Friendly Fire

У Тойи болели плечи, он не чувствовал своих пальцев, руки были ободраны, а по коже пробегали небольшие разряды боли. Его ноги так сильно дрожали, что он был поражен тем, что все еще стоит, он едва мог дышать, его грудь сдавливало от напряжения, через которое он заставил свое сердце биться, а в горле першило. Но. Он не мог перестать ухмыляться, глядя на тренировочный манекен, который только что уничтожил. Он бы рассмеялся, но для этого потребовалось бы, чтобы его легкие снова работали. Он сделал это. Возможно, папа был прав, заставляя его тренироваться самостоятельно, потому что он не думал, что справился бы с этим при папином режиме (скучном, когда Тойю швыряли, как тряпичную куклу, и говорили работать усерднее. Посмотрите на него сейчас ...!), поскольку папа обычно не желал позволять Тойе вкладывать все силы в тренировки (тем более, что кожа Тойи горела без причины — у него была огненная причуда, он вообще не должен был гореть). Ноги Тойи, наконец, подкосились, и он упал на землю в луже пепла и боли. Ничто не имело значения, кроме того, как далеко он зашел. Его пламя было таким горячим, что он кремировал манекен, который папа специально приказал не сжигать. Папино пламя не могло сжечь манекен. Но Тойя… Тойя был особенным. Папа, может, и больше, и сильнее, и прочнее, но Тойя... Тойя горел горячее. Он не был уверен, сколько времени просидел там, уставившись в потолок — может, минуты, а может, часы, но прохладные маты приятно касались его разгоряченной кожи — и, возможно, это не имело значения. Потому что Тойя сделал это. Ему не терпелось показать папе, насколько он стал лучше. (Может быть, папа даже наградил бы его одним из своих гордых кивков, медленным, с едва заметным изгибом вверх уголков губ, потому что Тойя был сильным. Достаточно сильным, чтобы гореть ярче, чем Старатель. Возможно, даже достаточно сильный, чтобы победить Всемогущего). Он заставил себя опуститься на колени и чуть не потерял сознание. Он... на самом деле все равно не хотел вставать. Он сгорбился, его руки ныли от насилия, которому он подвергал их, чтобы удержаться на ногах. Потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы пятна пропали и звон исчез. Когда появились силы на, чтобы встать, но это этого не сделал. Ноги не держали его. Поэтому он пополз в свою комнату, чтобы привести себя в порядок. Ему показалось, что по пути он увидел Юми, но она исчезла за дверью, прежде чем он успел проверить. Потребовалась вечность, чтобы завернуться, как мумия, после того, как он приложил к ранам водородный компресс. Это... было не так больно, как должно было быть. Тойя мог бы побеспокоиться об этом позже, после того, как золото перестанет течь по его венам при мысли о манекене. Возможно, ему следовало сначала подготовиться получше, хотя он не ожидал такого жара. Его мазь закончилась, но мама сказала, что у нее в ванной есть еще (зачем маме вообще понадобилась мазь? Она не тренировалась, и если бы это было только ради Тойи, она бы отдала ему все и покончила с этим. Мама... мама не смотрела Tойе в глаза уже долгое времея, и даже когда она улыбнулась ему, ее взгляд был... устремлен в другом направлении. Это... больно. Тойя сделал что-то неправильно? Сначала папа... и мама... кто был следующим? Юми? Нацу?... Шо?). Тойя покачал головой. Мамина ванная. Он осторожно пробирался туда, следя за своими шагами. Он должен был вести себя тихо — папе никогда не нравилось, когда в доме было очень шумно, но в эти дни он вообще с трудом переносил любые звуки (это из-за этого он так редко бывал дома? Или из-за Тойи?). У них с Юми все было в порядке, но Нацу... не умел вести себя тихо и дрожал под острым взглядом отца. Он стал чаще прятаться в своей комнате. Он моргнул, проходя мимо маминой комнаты, дверь была открыта. Мамина дверь никогда не была открыта. Тойя знал. Поэтому он заглянул за дверь и увидел маму, прислонившуюся к стене, крепко скрестив руки на груди. Почему папа здесь? Папа никогда не был в комнате мамы, он почти никогда не бывал в его комнате. Обычно его можно было найти только в его кабинете или одной из тренировочных комнат — иногда за обеденным столом. Но никогда, никогда в маминой комнате. — Шедевр, — говорил папа с уродливыми огненными усами (на самом деле, у папы было ужасное чувство стиля. Учитель Тойи был более модным, а он носил подтяжки). Шедевр? Папа не был художником. Тойя знал, они вместе обсуждали тактику в рамках тренировок, и папа с трудом узнавал круги. Может быть, мама? Она умела делать действительно красивые, действительно крошечные ледяные цветы. — Он слишком мал. Он не может, — не согласилась мама. Тойя нахмурился. Они говорили о нем? Была ли мама причиной, по которой папа почти перестал его тренировать? — Пока нет. Но скоро проявится его причуда. У него уже есть признаки... Тойя не расслышал продолжения из-за звона. Он-он думал, что избавился от него раньше, но-он ошибался. Он был так неправ. Он заставил себя двигаться по коридорам, хотя и не мог видеть, что находится перед ним, он знал дорогу наизусть. Слова зазвучали вновь: ...появится причуда... есть признаки…слишком мал… Шедевр... Тойя моргнул, наткнувшись на что-то перед собой, и вернулся к реальности из-за боли, пронзившей грудь. Он моргнул несколько раз, прежде чем зрение сфокусировалось. Он немного склонил голову набок, и вот. Из-под множества одеял торчат разные глаза. Почему он был в комнате Шо...? Шо уставился на него в ответ, едва моргая, с пустышкой на месте. Ему пора было вздремнуть. У него между бровями залегла крошечная морщинка, для Шо это было сродни истерике. Тойя наклонился, чтобы коснуться морщинки, и Шо скосил глаза, пытаясь проследить за его пальцем. Это было... мило. Шо был милым. Выражение лица Шо разгладилось, и он снова уставился на Тойю, даже когда Тойя провел пальцем по мягкой головке своего ребенка. Шо тихонько замурлыкал, держа соску, закрыв глаза, когда Тойя погладил его по тонким волосам. Шедевр… Шо действительно был произведением искусства. Разделенный ровно посередине, не потеряв ни одного из своих цветов, светлого и темного, горячего и холодного. Тойя похлопал Шо по крошечному носику пуговкой. Шо издал тихий вздох, который был его версией хихиканья. У него еще не было причуды, не так ли? Шедевр. У Тойи были красные волосы, которые становились белыми, папин огонь и мамина холодостойкость, превращаясь в ожоги. У Юми были белые волосы с красными прядями, мамин лед и папино тепло сочетались, образуя град искр. ...Волосы Шо были разделены ровно посередине. Красные волосы у Тойи, а белые как у мамы. ... Шедевр. Шо... был шедевром. Шедевром папы. Огонь и лед. Горячий и холодный. Юми не любила жару, и ее причуда замораживала ее снаружи, если она использовала ее слишком долго. Когда она была маленькой, до того, как ее причуда проявилась в полной мере, ей становилось слишком холодно, мама говорила, что у нее лед в костях. У Тойи была проблема с перегревом. ... Шо… У Шо повышалась температура и озноб чаще, чем следовало. Шедевр. Тойя долго смотрел на своего ребенка. В груди было холодно и пусто, как будто кто-то извлек его сердце, легкие и кишки и выбросил их. Он уставился на Шо. Его идеальная малыш Шо, которая была милым и обаятельным и любила Тойю больше всех. В его груди должен был остаться последний уголек, поддерживаемый там, где раньше было его сердце, и холод в его груди начал гореть так же сильно, как и его причуда. Он задыхался, он не мог дышать. Он не мог дышать. Он не чувствовал своих пальцев, и он стиснул челюсти, чтобы не закричать, и он горел, и это было больно, почему это было больно — ШЕДЕВР — все горело, и его кожа горела, и в груди был огонь, и он горел... А потом его не стало. Он моргнул, уставившись на маму с того места, где он тяжело приземлился на землю. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами (мама смотрела на него, это был первый раз, когда она смотрела на него за так долго, почему она смотрела на него) и дрожала, или Тойя это дрожал? Он не мог сказать. Папа что-то кричал, но Тойя не мог разобрать слов. Мама тоже, она дрожала, и ее губы шевелились, но... Шо моргнул, глядя на Тойю, между его разномастными бровями образовалась морщинка. Он открыл рот, и... Тойя понял этот жалобный крик. Он встал, чтобы взять своего ребенка, но папа схватил его за плечо и грубо дернул назад (плечо Тойи заболело, он был обожжен, мышцы болели, и...), и мама оттолкнула Шо. Подальше от Тойи. Но… Шо был его ребенком. Тойя открыл рот, чтобы закричать, вопить, спорить... Но. Там. Одеяло Шо, у него на шее. На руке Тойи был след от ожога, идеально повторявшее форму одеяла. Тойя... Что он наделал?

***

Тойя в начале главы: О да!!! Тойя в конце главы: О нет. Тойя в начале: Позволь мне сжечь эту штуку!!! Тойя в конце: Позволь мне сжечь эту штуку!!! Тойя: Подожди... Энджи: Как ты смеешь пытаться уничтожить мой шедевр!!! Рей: Шото! Ты в порядке?! Тойя: Что я наделал?!?! Шото: *нахмурил брови* Почему Йя не держит меня неподвижно???? Тойя: *сжигает всю плоть с его рук и плеч* Тойя: ТЕПЕРЬ Я ЛУЧШЕ ПАПЫ!!!!! Попытка: *огненные усы умирает* Эм. Может, мне стоит... отвезти тебя в больницу ... Тойя: Я в порядке! КЛАНЯЙСЯ СВОЕМУ КОРОЛЮ!!! Эндзи: *наблюдает, как его сын тает, как восковая кукла* Рей: Боже, ты такой бесполезный Рей: *бросает Тойю в ванну, полную бальзама* Нацуо: Может, я и без причуд Нацуо: Но, по крайней мере, я не подгоревший куриный наггет Фуюми: ОООО, ОГОНЬ! Тойя: Нацуо: Фуюми: Слишком далеко? Энджи: МОЙ ШЕДЕВР!! Тойя: Но папа же отстой в искусстве ???? Тойя: *вспоминает тот раз, когда Энджи не смог нарисовать человека из палочек* Рей: ЛОЛ Годы спустя Нацуо: *пытается рисовать для анатомии* Фуюми: *пытается помочь ему* Шото: Это очень хороший толстый кишечник Нацуо: * Всхлипывает * Предполагается, что это сердце!!!! Фуюми: ...Я думала, мы рисуем почку? Шото: Даби: *медленные хлопки*