Ohne die anderen!

– Ну же, смелее. – Теплая рука вела навстречу к неизвестности. Большая, крепкая ладонь стала последней надеждой, ярким светом среди кромешной тьмы. Волнение, страх, предвкушение... Все смешалось воедино, умело дирижируя капризным сердцем мальчишки. Кровь подступала к лицу, окрашивая щеки в лёгкий багрянец... Его неизвестность – густые пряди медных волос, сияющие в лучах яркого солнца. Мягкая улыбка, практически девичья, совершенно простодушная. Пронзительный медовый взор... – Меня зовут Венециано! Ты ведь будешь моим другом? – В ответ тишина. Гулкое завывание ветра за окном, игривые лучи солнца... – Ну же, Людвиг, не стесняйся. – Гилберт мягко касается светлой макушки. Перебирает мягкие пряди волос. Окутывает заботой и теплом, подобно отцу, воспитывающий единственного сына, как старший брат, чуткий и бережливый, однажды взявший под крыло своего надзора скромного мальчишку, младшего брата. Каждое касание – наставление. Людвиг не был проблемным ребенком. Он никогда не проявлял назойливого поведения и не говорил лишнего слова, никогда не сбегал, не высказывался против решений, наверняка, потому что мало в этом смыслил. Венециано склоняет голову набок. – Л...Лю...? – – Людвиг! Моё имя Людвиг... – В теплоте родных ладоней не так страшно. В мягкой заботе и наставлениях была опора. Пусть совсем и ненадежная, что после одной фразы предательски подкосились колени, а щеки залились ярчайшим заревом, в очередной раз выставляя мальчишку смущённым дураком! – Людвиг! – Венециано мягко рассмеялся, озорливо хлопая в ладоши. Не описать истинного детского восторга, первый шаг к знакомству, первый шаг к приобретению нового друга... Варгас кидается в объятия, обхватывает чужую шею тонкими руками, издавая целую вакханалию радостных звуков. – Мы ведь теперь друзья? Друзья, Людди?! Мы теперь можем много обниматься и веселиться! И... И... Я забыл... Ну... Если ты не помнишь, я - Венециано! – Одолённый яростным смущением мальчишка не находит слов для подобной бестактности. А больше противиться медовому взору не в силах. Его первая слабость. – Наверное... И хватить кричать мне на ухо! Я помню как тебя зовут, не висни на мне! – Байльшмидт хмурится, но не от злости или выказанного раздражения. Все это слишком неловко... Даже если ситуация вполне естественна для детей их возраста. Он неуклюже касается чужой спины, в попытках подражать теплым и крепким объятиям Венециано... Со стороны послышался лишь яркий смех, исполненный гордостью и чистой радостью. Лето. В этом году, на удивление, оно выдалось на редкость жарким, знойным. Навязчивая пёстрость, изобилие красок и никакого покоя! – Прекрати идти за мной! – Венециано встрепенулся. Вновь рассекретили, выставили напоказ всему свету его детские проказы! Игра в "охоту" в очередной раз в дребезги разбилась о резкость чужих слов, словно капля росы, невинная и чистая, в попытках взобраться как можно выше, испарялась от столкновения с жёстким листиком, спрятавшийся в густой траве. Не быть ему Робин Гудом из излюбленной книжки. Или хотя бы знаменитым Марко Поло! Ребячество и непомерная дерзость пресекали лишь одним небесным взором, внимательным, строгим. Венециано казалось, что от извечной хмурости на лице Людвига раньше времени проявятся "старческие" морщины. – Извини-извини! Извини! Только не ругайся! Я... Просто ты, наверняка, занимаешься чем-то очень интересным, раз постоянно что-то прячешь... И уходишь куда-то тайком! Возьми меня с собой! – – Это не твое дело. И с чего бы я должен брать тебя с собой? Ты громкий и болтливый! – Младший Байльшмидт всегда был таким. По своей натуре, с раннего детства, одиночка. Всецело в своем крохотном мире, душой и мыслями, там, где не было места для кого-то ещё. Даже для самого маленького, для крохотной букашки или мягкой травинки – плевать! Место уединения, то место, где не было никого, кроме него самого. – Я буду молчать и не буду мешать, обещаю! Только возьми меня с собой! Мы ведь друзья, Людди! А друзья должны проводить время вместе! Это ведь куда веселее, чем быть одному... – Венециано всегда шёл наперекор всем правилам и запретам. По крайней мере за границами собственного дома, где выполнение обязательств – чистейшая необходимость. Он плетётся следом, даже когда слышит очередное "нет" или "хватит". Его это мало, признаться честно, волнует. Одного взора достаточно, одного вида поджатых губ, а после – тяжёлого вздоха и смирения. От вездесущности Варгаса не спрятаться даже за толстым стволом старика–дерева. Перед глазами предстал невероятной красоты вид. Далёкие горы, обрамлённые пушистым одеялом снега, а вдали далёкие туманы, неизведанные, загадочные... А здесь, совсем рукой подать до, кажется, золотистых полей, цветущих яркими маковыми цветами, васильками... И ещё целой кучей различных цветов, Венециано просто не знал их названий... – Как ты мог скрывать такую красоту, Людвиг?! – – Я же сказал, тише... – Под веселые звуки заразительного хохота Байльшмидт продолжил чтение. Тяжёлая, толстая книга покоилась в детских, ещё припухлых ладонях. Было в этом какое-то особенное умиротворение. В задорном смехе, разносящимся глухим эхом среди бескрайних полей, в строчках, повторяющихся раз за разом, потому что вникнуть в их содержание оказалось делом непосильным; в тяжёлом вздохе, мягкой улыбке... – Эй, Людди, смотри, что я сделал для тебя! – Людвиг отвлекается, поднимает тяжёлый взор, притаившийся за гущей страниц. И удивлённо охает, когда на собственный голове оказывается нечто неизвестное, непонятное, лёгкое... – Это венок. Ты теперь как принцесса! А я буду твоим рыцарем! – Венециано самодовольно улыбается, пока на чужом лице яркой краской цвёл румянец. Смущающе, неловко... И наверняка безумно красиво. Людвиг чувствовал запах свежести, невинных васильков. – С чего это я принцесса, негодяй?! Я тебе устрою! – Погоня, смех и детские вопли! Победа и поражение. Все слилось воедино – в новую забавную игру, до первого тяжёлого вздоха и красноты лица. Повалившись на землю, прижимая к траве благоухающие цветы, они оба прикрывают глаза. Умиротворение... Даже если внутреннее Венециано не соглашается с поражением. – Слушай... – Уставше, но счастливо произносит Варгас. – Здесь так красиво, давай приходить сюда чаще! – – Без никого? – – Без никого! Это место будет только нашим! – Пусть будет так. Пусть в этом грозном, устрашающем мире будет что-то неимоверно теплое и светлое, что-то, чему Людвиг не мог дать соответствующее название. Он не один. Больше не один.