на самом деле она лишь прячет свое пылающее лицо в руках. Минджон говорит себе, что поцелуй был просто актом благодарности. Это должно успокоить её колотящееся сердце. По какой-то причине это не помогает. К счастью, её первый урок проходит без помех. Минджон знает, что Ниннин может спать во время, ну, большинства событий, она даже храпела во время одной из игровых ночей (очень впечатляюще), так что музыка для неё не проблема. Однако ученики Минджон — любопытные ублюдки, поэтому они не перестают приставать к ней по поводу Ниннин и её якобы тайной девушки. — Ты никогда не рассказывала нам, что у тебя есть девушка, — говорит один из учеников. — Да! Или что у тебя есть дочь! Она такая милая, — воркует другой. Постепенно выясняется, что румянец — это постоянная черта её лица. Потому что он отказывается исчезать. — Джимин — не моя девушка. И Ниннин — не наша дочь, она, эм, моя племянница. Её ученики не покупаются на это, но Минджон слишком устаёт от их допросов, чтобы придумать что-то более оригинальное. Она лает на них, чтобы они убирались из студии прежде, чем она заставит их мыть пол. Они просто смеются и машут на прощание, переговариваясь о том, как долго Минджон держала их в неведении по поводу своей маленькой семьи. Минджон вздыхает, когда дети уходят, затем прислоняется к стене и сползает на пол. Она мысленно готовится к следующему занятию, когда вдруг слышит всхлип из коляски. — Хэй, дружище, — бормочет Минджон. Она осторожно придвигается ближе к Ниннин, очень аккуратно. Ниннин зевает и протирает глаза, наконец-то оглядывая окружающую обстановку. Ниннин смотрит на неё, и на мгновение она чувствует себя хорошо, как и в большинстве случаев, когда только просыпается после сна, но затем покой заканчивается. Ниннин издает такой душераздирающий крик, что Минджон удивляется, как он не разбивает зеркала. Она подбегает к ней и вытаскивает её из заточения. — Нет, нет, нет. Всё в порядке, Ниннин. Не плачь, пожалуйста, не плачь. Она качает девочку, пытаясь успокоить, но безуспешно. Ниннин всё ещё кричит во весь голос. Двери открываются, и Минджон замечает Йеджи — ещё одну учительницу танцев — когда та просовывает голову внутрь: — Что происходит? — спрашивает она, бросаясь к Минджон и глядя на плачущего ребёнка. — Я слышу её даже через четыре комнаты отсюда! — Я пытаюсь! Поищи в её сумке бутылочку! — умоляет Минджон. Йеджи бросается к сумке и выуживает всё, кроме бутылки. — Я нашла! Наконец, она торжествующе поднимает бутылочку и бросает её в ожидающую руку Минджон. — Тс-с-с, всё в порядке, малышка. Всё в порядке, — успокаивает Минджон, поднося бутылочку ко рту Ниннин. Ребёнок прижимает её к себе на несколько секунд — достаточно времени, чтобы Минджон и Йеджи успели отдышаться — но затем выплевывает и продолжает реветь. Она вырывает ладошки из рук Минджон, дико дёргается у неё на груди, пока не становится красной как свекла. Небольшое пятно на её лбу вспыхивает. — Нет, Ниннин, всё в порядке. Все в порядке. — Это не нормально! — сквозь зубы говорит Йеджи, крик Ниннин теперь напоминает царапанье ногтями по доске. — Почему она плачет? Это снова виновато твоё лицо? — Заткнись, твоё лицо тоже не делает лучше! Минджон покачивается взад-вперёд и похлопывает Ниннин по спине, как — она видела — Джимин делала бесчисленное количество раз, но ребёнка не удается успокоить. Минджон приседает, чтобы порыться в сумке в надежде найти игрушечную змею или что-нибудь типа того. Но ничего не находит. Минджон может почувствовать, как разочарование сменяет страх. Отлично. Просто отлично. И когда Минджон думает, что хуже, чем воющий ребёнок, от которого она определенно оглохнет на одно ухо, уже ничего быть не может — двери студии распахиваются, и внутрь вваливается вторая группа её учеников. Их первая реакция — шок, что вполне ожидаемо, поскольку они тоже не знали о существовании Ниннин, а затем следуют мольбы заткнуть ребёнка. — Пожалуйста, остановите это! — кричит один из учеников. — Кажется, у меня из ушей идет кровь! Единственный ответ Минджон: Она не моя дочь! — хотя никто на самом деле не спрашивает; а затем более пронзительно: Ты думаешь, я не стараюсь? Ниннин вскоре начинает задыхаться от рыданий. Каждый вдох даётся с трудом, а голос звучит хрипло, она кашляет в грудь Минджон и колотит своими маленькими кулачками по ключицам в отместку. Холодный пот проступает на её коже, стекает по лбу, заставляя страх Минджон взлететь до небес. Ей нужно отвезти Ниннин домой, сейчас же. Минджон смотрит на Йеджи умоляющим взглядом. — Пожалуйста, можешь прикрыть… — Да. Не беспокойся об этом, — Йеджи посылает ей ободряющий большой палец вверх, и Минджон никогда не была более благодарной, чем сейчас. — Но ты мне должна. По-крупному.                      Оказывается, Ниннин нужен не дом, а смена подгузника. Когда они возвращаются в квартиру, Минджон немедленно идёт в комнату Джимин, где находятся все вещи Ниннин, и быстро меняет полный подгузник. Она одевает ребёнка в чистый комбинезон и берёт бутылочку с тумбочки в надежде уложить её спать ещё раз. Это не срабатывает, и Минджон чувствует, как раздражение медленно подступает к её горлу. — Ты никогда не бываешь такой с Джимин. Почему это всегда я? — спрашивает она. Ниннин не отвечает ничего полезного, кроме очередного тоскливого вопля. По какой-то причине Минджон прекрасно это понимает и полностью соглашается. Они вместе меряют шагами пол, покачиваясь взад и вперёд той точки, когда Минджон начинает слегка подташнивать. Ниннин всё ещё не успокаивается. Она устала, Минджон может это сказать. Ниннин борется со сном, потому что её что-то беспокоит. Что это может быть — Минджон не имеет ни малейшего понятия. Она не знает, почему ребёнок не хочет спать. Минджон обожает дневной сон, она спит днём как минимум один раз, так что мысль о том, что Ниннин отказывается от сна, просто не укладывается в её голове. Ниннин уже икает сквозь свои рыдания. Они маленькие, почти хрупкие, как будто каждое из них причиняет ей боль. Живот Минджон скручивается, когда она понимает, что дыхание Ниннин не было нормальным с тех пор, как они покинули танцевальную студию. Если она не успокоится, то может что-нибудь случиться, и Минджон никогда не простит себе этого. На этот раз она пробует змею. Минджон тянется к игрушке на кровати, и вот тогда она видит её: маленькую музыкальную шкатулку на тумбочке. Шкатулка выглядит старой и немного потрёпанной из-за облупившейся белой краски и сколотых углов. Минджон поднимает её, затем поворачивает бронзовую ручку сбоку и запускает маленькую штуковину. Из коробки играет мелодия, милая детская песенка, которую она слышала, как Джимин напевала Ниннин в беспокойные ночи. Минджон перекладывает ребёнка так, чтобы она лежала у неё на руках, и начинает петь. Тише, малышка, не говори ни слова. Минджонги купит тебе птичку-пересмешника. А если эта птичка-пересмешник не умеет петь, Минджонги купит тебе бриллиантовое кольцо. Впервые за почти час Ниннин наконец останавливается. Её глаза всё ещё красные, лицо мокрое от слёз, а лоб покрыт капельками пота. Малышка действительно переутомилась и теперь способна только на тихий шёпот. Минджон знает, что её собственный голос, ну, приличный, но разве она способна успокоить разъяренного ребёнка от разрушительной истерики? Не хочется хвастаться, но это довольно впечатляюще. Может быть, она даже на одном уровне с Джимин. Ниннин издает тихий гортанный звук. Минджон вытирает ей слёзы и позволяет Ниннин обхватить свой палец ладошкой, а затем продолжает петь. И если это бриллиантовое кольцо окажется жестянкой, Минджонги купит тебе зеркало. И если это зеркало разобьётся, Минджонги купит тебе козлика. Ниннин зевает. Она сжимает в ладошке палец Минджон и утыкается лицом в её грудь. Минджон чувствует, как её сердце взлетает — такие моменты, когда Ниннин позволяет Минджон заботиться о ней и отвечает взаимностью, делают с ней вещи. Заставляют её хотеть защитить маленького демона, заставляет её хотеть дать Ниннин всё, что она может предложить. Мир. Своё сердце. Свою жизнь. Это пугает и волнует одновременно. Но самое страшное, что понимает Минджон — она не хочет, чтобы это заканчивалось. А если этот козлик не сможет тебя катать, Минджон купит тебе телегу и быка. А если эта телега с быком перевернутся, Минджонги купит тебе собаку по кличке Пират. Ниннин всё ещё не спит, уставившись на Минджон так, словно она развесила звёзды на небе. Минджон не знает, могла ли она, ведь все звезды — в глазах Ниннин. Эти маленькие лужицы цвета какао, тёплые, затягивающие. Когда Минджон начинает ходить по комнате и свет заходящего солнца освещает их, радужки Нинджин становятся золотистыми, а длинные ресницы отбрасывают тени на её щеки. Минджон тает, когда они смотрят друг на друга. Это глаза. Это всегда были глаза. И если эта собака по кличке Пират не залает, Минджонги купит тебе лошадь и повозку. Половицы скрипят. Шаги становятся ближе, пока не появляется чьё-то присутствие позади Минджон, а затем — тяжесть на её спине. Джимин всегда была тихой, из тех, кто сливается с толпой; но здесь, с ней, с её тёплым и слегка мятным дыханием на шее Минджон, с дико колотящимся сердцем, которое Минджон может почувствовать кожей — она самая громкая вещь в мире. Ниннин снова зевает. Её глаза начинают слипаться, грудь поднимается и опускается в равномерном темпе. Пока они втроем качаются из стороны в сторону, Джимин присоединяется к последним строчкам песни, и Ниннин наконец позволяет себе уснуть. А если эта лошадь и повозка упадут, Ты всё равно останешься самой милой малышкой в ​​городе. Самой милой малышкой в ​​городе. Джимин отпускает их, чтобы Минджон могла положить Ниннин в кроватку. Девочка сопит к тому времени, как Джимин накрывает её одеялом, и они вдвоем убегают в гостиную. Кожа Минджон всё ещё покалывает в том месте, где Джимин прижималась к ней; маленькие искры взлетают по её рукам и шее. Они обе плюхаются на диван. Их колени соприкасаются, и искры шипят, вспыхивают в её крови, бегут по венам. Минджон чувствует себя так, будто вот-вот взорвётся. — Как дела на занятиях? — спрашивает Минджон, просто чтобы заполнить тишину. — А, да… Хорошо. Групповой проект, из которого я не смогла себя вытащить, — Джимин вертит шеей, и несколько позвонков щёлкают, пока она растягивается, а затем откидывается на подушки. — Как Нин-и? Ей нужна эта песня, только когда она раздражена. Минджон рассказывает о случае в танцевальной студии и о том, как Ниннин отказалась спать, пока Минджон не спела ей колыбельную. Джимин дуется, трёт её колено в знак извинения и обещает предупредить Минджон в следующий раз, когда нечто подобное произойдёт. — Всё в порядке, — уверяет Минджон. — Хотя мои ученики думали, что Ниннин — моя дочь. Боже, как мне было неловко, когда они начали допрашивать меня, почему я так долго хранила её и тебя в тайне. Рука на колене Минджон напрягается. Брови Джимин хмурятся: — Я? Почему они спрашивали обо мне? — Они подумали, что ты моя девушка, — Минджон не может сдержать румянец. Он появляется снова, и она более чем уверена, что Джимин его видит. — Это было смешно. — Я поцеловала тебя перед тем, как уйти. Минджон фыркает: — Ты просто ударилась лицом о мою щеку, а потом убежала. — Да, — Джимин пожимает плечами. Рука на колене шевелится, обжигая кожу Минджон сквозь джинсы. — Я бы хотела, чтобы наш первый поцелуй был немного более романтичным. Вот смотрите: в такие моменты Минджон больше всего хочет встать и просто уйти. Джимин может спрыгнуть с крыши дома в бассейн, поймать белку голыми руками и принести домой ребёнка, чёрт возьми! Минджон застряла с ней во всём этом, но когда она говорит вещи, которые несут в себе столько смысла, вещи, которые заставляют бабочек в животе Минджон почти взрываться — вот тогда Минджон не может её выносить. — Не шути о таких вещах, — ругает её Минджон. Джимин смотрит на свою руку, всё ещё лежащую на колене Минджон. Она наконец-то отодвигается, и Минджон приходится сдержать желание притянуть её назад. — Это не шутка. Минджон моргает. — Что? — Это не шутка. Я бы хотела тебя поцеловать. Джимин выглядит очень серьёзной. — Ты мне нравишься, Минджон. Очень. Я не собиралась тебе этого говорить — и, наверное, никогда бы не сказала, но, Боже, ты заставляешь меня делать безумные вещи… Минджон удивленно ахает. — Я?! — Да, ты. В универе я делала эти глупости только для того, чтобы привлечь твоё внимание. Ты была так сосредоточена на учёбе или работе, что мне буквально нужно было спрыгнуть с чего-то достаточно высокого, чтобы ты меня заметила. Джимин фыркает и слабо смеётся. Она поворачивается к Минджон и берёт её руки в свои, как в какой-то дебильной исповедальной сцене из романтической комедии. Минджон не уверена, что когда-либо видела что-то более милое. Весь её здравый смысл и способность думать о чём-либо ещё, кроме того факта, что её ладони смущающе потные — уже покинули её. Джимин упрямо смотрит ей в глаза (прямо как в романтической комедии) и говорит: — Я знаю, ты, наверное, никогда не представляла себе эту жизнь со мной. Чёрт, я тоже не воображала, как мы растим ребёнка, так что я так же удивлена, как и ты. Но, Минджон, мне нравится эта наша маленькая семья. Ты, я и Ниннин. Мне нравится жизнь, которой мы живём, и то, что это нормально для нас. Она права. Жизнь каким-то образом хороша. Это почти как если бы Минджон была предназначена для того, чтобы заботиться о ребёнке вместе с Джимин. Это опасно — то, насколько комфортно она себя в этом чувствует. Несколько раз она ловила себя на том, что грезит о семейных вылазках. Отвозит Ниннин в её первый день в школу. Наблюдает, как Ниннин превращается в прекрасную молодую женщину, которой, Минджон знает, она обязательно станет, если останется под её и Джимин заботой. Она никогда не высказывала свои мысли, всегда отгоняла их, потому что знала, что они не могут оставить Ниннин. Хотя теперь — существенная переменная изменилась. Может быть, это не обязательно должно быть временным, в конце-то концов. Джимин продолжает: — Я никогда бы не подумала, что буду растить ребёнка с тобой. Я имею в виду, это звучит тяжело. Дети тебя не любят… — Правда? Прямо посреди признания в своих чувствах?! — кричит Минджон. — Дай мне закончить! — ворчит Джимин, с честной, надутой гримасой, которую не смогла бы сделать даже Ниннин. Минджон почти начинает ворковать с ней, прежде чем приходит в себя и возвращается на то место, в котором они остановились. — Как я и сказала. Дети тебя не любят, и это нормально, потому что Ниннин тебя обожает. Ты должна услышать её ночью, она зовет тебя по имени. Ну, это больше похоже на то, что она говорит мусор, чем Минджон, но она все равно это делает. И что это ты там делала? Я бы никогда не смогла так спеть ей колыбельную перед сном. Джимин придвигается ближе, до тех пор, пока их колени снова не соприкасаются. Она отпускает руки Минджон, чтобы обхватить ладонями её лицо. Бабочки в животе теперь горят огнём. — Я хочу прожить эту жизнь с тобой. С Ниннин. Я не могу представить, как потеряю её или эту странную семью, которую мы создали. — Я тоже, — признаётся Минджон. — Я тоже не представляю. — Правда? — глаза Джимин сверкают. Минджон кивает и поднимает руки, чтобы накрыть ладони Джимин. Джимин усмехается. Она сводит их лбы вместе, и любые опасения Минджон о том, что Джимин обнаружит её чувства и это разрушит их дружбу, исчезают. Она обхватывает руками её шею, чтобы притянуть ближе, и откидывается на подушки дивана, пока Джимин полностью не оказывается на ней. — Мы ведь никогда не придерживались правил, не так ли? — спрашивает Джимин. — Ты никогда не придерживалась правил. Я же, с другой стороны, хотела бы следовать им и впредь. — О, да? И каким тогда будет следующий шаг? Джимин сначала утыкается носом в её щёку, затем спускается к шее. Её дыхание обжигающее, и Минджон почти теряет связь с реальностью, когда горячие губы Джимин скользят по открытой коже её ключицы. — С-следующий шаг, — запинается Минджон, зарываясь рукой в ​​волосы Джимин. — Следующий шаг — удочерение. Я д-думаю. Джимин поднимает голову. Она смотрит на Минджон, совершенно ошеломленная. Минджон даже опасается, что зашла слишком далеко и перегнула палку. Сожаление начинает ползти вверх по её горлу; но затем Джимин устремляется вперёд с безрассудной самоотдачей, и теперь что-то совершенно другое находится у неё во рту, очень влажное и довольно приятное, и Минджон принимает это всем сердцем. Джимин целуется именно так, как Минджон мечтала, чтобы она… Хотя не то чтобы она много мечтала об этом. Ну, не каждую секунду. В основном это было в те тоскливые ночи, когда Минджон была убеждена, что её будут воспринимать только как лучшую подругу и ничего больше; но теперь, когда Джимин целует её так, будто от этого зависит её жизнь, Минджон должна признать, что это лучше любой фантазии. Это начинается немного грубо и граничит с дикостью; подпитывается жаром, страстью и немного избытком языка, а затем превращается в мягкое, сладкое касание губ. — Да, конечно, тысячу раз да, — говорит Джимин между поцелуями. Минджон хватает её за рубашку и притягивает к себе, и Джимин улыбается в её губы. — Я хочу удочерить её. Я хочу, чтобы Ниннин была нашей. Минджон откидывается назад и улыбается тоже. — Она уже наша. От Джимин доносится звук, напоминающий то странное мурлыканье, которое издаёт Ниннин, когда она счастлива. Должно быть, это обычное дело в этом доме, потому что когда Джимин снова целует её, Минджон звучит точно так же.                             На следующий день они втроем идут в мэрию. Ниннин булькает в своей коляске, целует свою змею, не заботясь ни о чём. Она совершенно не замечает, с каким страданием сталкиваются взрослые всего через несколько минут после прибытия. — Нет никаких записей о Нин Ичжуо или Ниннин, — заявляет женщина за прилавком. — Я не могу найти её ни в одном реестре. — Что? — Джимин наклоняет голову вбок, сбитая с толку. — Нет, проверьте ещё раз. Женщина делает, как сказано, и результат тот же. Она смеряет их жестким взглядом. — Она родилась в больнице? Джимин начинает ёрзать. — Не знаю… Мы нашли её на пороге. — Она корейского происхождения? Джимин теряет способность говорить. — Нет, — отвечает за неё Минджон. — Она китаянка. — Ребёнок, рожденный в Корее, но не имеющий родственных связей ни с одним законным гражданином, не может оставаться под вашей опекой, — говорит женщина. — Мне жаль, но в таких случаях мы должны вызывать полицию и службу защиты детей. Все происходит как в тумане после этого. Минджон едва помнит, как удерживала Джимин, пока двое мужчин в форме уводили Ниннин. Ниннин плакала в своей коляске, тянулась к ним руками, когда люди в форме взяли её и унесли из здания. После этого они целый день ходят в оцепенении. Полиция допрашивает их, задает им всевозможные вопросы, на которые Джимин едва может ответить. Минджон пытается за них обеих. Где её родители? Мы не знаем. Почему вы не связались с властями? Мы не хотели. Как долго она у вас? Недостаточно долго. Им разрешают уйти после почти шести часов допроса. Только после того, как они открывают дверь и входят в свой дом, события обрушиваются на Минджон, как оползень. Гостиная полна игрушек Ниннин. Её детское питание запрятано в холодильнике. Куча детской одежды, которую Минджон достала из сушилки утром прямо перед уходом, всё ещё лежит на диване — множество рубашек, носков и шапочек разбросаны по подушкам. Минджон замечает яркий поросячий комбинезончик, выглядывающий из-под одеяла Ниннин, и возвращается к тому моменту, когда они наконец надели на малышку этот наряд. Оказавшись внутри, Ниннин отказалась выходить. Джимин пришлось вылить на неё чашку яблочного сока, чтобы вытащить её наружу и, наконец, забросить комбинезон в стирку. Минджон подносит мягкий войлок к носу и вдыхает. Ткань пахнет моющим средством, ноткой детской присыпки и чем-то таким характерным… Ниннин. Рыдания Минджон разносятся эхом по, казалось бы, совершенно опустошенной квартире. Она чувствует, как чьи-то руки обнимают её за плечи, затем прижимается к Джимин, пока они обе плачут из-за своей потери. Минджон должна быть той, кто утешает её. Джимин была больше родителем — больше матерью для Ниннин, чем Минджон когда-либо. Минджон старалась изо всех сил, чтобы быть хотя бы хорошей сиделкой для неё, но, когда она оглядывается назад и думает обо всех случаях, когда Ниннин заманивала её в свою орбиту этими слюнявыми пузырями, соплями и большими глазами, Минджон уверена, что в глубине души она никогда не пыталась быть сиделкой. Она хотела иметь с Ниннин такие же отношения, какие были у той с Джимин. Теперь Минджон не уверена, что эта фантазия может стать реальностью. Для них изменилась ещё одна существенная переменная, и не в лучшую сторону. Ночью они засыпают на диване, прижавшись друг к другу заплаканными щеками. На следующий день всё ещё хуже. Утром Джимин делает бутылочки. Она стоит на кухне, отмеряя ложками смесь в любимую бутылочку Ниннин. Синюю, с самолетиками сбоку. Она движется автоматически, готовя завтрак на три миски, которые стоят на стойке. Две кружки возле раковины, одна с надписью ЛУЧШАЯ МАМА В МИРЕ не тронута, а другая полупустая. Поильник посередине тоже с самолетиками. У Минджон не хватает смелости сказать Джимин остановиться. Минджон также не может сказать ей, что, когда она проснулась, то сразу же пошла в комнату и обнаружила пустую кроватку. Она снова плакала, пока Джимин была в душе. Проходит ещё три дня, но улучшений нет. С тех пор Джимин не выходит из дома. Её родители постоянно звонят ей, но она не берёт трубку, поэтому за неё отвечает Минджон. Они спрашивают, как она держится, и Минджон говорит им, что с ней всё в порядке. Она никогда не любила лгать, особенно маме Джимин, но знает, что лучше сказать, что Джимин хорошо справляется, когда это не так, чем сказать правду. Её мама просит Минджон присматривать за ней. Минджон пытается. Она тащит Джимин в постель каждую ночь и прижимает к себе, отчасти потому, что ей это тоже нужно, но в основном потому, что боится, будто Джимин может выйти из дома и каким-то образом вернуть Ниннин обратно. Но Минджон не будет лукавить по этому поводу — она будет следовать за Джимин на каждом шагу, что бы та ни сделала. У Минджон всё более-менее. Она позвонила в танцевальную студию и сказала, что её девушка не в лучшей форме, чтобы оставаться одной, поэтому Минджон возьмёт несколько выходных. Йеджи, должно быть, рассказала всем, что случилось, потому что ей сказали брать столько времени, сколько нужно. Их друзья пытаются всё исправить. Они приходят несколько раз, покупают им ужин и включают фильм. Это помогает на некоторое время, пока они не уходят, и остаются только Джимин, Минджон и игрушки, которые они ещё не убрали. Минджон предлагает убрать кроватку на четвертый день и тут же жалеет об этом. На этот раз это Джимин обнимает Минджон, пока её плечи трясутся. Она даже не плачет. Минджон уверена, что её резервуар весь высох от количества слёз, которые она проливает, когда Джимин не видит. На пятый день Минджон просыпается одна. Кровать холодная, сторона Джимин, очевидно, не занята уже несколько часов. На тумбочке стоит дымящаяся кружка кофе. Минджон переворачивается и потягивается. ЛУЧШАЯ МАМА В МИРЕ смотрит на неё, как на какую-то шутку. Из всех кружек, которые у них есть, эту она научилась презирать больше всего. Обычно она почти не берет её, чувствуя, что не заслуживает пить из чашки, на которой написана такая откровенная ложь о ней. Но сейчас всё равно делает это, потому что тратить невероятно хороший кофеин — это преступление. Хотя, когда Минджон подносит чашку к губам и делает первый глоток, она моментально жалеет об этом решении, потому что — Джимин вдруг врывается в комнату, и их белые простыни становятся кофейного цвета. — Они не хотят её! — это первое, что вырывается изо рта Джимин. Минджон требуется мгновение, чтобы понять, а затем она вскакивает на ноги за считанные секунды, когда до неё доходит. — Ты уверена? — спрашивает она хриплым после сна голосом. — Да! Я только что говорила по телефону с социальным работником, она сказала, что они нашли родителей Ниннин в Китае — те сказали, что всё ещё не хотят её! Глаза Джимин блестят, когда она прижимает Минджон к груди. — Нам просто нужно заполнить документы. — Хорошо, — хрипит Минджон. Резервуар слёз снова полон и в данную минуту проливается на толстовку Джимин. — И пройти проверку биографических данных. Минджон кивает, крепко прижимая к себе Джимин. — Когда мы сможем её увидеть? Плечи Джимин трясутся. Минджон не знает, от слёз это или от смеха, полного чистой радости. Ни за что из этого Минджон не может её винить. — Как только оденешься. Минджон никогда не надевала штаны так быстро.                      Путь до полицейского участка не похож ни на какой другой. Все чувства Минджон обостряются до такой степени, что она чувствует себя грёбанным Суперменом. Она едва может удержать какие-либо рациональные эмоции, когда они входят в здание; затем — любая рациональная реакция, которую она себе представляла в моменте, когда увидит Ниннин спустя почти неделю — также выбрасывается в окно. Минджон бросается к сотруднику, держащему её, берёт малышку на руки, и понимает, что впервые за пять дней наконец может снова дышать. — Она не перестает звать вас двоих, — говорит им социальный работник. Джимин уже рядом с Минджон, держит в своей руке маленькую ладошку Ниннин. Девочка говорит какую-то искажённую смесь слов, но единственное, что выходит более-менее ясно, это: — Мнджон! Мнджон! На этот раз первой начинает плакать Джимин. Минджон, впрочем, не сильно отстаёт. Когда они возвращаются домой, то оказываются не в пустой квартире. Йеджи каким-то образом проникла в дом и собрала всех их друзей в гостиной, чтобы отпраздновать возвращение Ниннин. — Мы её ещё официально не удочерили, — объясняет Джимин. Они сидят на полу с Ниннин, их почетной гостьей, которая радостно жуёт свою змею посреди кучки их друзей. — Она здесь по визе, пока мы не сможем её законно удочерить. Потом она получит своё полное корейское гражданство. — Чёрт. Сколько времени это займёт? — спрашивает Йеджи. — Почти два года, — Джимин пожимает плечами. — Мы ничего не можем с этим поделать. Социальные работники сказали, что сделают всё возможное, чтобы ускорить процесс. Но это того стоит. Не так ли, Нин-и? Ниннин издаёт подтверждающий булькающий звук. — Вы двое — родители. Это так сюрреалистично, — говорит Йеджи. — Я годами мечтала, чтобы вы, наконец, вытащили головы из задниц и были вместе. Минджон смотрит на неё, совершенно ошеломленная. Она поворачивается к Ниннин и спрашивает: — Нин-и, дай мне свой синий треугольник! Ниннин бросает игрушку в направлении Минджон. К сожалению, она промахивается, но задевает ногу Йеджи, так что, по сути, всё равно попадает прямо в цель. К тому времени, как все уходят, уже поздно, и всем давно пора спать. Ниннин лежит между ними, одетая в свой розовый поросячий комбинезон, радостная, всё ещё полная энергии от вечеринки. Она подпрыгивает на матрасе, не давая ни Джимин, ни Минджон заснуть. — Ниннин, пора спать. Поиграем завтра, — рассуждает Джимин. Её попытки успокоить Ниннин бесплодны. Когда Джимин придвигается ближе, ребёнок фыркает в подушку и катит свой зад прямо ей в лицо. — Это просто грубо, — приглушенно отвечает Джимин. Минджон усмехается, укладывая Ниннин обратно на свою сторону кровати. — Думаю, я точно знаю, как уложить её спать. Джимин в тумане наблюдает за тем, как Минджон тянется к чему-то на тумбочке, а затем вручает ей белую музыкальную шкатулку. Ниннин узнает эту штуковину и взвизгивает, точно зная, что будет дальше. — Спой со мной, — говорит Минджон. — Ниннин не уснёт, если я это сделаю. — Детка, пожалуйста? Реакция Джимин на это ласковое имя именно такая, как и ожидала Минджон — покраснела. Очень покраснела. Минджон видит её красные уши в серебристом лунном свете, льющемся из окна. Но Джимин по-прежнему не двигается с места, поэтому Минджон прибегает к тяжёлой артиллерии. — Нин-и, ты хочешь, чтобы твоя мама спела со мной? Ниннин поворачивается к Джимин, и достаточно одного взгляда этих очаровательных глаз, чтобы Джимин сдалась. Довольная Минджон включает музыкальную шкатулку, и первая сладкая мелодия наполняет комнату. Они начинают петь с первой ноты. — Тише, малыш, не говори ни слова. Мама купит тебе пересмешника. И если этот пересмешник не поет, Мама купит тебе бриллиантовое кольцо. Голос Джимин богатый и глубокий, в противоположность более плавному тону Минджон. Они сближаются, Ниннин прямо посередине. Малышка таращится на них обеих, зажав большой палец между губами, пока её взгляд перемещается между родителями. — И если это бриллиантовое кольцо станет медным, Мама купит тебе зеркало. И если это зеркало разобьётся, Мама купит тебе козла. Минджон переключает внимание со своей дочери на свою девушку. Её сердце переполняется любовью к ним обеим. Минджон поет, переводит взгляд с Ниннин на Джимин и почти сбивается с ритма, потому что Джимин тоже вдруг смотрит на неё. Минджон краснеет, затем берёт её руку, чтобы переплести их пальцы вместе и положить их ладони на грудь Ниннин. Малышка вынимает большой палец изо рта и кладёт свою слюнявую ладонь на их костяшки. — А если этот козел не потянет, Мама купит тебе телегу и быка. И если эта телега и бык перевернутся, Мама купит тебе собаку по имени Ровер. Глаза Ниннин наконец-то начинают опускаться. Её дыхание выравнивается, пальчики сгибаются вокруг большого пальца Минджон. Они заканчивают песню как раз в тот момент, когда Ниннин начинает сопеть. Минджон улыбается. — Мне сказать «я же говорила» сейчас или утром? Джимин закатывает глаза. — Ты вытащила всю эту песню. — Как бы то ни было, Ниннин в отключке. Они смотрят на ребенка. У Ниннин по губам струится слюна, стекающая вниз на подбородок. Она морщит нос, пинается, чтобы наконец выплеснуть последние капли энергии из своей системы. Грудь Минджон сжимается, когда Ниннин сжимает её большой палец немного крепче во сне. — Это все кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой, понимаешь? — шепчет Джимин. — Типа, если бы кто-то месяц назад спросил меня, буду ли я воспитывать ребёнка с любовью всей моей жизни, я бы назвала его сумасшедшим. Улыбка Минджон становится шире. — Любовь всей твоей жизни, да? Я чувствую себя польщенной. — Это я должна это сказать, — посмеивается Джимин. — Не каждый день кто-то может быть любим единственной и неповторимой Ким Минджон. Она приподнимается на локте, наклоняется и целует Минджон. — Нин-и и я — единственные, кто может узнать, каково это. Минджон целует её снова, немного дольше. — Как вам двоим и положено. Джимин откидывается на свою сторону кровати. Её взгляд перемещается на Ниннин, когда Минджон наконец чувствует, что сон берёт своё. Она знает, что Джимин наблюдает за ней и Ниннин, вероятно, с очень глупой улыбкой на лице, потому что всё ещё пытается осознать, что дала ей жизнь. Минджон чувствует, как то приходит в сознание, то теряет его, когда Джимин заговаривает в последний раз. — Помнишь, что ты говорила о том, чтобы делать всё шаг за шагом? Потому что мы начали всё это немного не по порядку? Минджон ворчит в ответ, как всегда красноречиво. Джимин прочищает горло, внезапно становясь нервной. — Н-ну, эм. У нас есть дом. У нас есть ребёнок. И мы наконец-то вместе. Так что следующим шагом было бы… — Ю Джимин, если ты собираешься сделать мне предложение прямо сейчас, я не отвечу, пока не выпью утренний кофе. Джимин, наверное, сейчас дуется. — Какого чёрта? Откуда ты знаешь, что я хотела сказать? Минджон шикает на неё, когда Ниннин шевелится. Она приоткрывает глаз, чтобы увидеть, что он была права — надутые губы Джимин столь же заметны, как и всегда. — Потому что ты такая предсказуемая. — Это не то, что ты сказала мне, когда я принесла домой ребёнка. — Именно. Твоя непредсказуемость очень предсказуема. — Ты говоришь ерунду, Минджон. — Потому что я устала, — подчеркивает Минджон. — Это, вероятно, самый приличный сон за последние дни, а ты мешаешь мне спать. Джимин фыркает и снова двигается. Кровать рядом прогибается, и Минджон чувствует губы на своём лбу, а затем матрас возвращается на место, выпрямляясь. — Я люблю тебя, Минджон. Минджон чувствует, как её щеки краснеют. Она гладит костяшки на руке Джимин большим пальцем, и Ниннин следует за её движениями — маленькая ладошка всё ещё крепко обхватывает её палец. — Я тоже люблю тебя, Джимин. Кажется, Джимин удовлетворена её ответом, потому что она, наконец, затихает вскоре после этого. Прежде чем Минджон позволяет себе заснуть, она думает о словах Джимин и приходит к выводу, что… Джимин права относительно следующего шага в их неупорядоченной сюжетной линии. Для них никогда ничего не было нормальным, особенно в этом доме, поэтому Минджон хотела бы придерживаться хоть какой-то повестки дня. — Я бы не отказалась, — бормочет она. Джимин сжимает её руку, обещая поговорить ещё раз, и Минджон, наконец, засыпает.