Проси, загадывай и желай

      Позади остался бой курантов, громкие крики радости и песни, пена шампанского, звон бокалов, гроздья салютов в небе и яркие вспышки петард. Все подарки подарены, желания загаданы, сказаны самые важные слова, розданы всё поцелуи и объятия.       Новогодняя ночь медленно течёт ближе к первому январскому утру. Замирает, затаив дыхание перед новым днём, наполненная остатками праздничной радости и веры в волшебство.       Савелий идёт, вслушиваясь в хруст снега и тишину, изредка прерываемую далёкой музыкой или чьим‑то криком. Он вдыхает поглубже воздух и чувствует в нём аромат праздника: морозная свежесть зимней ночи, горький дымок от фейерверков и сладость весёлых песен, звучащих на этой улице несколько часов назад. Так пахнет для него Новый год — ночной прогулкой из гостей домой.       Клим крепко сжимает его руку своей голой ладошкой. Он потерял сегодня на горке вторую пару варежек за эту зиму, поэтому Савелий в одной руке покрепче сжимает детскую ладонь, стараясь спрятать её полностью, а вторую греет в кармане — его взрослая, слишком большая для ребёнка перчатка надета на Клима. На ту руку, которой он прижимает поближе к себе пакет с подарками. С машинкой и книгой, с коробкой конфет, огромным конструктором, набором фломастеров и новенькой футболкой. Целый пакет детской радости, часы, проведённые первого января за разглядыванием подарков и тонна хвастовства перед друзьями.       Клим думает о том, как завтра пойдёт кататься на горку, а после позовёт ребят в гости, и они вместе поиграют с машинкой или соберут конструктор и съедят печенье, которое приготовил папа.       Савелий думает о желании, которое загадал в этот раз, когда били куранты. То же, что и в прошлом году, как и в позапрошлом. Он всегда загадывает одно и то же. Пишет на бумажке, сжигает и выпивает с шампанским, крепко зажмурившись. И всё повторяет его про себя раз за разом, пока не раздастся громкое раскатистое «ура» со всех сторон. Он желает, чтобы всё наладилось. Довольно размыто, может оттого и не сбывается. Но каждый раз он добавляет: чтобы найти новую работу, чтобы встретить хорошего альфу, который полюбит его и Клима, чтобы найти себя и, наконец, похудеть.       Савелий смотрит вокруг в мигающие гирляндами окна домов и думает, как много людей в эту ночь чего‑то желают. В каждом доме и в каждом окне люди тайно, про себя, загадывают самое сокровенное, тихо шепчут или кричат о мечте во всеуслышание. Сотни, тысячи, миллионы желаний! Может и дымка в воздухе вовсе не от фейерверков и петард, а от тысяч и тысяч сожжённых бумажек, утопленных в шампанском?       В такую ночь просто не может быть, чтобы волшебство не существовало. Просто не может быть, чтобы все эти бесчисленные желания не искрились в воздухе, не сотворяли чудо, исполняя мечты! Савелий чувствует это в запахе ночи — чужие чаяния, заветные мечты, загадываемые из года в год, простые детские «хочу» и самое дорогое, самое болезненное, о чём не признаешься никому, даже себе.       Конечно, мечты сбываются!        Конечно, новогоднее чудо вовсе не детская сказка. Просто, наверное, Савелий что‑то делает не так? Желает не того или неправильно. Слишком много или не вполне конкретно. В следующем году следует написать желание заранее на бумажке, хорошенько его обдумав.       Снег хрустит, поблёскивая в свете фонарей, свежий, выпавший накануне вечером. Пышные шапки на деревьях и проводах, там, где их не вспугнули фейерверки, чужие следы на тропинке — память о спешащих домой или в гости, радостных, нагруженных подарками прохожих. Шаги Савелия звучат раскатистее и громче, чем звонкие и частые шажки Клима. Савелий оглядывается на сына и улыбается — тот самозабвенно перечисляет имена героев Марвел, наверняка, выбирает, в кого будет играть завтра. Перчатка сползает с его руки, шапка спадает на глаза. Но Савелий не успевает её поправить — Клим вдруг замирает, а потом бросается бежать, чуть не теряя подарки.       — Дед Мороз! — звонко кричит мальчик. — Папа, это Дед Мороз!       А у школьного забора, мимо которого они шли домой, действительно стоит Дед Мороз. Савелий кидается вслед за сыном, готовый рассыпаться в извинениях перед потревоженной компанией. Тем временем Клим уже дёргает красную шубу, которая скорее халат, радостно вопя. Альфа поспешно натягивает бороду и разворачивается навстречу.       — Здравствуй! С Новым годом тебя!       Его друзья весёлым хором подхватывают «С Новым годом!»       — И вас, — неловко улыбается Савелий, подходя к компании. Из‑под шапки Деда Мороза на него смотрят смеющиеся карие глаза. — Извините, пожалуйста. Клим, скажи Дедушке «до свидания» и пойдём.       — Дедушка, спасибо за машинку! Я такую и хотел! — ни капли не обращая внимания на родителя, продолжает Клим, цепко держа Деда Мороза за накинутый поверх пуховика халат.       Альфа смотрит то на мальчика, то на Савелия. Его зовут Тимур, и никакой он не Дед Мороз. Но если волею судьбы ему уготовлено стать для кого‑то волшебником, он не может отказать. Тем более когда под зелёной шапкой на лице омеги блестят полные смущения глаза. Он видит их в первый раз, но уже знает.       — Я рад, что тебе понравилось! Веди себя хорошо в этом году и слушайся папу.       — Да, слышал? Надо слушаться папу: пошли домой, — с трудом выбравшись из ловушки чужого взгляда, пробует опять Савелий.       Но у Клима только что сбылось его новогоднее желание — он увидел Деда Мороза! Самого настоящего! Конечно, самого настоящего, как может быть иначе? Что бы стал ненастоящий Дед Мороз делать ночью на улице, где вокруг совсем нет детей? Климу уже почти пять и он точно знает: обманщики собираются там, где есть дети. На утренниках, в торговых центрах и на передачах по телевизору — им он совсем не верит. И уж конечно он может узнать настоящего Деда Мороза, столкнувшись с ним лицом к лицу!       — Папа! — захлебнувшись от радости, Клим задирает голову к родителю, от чего шапка ещё сильнее съезжает на глаза. Савелий машинально поправляет её. — Рисунок!       Савелий ещё не знает, но чувствует, что это не простая встреча. А теперь, когда сын вспоминает про рисунок, убеждается окончательно. Рисунок Клим приготовил для Деда Мороза — хотел положить под ёлку в гостях, чтобы Дед Мороз увидел и забрал, когда придёт дарить подарок. Рисунок забыли в спешке перед выходом из дома, от чего праздник чуть не омрачился детскими слезами. Но Савелий — уже опытный родитель, он уговорил сына, что они обязательно отправят рисунок по почте после праздника, и так будет даже лучше, потому что можно написать ещё и письмо и сказать Деду Морозу спасибо за подарок.       — Дедушка Мороз, я тебе рисунок нарисовал, а взять забыл! Папа сказал, что мы тебе отправим… Но идти‑то будет! А письмо я потом всё равно напишу! Или сейчас, если папа поможет, а рисунок дома остался…       Клим тараторит, перебивает сам себя и весь светится от счастья. Наконец замолкает, вдыхает и долго выдыхает, подпрыгивая от восторга:       — Пойдём с нами, я тебе его отдам! Тимур смотрит на Савелия. Савелий смущённо смотрит на весёлую компанию — альфы и омеги в колпаках и с оленьими рожками умилённо наблюдают за Климом. Клим же вытаскивает душу из Тимура двумя такими же серыми, как у папы, лужицами глаз.       — Если твой папа будет не против. Савелий растерянно моргает. Ему бы следовало быть против. Такое позднее время, и совсем никого на улице, а этот альфа — незнакомец хоть и с очень приятным взглядом, почему-то напоминающим о бокале с пеплом от желания. К тому же у него наверняка есть планы! Его ждут друзья, а Клима — кровать. Но серые лужицы смотрят на него, и Савелий обречённо вздыхает. Разве может любящий родитель убить волшебство новогодней ночи для своего ребёнка? Завтра Клим будет горделиво рассказывать всем, как привёл домой настоящего Деда Мороза.       — У вас же уже… Эм, закончился рабочий день? Неудобно отрывать Деда Мороза от отдыха.       — О, за это не переживайте! Я вовсе не против прогуляться в приятной компании. К тому же, я люблю подарки и мне не терпится увидеть, что же для меня нарисовали!       Лужицы на лице сына становятся всё глубже и глубже, пока окончательно не превращаются в океаны надежды.       — Ну что же… Пойдёмте?       — Ура! — кричит в пустоту поздней ночи Клим. — Идём, идём, идём!       Он суёт Савелию пакет с подарками, крепко цепляется за его руку голой ладошкой, а той, что всё ещё упакована в родительскую перчатку, держит Деда Мороза. Затем ли, чтобы не сбежал? Или вдруг не заблудился в зимней ночи.       Всю дорогу до дома Клим расспрашивает Деда Мороза об оленях (Тимур поправляет его, что прискакал на тройке лошадей), о Снегурочке и подарках. Рассказывает про своих друзей и планы на праздники. Виснет на руках взрослых, радостно попискивая, и отбегает чуть вперёд, а потом возвращается назад, как возбуждённый прогулкой пёс.       Ближе к дому Савелий уже весь красный от смущения. Дед Мороз посмеивается в бороду и не выглядит так, будто компания ему слишком уж досаждает, но Савелию всё равно ужасно неловко, что они вот так назначили незнакомого мужчину аниматором.       В подъезде, когда Клим с ключом убегает вперёд, Савелий тихонько шепчет:       — Извините, что так вышло…       — Не стоит, я рад побыть волшебником. Я, кстати, Тимур.       Савелий представляется тоже и отводит глаза. Почему-то теперь, когда у Деда Мороза появилось имя, стало ещё более неловко.       — Вот, это лошадь и кошечка! И ёлка. А это мы с папой. А это ты и Снегурочка! — тычет пальцем в рисунок Клим, притащив его прямо в коридор. Тимур восхищённо охает и с трудом сдерживает смех, когда мальчик, топнув ногой, провозглашает: — Стих!       И читает стихи про зайца. Савелий давит улыбку, так и не сняв верхней одежды. В коридоре тесно, а они стоят там вдвоём, заблокированные тарахтящим стихотворение Климом. Когда тот заканчивает и принимает аплодисменты и благодарности, Савелий выходит вперёд.       — Молодец, а теперь нужно умываться и ложиться спать. Дедушка Мороз не сможет отдохнуть, пока не заснёт последний ребёнок. Ты же не хочешь, чтобы у Дедушки завтра болела голова?       Клим не хочет, он испуганно мотает головой и бежит в ванную чистить зубы.       — Боже, ещё раз простите.       — Брось, — Тимур переходит на «ты» и с удовольствием ловит румянец на чужих щеках. Или это от мороза? — Можешь угостить меня горячим чаем, этот костюмчик довольно холодный.       По взгляду Савелия, его смущённой улыбке и мягкому голосу понятно, что им не грозит появление мужа. Но Тимур всё-таки уточняет:       — Если ваш отец не против.       — Не против, — кривовато улыбается Савелий и идёт ставить чайник, а потом помогать укладываться сыну.       Пока Клим не ложится в свою кровать, Тимур потеет в костюме Деда Мороза — в пуховике и красном халате сверху. По вискам из‑под шапки течёт пот, а лицо чешется от бороды, но он терпит.       — Кажется, ты уже согрелся, — отмечает Савелий, входя в кухню. — Может сока? И печенье, я пёк на завтра.       Печенье имбирное в форме ёлок и звёздочек. И по ним абсолютно понятно с первого взгляда, какие пёк Савелий, а какие — Клим. Тимур берёт самую кривую ёлочку, откусывает от неё пару лапок и довольно улыбается. На вкус как обещание. То, которое он давно ждал.       — Надеюсь, мы не сильно порушили тебе планы. Там остались твои друзья.       — Я всё равно был единственным трезвым в компании, а такое со временем начинает утомлять.       — Ты за рулём? Тебе далеко ехать? — делает неправильные выводы Савелий, уже готовый вновь рассыпаться в извинениях, что отвлёк и задержал. Но Тимур качает головой:       — Нет, не за рулём. Я живу в соседнем дворе, не переживай. Просто я бегаю, я волонтёр. И у нас завтра, точнее сегодня днём, забег на набережной.       Савелий выглядит сомневающимся. Забег звучит для него больше шуткой, чем чьим‑то планом на первое января. Он чуть щурится, пытаясь понять, не обманывают ли его, и Тимур смеётся.       — Серьёзно! Забег обещаний. Каждый напишет, что обещает себе в этом году, приклеит на грудь и побежит две тысячи двадцать пять метров. Хочешь с нами? Это весело. Начинается в двенадцать.       Тимур, без шапки и бороды Деда Мороза, тепло смотрит на Савелия и звучит абсолютно искренне. Но руки всё равно сами собой тянутся одёрнуть свитер, а живот втягивается. Разве по нему не понятно, что он не особо бегун?       Тимуру не понятно. Тимур смотрит на тень от длинных ресниц, падающую на щёки, и прилипшие ко лбу пряди светлых волос. Савелий не сразу поднимает глаза, а когда поднимает, не задерживает их на лице Тимура надолго. Так что ему приходится охотиться, караулить каждый взгляд.       — Да нет, я не бегаю. Какие две тысячи метров?       — Не обязательно бежать, можешь пройти. Я волонтёр — бегу в самом конце, замыкающим. Можем бежать вместе, совсем не быстро.       Савелий представляет белую набережную, деревья в снежных шапках, густой туман над рекой, огни гирлянд украшенного праздником города. Представляет, как бежит, вдыхая морозный воздух и выдыхая его клубками пара, чувствуя на ресницах иней. Бежит рядом с Тимуром, который подбадривает и шутит, улыбается, как сейчас, от чего сладко болит сердце. Внутри зудит от желания прямо сейчас залезть в шкаф, чтобы найти свои кроссовки и тёплую кофту.       — Нет, правда, я совсем не спортсмен. Думал, что в декрете начну ходить на фитнес, но то одно, то другое. То не с кем оставить, то заболел, то подработка. Так и не взялся, и вот, до сих пор.       Савелий вздыхает, глядя на свой втянутый живот.       — Это потому что заниматься нужно тем, что приносит удовольствие. Тогда и время находится.       — А ты давно бегаешь?       — Всю жизнь, — улыбается Тимур, и его улыбка выглядит до боли знакомо. Как что-то, что Савелий представлял себе уже много раз. — Я тренер, учу детей и взрослых кататься на беговых лыжах и бегать. Раньше сам участвовал в соревнованиях, но колено — частая травма в нашем спорте. Так что учу потихоньку других и волонтёрю.       Савелий, глядя на то, с каким удовольствием рассказывает о своей работе Тимур, сам весь зажигается. Ничего он не любит так, как горящих своим занятием людей.       — Так ты работаешь с детьми. Понятно, откуда в тебе столько терпения! Клима не каждый выдержит.       — Он замечательный пацан, с таким энтузиазмом далеко пойдёт.       — Главное, чтобы не на учёт в детскую комнату, — посмеивается Савелий, вспоминая слова воспитателя.       Он рассказывает о маленьком бизнесе сына по продаже разрешений на ругательства, о том, как Клим таскает в подъезд бездомных животных, за что их скоро выселят, и про его страсть к шантажу. В утешение ему Тимур рассказывает о своих похождениях в детстве. А сам думает, что всё бы отдал за то, чтобы краснеть на родительском собрании и выслушивать недовольства соседей. Чтобы писать вместе письма Деду Морозу и учить стихи, бегать, кататься на лыжах, смотреть фильмы про Человека паука…       У Тимура тоже есть желание, которое он загадывает из года в год.       Они всё-таки пьют чай, пока болтают и смеются вполголоса. Савелий достаёт баночку икры и хлеб с маслом, переодевается в домашнее, заставляя Тимура улыбаться от уха до уха, и глупо улыбается сам, то и дело прижимая ладонь к скачущему сердцу.       За окном изредка грохочут далёкие фейерверки. В доме напротив всё меньше горящих окон. Чем ближе к утру, тем тише становится уставшая от праздника улица. Савелий любит это время — маленькая пропасть между вчера и сегодня, прошлым годом и настоящим, наполненная приятной усталостью и меланхолией, навевающая мысли о хрустящем постельном бельё.       Доедая последнее в вазочке печенье, Тимур просит прощения.       — Но это очень вкусно, ничего не могу с собой сделать.       — Да ладно, ешь. Мне всё равно нельзя.       Тимур удивлённо вскидывает брови, но и без пояснений понимает причину запрета. Она надёжно спрятана под широкой домашней футболкой. Проглядывается в отведённых глазах.       — Ты очень красивый, — просто говорит Тимур.       Савелий от неожиданности чуть не давится бутербродом и неловко дожёвывает его под пристальным взглядом.       — Спасибо, я не к тому, чтобы ты…       — Я знаю, но решил сказать. Просто чтобы прояснить ситуацию.       Савелий и сам понимает ситуацию, он взрослый омега и знает, что значит, когда альфа просится на чай. Он нравится. И ему нравится. Но что‑то трусливое внутри дрожит и истерично закрывает глаза, отрицая очевидное, ища какие угодно отговорки. В каждом есть такой маленький трус, со своим Савелий знаком очень хорошо.       — Когда у меня появился Клим, я стал всего бояться. Я раньше любил аттракционы, а теперь боюсь. Никогда не держался за работу, всегда знал, что смогу найти лучше, если захочу. А теперь — боюсь. И знакомиться тоже. Боюсь.       В этих словах Тимур слышит гораздо больше, чем «ты тоже мне нравишься, но я боюсь сказать прямо». Это одновременно предостережение и просьба, протянутая ладонь с мягким уязвимым нутром на ней, которую Тимур готов принять.       — Это нормально. Брат перестал водить машину, когда у него появился ребёнок, несколько лет не мог заставить себя сесть за руль. Но это же не значит, что нужно всегда ходить пешком.       Тимур уже давно, после первой чашки чая, перестал расставлять капканы для взглядов Савелия. Омега смотрит на него почти так же пристально, как он сам на омегу. Смотрит в золотые крапинки в глазах напротив, кругляшки ночника в зрачках, и своё собственное отражение. Красивое.       — Ты попросишь мой телефон? — улыбается наконец Савелий.       — Да, если напишешь мне его на бумажке. Мой сел.       Савелий пробирается в комнату Клима, ищет там фломастер и пишет на листке из ежедневника апельсиново-оранжевые цифры. Тимур аккуратно сворачивает бумажку и прячет её в нагрудный карман рубашки. Она расстёгнута на несколько пуговиц, и не то чтобы Савелий раньше этого не замечал, но он просто следил за руками Тимура, и всё…       — У тебя есть тёплые штаны? Кроссовки?       — Есть, — дёргается Савелий, вновь попадая в смеющийся взгляд. — Зачем?       — Шапку и бафф я тебе дам. Надень тёплые носки, термобельё, если есть, и одну‑две кофты, не сильно толстые. Перчатки тоже тебе дам.       Савелий слушает молча, возмущённо моргает и в конце фыркает.       — Я ведь сказал, что не побегу!       — Разве это было не до того, как ты дал мне номер телефона? — Тимур делает удивлённое лицо. — Уже столько всего поменялось.       — Я думал, ты съел всё печенье, потому что очень вкусно. Но ты сделал это, потому что просто наглец!       Тимур берёт руку Савелия. Она тёплая и мягкая, лежит в его ладони, словно изначально так и было задумано. Тимур задумчиво смотрит на неё, поглаживая тёплую нежную кожу большим пальцем, прежде чем поцеловать.       — Правда, было очень вкусно. Савелий верит — он всегда вкусно готовил. Но сейчас всё равно, даже если б Тимур врал. Его губы оставляют на коже горячий, покалывающий отпечаток. Савелию неловко и от этого смешно. И он опять говорит столько, сколько не говорил за последний год, опять смеётся и слушает чужой смех. И молчит, долго глядя в своё отражение в глазах напротив. И думает, а что видит Клим в его? Точно что-то, что ему нравится — он не перестаёт улыбаться.       — Куда делся отец Клима? — спрашивает Тимур, когда часы показывают половину четвёртого. Он бы не спросил, не сейчас, но Савелий рассказывает про выписку из роддома, и даже там не присутствует альфа.       — Разошлись во взглядах на жизнь. Он не хотел детей.       Тимур думает о том, что волосы у Савелия забавно вьются. Что глаза у Клима — копия его глаз. И что в квартире вкусно пахнет чем‑то цветочным. Он думает о чём угодно, лишь бы не об этом. Почему порой мечта достаётся не тем, кто жаждет её исполнения. А кто жаждет, не получает ничего. Он думает, что желания капризны, но сейчас от этих мыслей почему-то не хочется расстраиваться. Словно ему уже пообещали что‑то своё.       — Повезёт кому-то, — говорит Тимур.       — С чем?       — С тобой. И с твоим сыном.       Савелий пронзительно смотрит в ответ, не решаясь перевести в шутку, но и как ответить по-другому, не знает. Тимуру ответ и не нужен.       — Увидимся утром? — говорит он.       Голова уже тяжелеет после бессонной ночи, и нужно урвать хотя бы пару часов, чтобы не уснуть потом.       — Я не побегу, — улыбаясь, обманывает его Савелий.       — Я зайду за вами в десять, — отвечает Тимур.       Они стоят в прихожей — костюм Деда Мороза Тимур держит в руках, надевает только шапку, потому что нормальной у него с собой нет. Борода искусственно поблёскивает из‑под красного халата в свете лампы. Савелий волнуется — он уже давно не провожал альф, так давно, что почти забыл, как это делать. И полагается ли обнимать на прощание почти незнакомца, если кажется, что знаешь его всю жизнь.       Хорошо, что Тимур решает за него: делает шаг навстречу, берёт за руку и чуть тянет на себя. Дальше Савелию легче, он знает, что делать. Подаётся вперёд, встречая чужие губы. Это быстрый, мягкий поцелуй. Тымненравишься-поцелуй. После таких губы не горят, а чуть теплеют и сердце почти не сбивается с ритма, только где‑то под лёгкими что‑то приятно щекочет.       — С Новым годом, — говорит Тимур тихо, в самые губы. И уходит.       Новогодняя ночь превращается в утро. Сонное, безлюдное утро. Через пару часов одинокие машины начнут ездить по городу, на дорожках появятся новые следы прохожих. Рассветёт, и вчерашний фейерверк превратится в мусор, раскиданный по снегу. Но в воздухе всё ещё будет пахнуть по-особенному. Счастьем, праздником, детскими улыбками и шампанским, подарками и застольными песнями, пожеланиями и объятиями любимых.       Савелий достаёт из альбома Клима чистый лист, берёт апельсиновый фломастер и пишет: «Обещаю себе не бояться».       Не бояться любить, впускать в свою жизнь новых людей, открываться и что‑то менять. Не бояться, в конце концов, той большой карусели в парке. Не бояться перемен и неизвестности. Не бояться быть собой.             Он выключает свет и идёт спать. Несколько часов и он побежит свои первые два километра не только в этом году, но и вообще. Первые два с хвостиком километра всей семьёй. Он ещё не знает, что они станут семьёй. Этим утром они будут просто знакомыми. Будут греться кофе из термоса, болтать с другими бегунами, сводят Клима на колесо обозрения. Разойдутся по домам днём, но уже через пару часов пойдут все вместе на каток.       Конечно, не может быть, чтобы в новогоднюю ночь не случилось волшебства. Оно ведь сияет в каждой ёлочной игрушке, пузырится в бокалах шампанского, отражается в блёстках на нарядных платьях, тихо шепчет падающим снегом и громко раскатисто смеётся в хлопушках. Оно обязательно случается, и если сегодня не с тобой, то в следующем году - точно. Просто иногда нужно ждать. Ждать, когда мечта дёрнет тебя за нелепый красный халат у школьного забора, посмотрит смущённо из‑под зелёной шапки и позволит остаться на чай. Ждать каждый день, везде, где только ты ни бываешь, вглядываться в чужие лица, замирать, думая, что вот-вот… И встретить, когда уже и не ждёшь.       А ещё нужно сделать шаг мечте навстречу. На набережной, в кроссовках, которые не надевал больше года. Шаг, ещё один, ещё — они превратятся в две тысячи двадцать пять метров. Но не к финишу, не к термосу с тёплым кофе, не к смеющимся лицам уже добежавших, не к уютному нутру кафе. Это будут два километра к мечте.       И тогда она наконец покажется, улыбнётся и позволит сцапать себя за хвост. Поймать, чтобы никогда уже не отпустить.       Но это будет после. А пока за окном вновь идёт снег, прячет под собой следы праздника, вьётся в луче фонаря, засыпая машины, тропинки, крыши домов. Падёт, чтобы завтра дети играли в снежки и катались на горках. Чтобы утром, подойдя к окну, люди счастливо вздыхали, не пряча улыбок.       А может, это вовсе не снег? Может, так и выглядит волшебство?..