Ты же придешь?

      Но у меня нет времени

      Концерты и съёмки

      Хватит. Артистка нервно блокирует экран телефона, на котором высвечивается поток сообщений от абонента с пометкой «Марик», и с натянутой улыбкой возвращается к команде, лениво растянувшейся в зале ожидания аэропорта. Рейс непредвиденно задерживают на час, поэтому другого выхода, кроме как торчать здесь, ни у кого не остаётся. Узнай бы она об этом хоть на десяток минут раньше, а не в дороге, не так бы съедала себя, что толком не успела поцеловать перед отъездом годовалую дочку, как назло разболевшуюся в самый неподходящий момент.       — Все хорошо? — осторожно уточняет Алина, замечая на лице Паршуты досаду, неудачно прикрытую маской спокойствия.       — Угу, — кивает ей лишь в ответ Юля и отсаживается чуть в сторону, накидывая на голову капюшон и утыкаясь в мобильник.        Все-таки она не выдерживает — залезает в переписку с мужем, с которым в прах чуть не разругалась перед соседом. Последнее сообщение сразу же врезается в сознание — там лишь короткое «как долетишь, напиши». Все. Сухо и обиженно, почти с силой выдавленно из себя.        Юля закусывает нижнюю губу, чтобы сдержать подступающие слезы, норовящие вот-вот проскользить по щекам. В последнее время у них с Марком все покатилось в бездну на космической скорости абсолютно без тормозных колодок.        Родившаяся дочь своим некрепким здоровьем выдернула светловолосую из мира шоу-бизнеса на целый год — по его меркам значительный срок. Юля ни капли не жалеет, потому что долгожданный ребенок стал настоящим счастьем в семье и самым главным человечком в ее жизни уж точно. Но бытовая рутина, к сожалению, имеет ужасное свойство со временем съедать таких трудоголиков как она. Каждый день с маленькой девочкой постепенно превращался в ненавистный кошмар, из которого хотелось сбежать при первой же возможности — этим девушка в полной мере пользовалась, скидывая малышку на вернувшегося со съемок Марка и убегая на улицу, чтобы просто хотя бы побыть в тишине и одиночестве. А потом ночью беззвучно рыдала от раздирающего изнутри чувства вины: как можно шарахаться от собственной крохи, которая огромными карими глазищами каждое утро улыбается тебе. Личные демоны играючи дергали за нужные струны души и заставляли девушку чувствовать себя виноватой во всем, что происходило в их квартире. Марку она не могла никак сказать, что постепенно сходит с ума, находясь двадцать четыре на семь в окружении плюшевых единорогов и бегемотов — любимцев маленькой Еськи. Она самой себе-то признаться в этом боялась даже — такие мысли умело пресекала и гасила истерикой в ванной комнате, зажимая руками рот, чтобы мужчина не услышал.        А Марк все и видел, и понимал без слов. Жену всегда выдавали глаза, которые сейчас напоминали лишь черные пуговицы — совсем пустые и почти стеклянные, блестящие лишь чуть ли не от слез.       Паршута все-таки решается написать, потому что некрасивое прощание раздражающей оскоминой сидит глубоко внутри и не дает переключить внимание на работу, которая точно пойдет наперекосяк при таком настроении. Думать о чем-то другом артистка не сможет, как бы непрофессионально это не было.        23:46       Еся спит?        Я ее не разбудила?        Звук с психом хлопнувшей двери, отделяющей родных людей друг от друга непробиваемыми бетонными стенами, до сих пор стоит в ушах — очень необдуманно и эгоистично с ее стороны. Юля себе точно не простила, если бы маленькая дочь проснулась от ее криков. 

      23:53

      Да. Температуры, кажется, нет

      Не переживай

      Тишман прекрасно это знает, поэтому отвечает на оба вопроса сразу и путает жену, одновременно укачивая на руках только затихшего ребенка. Он ведь сам уговорил кареглазую вернуться на сцену, понимая, что без этого она тлеет подобно сгоревшей спичке.       

***

      В коридоре темно, виднеется лишь слабый огонек персикового света из гостиной, плавно перетекающей в кухню. Марк улавливает приглушенную мелодию из колонки и детское неразборчивое бормотание. В остальном квартира дышит абсолютным бездействием и настораживающим спокойствием.        — Юль? — зовет голубоглазый, удивляясь тому, что его привычно никто не встречает.       Ответом служит лишь грубая тишина, которая как будто эхом отзеркаливает от стен его голос и возвращает обратно в кратном объеме. Он ступает по паркету, стараясь не наступить на детские игрушки, которые вечно умудряются остро вонзаться в кожу или чего хуже — верещать на весь дом в противной писклявой манере. Марк замечает расслабленное во сне тело жены и неугомонную дочку, ползающую по дивану в ногах у Юли. Сердце щемит от одновременной любви к этим двум прекрасным девочкам и желания сожрать себя изнутри за постоянные поздние возвращения домой. Он прекрасно видит, как девушка выматывается за день и обещает ей каждый день прийти чуть раньше. Она лишь понимающе кивает — не хочет лишать его возможности заниматься любимым делом и дарить тепло не только им двоим, но и слушателям. Пусть даже жертвой такого решения станет ее собственная карьера.       Мужчина тихо забирает Есеньку и уносит ее в спальню, шепотом заигрывая и убаюкивая. От малышки невероятно сладко пахнет домом, где всегда на плите стоит готовый ужин, приготовленный с любовью, где звучит заливистый детский смех, где красавица-жена с интересом слушает новые строки будущей песни и с горящими от восторга газами предлагает свои варианты. Тишман готов все отдать за возможность каждый день вдыхать его, прислоняясь к крохотной макушке своего ребенка.        По дороге обратно голубоглазый собирает игрушки, чтобы ненароком снова не зацепить, и складывает их в плетеную корзину на полке. Потом он аккуратно присаживается на край дивана, Юлька совсем домашняя с небрежным пучком на голове, который почти развалился на множество мелких прядей, вжимается всем телом в подушку и недовольно хмурится, когда на лицо попадают волосы. Это зрелище одновременно умиляет и морально добивает вымотавшегося за, кажется, просто бесконечный нервный день артиста. Ему абсолютно так же хочется завалиться рядом и забыться во сне, но в соседней комнате ребенок, которого точно нужно проверить, и еще куча бытовых дел, свалившихся на плечи его жены и незаконченных по понятным причинам. Под руку попадается небольшое детское одеяльце, еле прикрывающее взрослого человека до голеней: идти искать другое ему совсем не хочется, да и к тому же не стоит лишний раз бродить по квартире и будить топотом своих девчонок. От прикосновения холодных рук к своему телу девушка недовольно сводит брови и лениво открывает глаза, прищуриваясь из-за бьющего света в лицо.        — Привет, — еще хриплым ото сна голосом шепчет Паршута и тянется к лицу мужчины.        — Привет, — улыбается в ответ, пытаясь прикрыть вымученную улыбку искренней радостью видеть ее, — совсем измотала она тебя?         — Да нет. Не знаю, сегодня вообще нет сил ни на что, — шумно выдыхает Юля и падает обратно на подушку, но не отрывает взгляда от него, будто боится, что муж сейчас исчезнет и она останется одна наедине с кучей мучащих проблем, — ты давно пришел?       — Минут десять назад. Есю я уложил, не волнуйся, — мягкие поглаживания запястья слегка шершавыми пальцами расслабляют и заставляют вытянуться по-кошачьи от удовольствия, — ты есть не хочешь? А то я пойду подогрею.       — Угу, там в духовке мясо, посмотри, может, еще теплое, — широко зевает девушка и в очередной раз прикрывает глаза, норовя снова провалится в дремоту.        — Не спи, я быстро, — влажный поцелуй в лоб оставляет после себя теплый след — напоминание о том, что ее ценят.        За ужином кареглазая почти клюет носом, силой удерживая свободной рукой голову, ставшую в момент чугунной. Каждый удар вилки о тарелку отдавался будто колокольным звоном среди безмолвной ночи и расходился волнами по всему телу, а потом с утроенной силой возвращался к вискам и сдавливал их. Хотелось убить виновника всех этих звуков, который сидел напротив и с раздражительным удовольствием уплетал ужин, казавшийся Юле почти безвкусным, будто пластмассовым. Язвительный взгляд карих, скользящий по каждой черточке на его лице, не мог не заставить обратить на себя внимание. Марк бесшумно вздыхает — старается лишний раз ее не выводить — и все-таки решается начать разговор, тема которого уже далеко не первый день висит у него на подкорке.        — Ты не думала о том, чтобы вернуться? — осторожно начинает мужчина, с опаской поднимая глаза на супругу, сидящую напротив с полным безразличием на лице.        — Думала.       — И что решила? — чуть настойчивее вытаскивает из нее ответ: просто хочет сделать как можно лучше для них.        — Марк, ничего, — чеканит девушка и резко откидывается на спинку стула, складывая руки на груди, всем видом показывая, что эта тема мучит не меньше его.        — Юляш, не психуй, — еще мягче прежнего почти шепчет голубоглазый и встает из-за стола, присаживаясь рядом с ней. Руки сами тянутся к ее плечам, но льдинки-хрусталики в женских глазах не позволяют этого сделать и держат на расстоянии, — ты же понимаешь, что без этого просто не сможешь. Бытовуха уже сжирает, сколько ты так еще протянешь? Год? Два?        — Хочешь сказать, что хозяйка из меня никакая? — Паршута пропускает половину его слов мимо ушей и зацикливается на том, чего вообще сказано не было.       — Хозяйка из тебя отличная, только не домохозяйка, — артист все-таки решается прикоснуться к ней и захватывает ладони в свои, мягко очерчивая костяшки,  — Еське совсем не нужна вечно уставшая мама, которая вот-вот свалится с ног. Ты прекрасно знаешь, что твое место на сцене. И я себе просто не прощу, если из-за меня, — мгновенно осекается и поправляет себя, — нас ты пожертвуешь любимым делом, — речь местами сбивается и кажется немного сумбурной, но главную мысль Марк все-таки доносит.       — И что ты предлагаешь? Скинуть ребенка на нянек или что-то еще придумаем?        — Ну вот, смотри, ты уже думаешь над решением вопроса, — кротко улыбается Тишман, притягивая светловолосую и устраивая ее голову на своем плече, — к тому же, у тебя есть я, будем сменять друг друга. Да придумаем, как все сделать правильно.        — Это утопия, и мы оба это прекрасно знаем, просто не хотим признавать. Нереально держать здоровый баланс между работой и семьей — всегда будет перекос. В какую сторону это уже другой вопрос, — рывком снимает с него розовые очки, возвращая в приземленное состояние.        — Все у нас получится! — мужчина всячески пересекает пессимистичные мысли, хоть и понимает всю абсурдность его слов. Сейчас он должен доказать, что готов поддержать любое ее решение: все же возвращение на сцену для Юли сейчас просто необходимо. И он, как ему кажется, к этому полностью готов. Так ли?       Вопрос, повисший в воздухе, набатом отдавался в сознании каждого из них, но отвечать на него никто не решился — неизвестность пугала и одновременно манила. Кто знает, что изменится в их семье после этого разговора? 

***

      Едкое брошенное «если бы не ты, то ничего бы этого не было» совсем невпопад от злости, обиды, но совсем не от искреннего желания высказать ему это в лицо, язвой сидит внутри — сдерживать слезы удается лишь из-за большого числа людей вокруг. Слишком резкая хватка ее предплечья стала спусковым крючком для Юли, опустившейся затворкой, удерживающей за собой угнетающие мысли и слова, которые теперь выбрались наружу подобно кровожадным тварям. Внезапный скандал перед самым отъездом стал ее инициативой и теперь полноправно сжирал изнутри от поганого чувства вины. Действительно, без Марка ничего бы этого не было: не было бы и доброй половины дуэтов, не было их семьи, не было новой квартиры в тихом зеленом районе, не было бы Есении — еще совсем крошечной девочки, но уже способной заставлять своих родителей таять при одном лишь взгляде на нее. А самое главное — не было бы вселенских объемов любви и чувственности, измерить которые не позволяет пока ни одна шкала, изобретенная в этом мире.        Работа, постепенно отнимающая все больше и больше времени, одновременно манила интересными проектами, новыми песнями и выступлениями и отталкивала резко сваливающимся массивом формальных встреч, занудных мероприятий, которые всегда по закону подлости сливались в один большой ком. В череде почти каждодневных рабочих моментов Юля стала все больше бояться лишь одного — пропустить жизнь своего единственного ребенка. Она просто не простит себя, если однажды вернётся домой, а ее малышка уже будет разговаривать целыми предложениями, хотя, кажется, еще вчера еле переворачивалась с живота на спинку, недовольно кряхтя.  Еще страшнее — оставить ребенка расти совсем без родителей, но Марк, в отличие, от нее каким-то чудесным образом успевает везде. Даже на гастролях звонит им и всегда разговаривает с крохой, рассказывая ей придуманные на ходу небылицы. Девушка же после концерта морально готова была лишь отписаться им, что все хорошо, и практически без сил рухнуть на кровать.       Объявляют начало посадки на рейс, и Юля, сильнее кутаясь в большую кофту с капюшоном, плетется за остальными и окидывает взглядом, словно впервые, Шереметьевский зал ожидания — просто пытается переключить внимание на что-то другое, способное хоть немного отвлечь от перекати-поля в ее голове.        В салоне слишком душно, девушка лбом прижимается к холодному стеклу и прикрывает глаза, даже не замечая, как рядом присаживается Алина и понимающе не трогает ее. Самолет стремительно отрывается от земли и уносит пассажиров все дальше и дальше от погружающейся в сентябрь Москвы. Весь полет кареглазая тупит взгляд в фотографию на экране блокировки, где ее муж с крохой на руках рассматривают первую тогда новогоднюю елку в жизни девочки, и монотонно перелистывает песни, не давая им проиграть и пары секунд. Еще быстрее она пропускает треки Тишмана, только увидев имя исполнителя и не успев услышать первые ноты, чтобы точно не позволить себе расклеиться — в такие моменты родной до боли голос нисколько не поддерживает, а, наоборот, морально добивает. Развернуть самолет и умчаться домой, где ее однозначно ждут — единственное, чего бы ей хотелось сейчас. Но работа и обязательства совсем не заинтересованы в наших хотелках, к тому же, Паршута сама на это решилась: выпавшему на неудачные даты корпоративу можно было спокойно отказать и остаться рядом с болеющим ребенком и только приехавшим с гастролей Марком. Желание как можно скорее вернуться и прыгнуть с головой в работу, чтобы доказать себе, что не все потеряно, в тот момент абсолютно точно перевесило разумные доводы против. Поэтому упакованные чемоданы и билет в Астану будто с легкой ухмылкой ждали ее у самого выхода из квартиры. Надо признаться, судьба косвенно явно намекала девушке, что лететь не стоит: сначала чуть не испачканное дочерью концертное платье, необдуманно оставленное на диване без присмотра на пару с годовалым ребенком, потом потерянный перед самым выходом паспорт, который сдал причиной Юлиной паники и вследствие поводом их ссоры. Документ был найден и кинут в сумку вместе со всеми сомнениями, а с оглушающим грохотом хлопнувшая дверь и вовсе отделила семью на две самостоятельные компоненты, причем снова не в ее пользу.        Артистку уже мутит от перенапряжения и накручиваний самой себя. Сухой воздух жаркого сентября, кардинально отличающегося от Московского, кажется еще сильнее душит. Юля цепляется за ручку чемодана так, что на коже остаются красные следы, и никому не дает помочь дотащить, потому что он — сейчас в буквальном смысле ее единственная опора, не позволяющая расстелиться на раскалённом асфальте. Жара, резко сменяющая прохладу салона самолета, проступает испариной на лице, а руки все равно еще долго не могут согреться на нервной почве. Растерянность, обычно не свойственная Юле, сейчас дефилирует во всей красе, поэтому концертному директору приходится пару раз встряхнуть девушку за плечи, чтобы хоть немного вернуть ту в реальность, от которой светловолосая так старательно сбегала.        

***

      — Как съездили? — сухо интересуется Марк, включая поворотник, чтобы перестроиться в ряд, который наконец начал двигаться в километровой пробке у Шереметьево.        — Нормально, — не отрывает взгляда от окна, покрывшегося крупными дождевыми каплями, хотя прекрасно чувствует на себе его тяжелый взгляд через зеркало заднего вида, — как обычно, — Паршута так же безэмоционально резюмирует впечатления от состоявшегося выступления на корпоративе.        — Идиот! Куда ты прешь! — рычит мужчина на чуть не въехавшего в них сзади водителя и резко выруливает в сторону съезда, что кареглазая чуть головой не бьется о стекло, — прости, — дежурно и почти безразлично кидает ей мужчина, даже не оборачиваясь. Будто бы ему все равно.        — И чего психуешь? Я что ли виновата?        — Забудь. Всю ночь не спал просто, — чуть мягче, но все еще с нескрываемым раздражением в голосе отвечает голубоглазый.       — Остался дома, я на такси доехала бы.       — Я же сказал, что заберу, — почти с психом вырвавшаяся фраза ясно дает понять Юле, что говорить с ним сейчас себе дороже, поэтому она прижимается спиной к двери и зарывается в капюшоне куртки, словно пытается скрыться даже от близкого человека, с которыми кажется, прошла буквально все.        Внутри сейчас абсолютно точно по-снежному — обида и непонимание сковывают чувства и не позволяют привычно броситься ему на шею у выхода из зоны прилета. Вместо этого, как провинившейся школьнице, ей приходится плестись к Марку, боясь встретиться с таким же негодованием в его голубых.       До квартиры они добираются в абсолютной тишине: молчание сейчас совсем не нагнетает, а даже, наоборот, немного успокаивает оголенные, как провода, нервы, которые вот-вот заискрятся. В лифте Марк жмется к стене и утыкается в мобильник, не желая встречаться с глазами жены, смотрящими на него в упор и явно ждущими нормального диалога. К слову, начать его все же приходится светловолосой, но нормальным очередной скандал назвать сложно. В этот раз поводом служит банальный стикер на холодильнике с новой схемой приема препаратов, которого до ее отъезда не было.        — Что это? — с нескрываемым раздражением интересуется Паршута и зажимает между пальцами только что оторванную бумажку, пытаясь разобрать написанное.       — Рецепт, — безучастно отвечает ей мужчина, хотя прекрасно понимает, что именно она хочет услышать. Вот только желания спокойно общаться у него нет совершенно.       — Спасибо, у меня глаза есть. Откуда он? — еще сильнее психует девушка и прожигает мужа язвительным взглядом.        — Спокойнее, — тоном совершенно не вселяющим доверия останавливает ее голубоглазый, — после твоего отлета на следующий день у нее скакнула температура под сорок, я вызывал скорую. Все, — мужчина разводит руками будто ничего криминального не произошло. Это только сейчас он натягивает маску абсолютного равнодушия, чтобы сильнее задеть Юлю, а тогда чуть с ума не сошел, видя, как его дочь тяжело дышит и уже не хнычет от боли —  на это просто у ребенка не осталось сил.        — Все?! А почему я узнаю об этом вот так? Совершенно случайно, еще и вытягиваю из тебя все клещами.       — Ты бы хотела, чтобы я тебе прям перед концертом поведал об этом? А вообще, в тот момент, мне было не до того, знаешь ли, — связка ключей, до этого перебирающаяся в руках, с грохотом падает на тумбочку, а Марк почти собирается уйти в спальню, не желая больше наезжать друг на друга.        — Почему ей стало хуже? Ты все-таки потащил ее на улицу? — Паршута с каждой фразой повышает голос все сильнее, который уже вовсю залит нервозностью, — Марк! Я же просила.        — Никуда я ее не таскал! Юля, это ребенок, они болеют не всегда предсказуемо. Давай мы не будем больше капать на мозги.       — Да можем вообще не общаться тогда! 

***

      — Юль! У тебя телефон, — кричит Наташа и протягивает ей мобильник, — Марк, — клавишница замечает, что после услышанного имени абонента Паршута лишь отмахивается и не обращает больше на это своего внимания.        — Сбрось. Я сказала, что буду занята.        — Вы до сих пор не разговариваете? — удивляется светловолосая, потому что, вспоминая их совместные саундчеки, сложно такое даже представить.       — Да не о чем нам поговорить. У каждого свои загоны, в рамки которых ни я, ни он больше не вписываемся, — жмет плечами Юля будто ничего значительного не произошло.       — И что теперь?       — Понятия не имею.        — Прости, я лезу не в свое дело, но, если бы мне шесть лет назад сказали бы, что нужно все бросить и сидеть с сыном — я бы так и сделала. Мне кажется, ты сейчас на грани такого состояния.       — Ты права, — после долгого молчания и тяжелого вздоха Паршута все-таки соглашается, потому что сил копить все сомнения уже нет. Она, действительно, практически каждый чертов день думает о правильности того, чем она занимается. Не лучше ли вернуть все, как было раньше?        — Не лучше, — читает ее мысли Наташа и поддерживающе проводит по плечу, — и ты сама это знаешь. Дочь твоя в надежных руках и не верь своим бредням, что такими темпами она тебя забудет. Я видела, как ты после каждого концерта несешься домой быстрее Сапсана из Питера, как в любую свободную минуту звонишь им. Это нор-маль-но. Плохо станет, если решишь все бросить — очередные срывы на домашних снова обеспечены.        — Я понимаю, о чем ты, но ничего не могу сделать с ощущением того, что упускаю ее детство.        — Оно будет с тобой всегда, вне зависимости от того, будешь ли ты рядом 24 на 7 или нет. Дети всегда очень быстро вырастают. Не знаю, хорошо это или плохо.       Юлия лишь благодарно улыбается, все еще пытаясь уложить в голове сказанное клавишницей, идущее в абсолютном разрезе с ее перемешанными мыслями. Единственное, что кареглазая для себя вынесла сейчас точно — им нужно поговорить с Марком, пока работа и непонятные обиды окончательно не раскидали их по разные стороны. 

***

      В это воскресенье, на удивление, они оба свободны от всех репетиций, съемок и концертов. Как будто кто-то сверху понимает, что еще чуть-чуть и от слова семья останутся лишь буквы, не складывающиеся во что-то значимое. Сквер возле их дома, засаженный раскидистыми липами, постепенно оголяется — черные ветки теперь, словно острые стрелы, разрезают бледное, почти безжизненное небо. Гулкие крики ворон походят больше на истошные вопли, призывы о помощи. Нарушить воцарившееся на несколько недель молчание решает Паршута, которая, к слову, его и объявила. Сначала она жмется к Маркову плечу и кладет руку поверх его на ручку детской коляски, в которой умиротворенно спит дочь, а потом все же почти беззвучно шепчет, боясь еще сильнее разругаться.       — Я запуталась. Прости меня, — руки непроизвольно тянутся к лицу, пытаясь спрятать глаза от его серьезного утомленного взгляда.       — Давай распутываться вместе тогда, — на удивление легко соглашается Марк и целует жену в висок, прижимая свободной рукой ее как можно ближе: за это время обоюдного оборонения до ужаса не хватало банальных объятий, касаний и поцелуев, дарящих ощущения уверенности и защищенности.        — Я знаю, что перегнула тогда, — виновато поджимает губы девушка и опускает глаза, разглядывая пока еще белоснежную подошву кроссовок, — но, знаешь, если б тогда я так решительно не хлопнула дверью, то сейчас все-так же сидела дома.        — Разговор не про это же, — мужчина как можно мягче пытается объяснить, что его не устраивает в происходящем между ними сейчас.        — Тогда я вообще ничего не понимаю, — кареглазая лихорадочно проводит ладонью по волосам, собранным в хвост, будто пытается поправить несуществующие неровности.        — Буквально от всех проблем между нами ты сбегаешь на работу. Чуть что, и у тебя мобильник недоступен, хотя ты прекрасно можешь ответить. Просто не хочешь…       — Просто боюсь, — резко перебивает его кареглазая, моментально выгибая брови вверх от волнения: озвучили то, что она не осознавала эти четыре месяца, но однозначно пыталась избежать, пусть и интуитивно, — боюсь потерять тебя с Есей, но вдобавок к этому не хочу лишать себя работы.       — Юль, — он берет ее ладони в свои и крепко сжимает, пытаясь таким образом еще больше внушить доверия в сказанное, — никто тебя уходить не просит. Я же сам начал эту историю и от своих слов не отказываюсь.       — Я не понимаю, чего ты хочешь. Ты тогда встретил меня весь такой недовольный, я что должна была закрыть глаза и прыгать перед тобой на задних лапках? — моментально вновь заводится девушка, вытаскивая наружу обиду, которая до сих пор не растворилась.       — Господи, оставь ты в покое тот гребаный день. Дело тогда было не в тебе… — не дает договорить ей артист и немного осекается, услышав недовольное бурчание дочки, которую он только что чуть не разбудил.       — А зачем срываться было на мне? — в ответ перебивает его жена, не желая сбавлять градус в интонациях. Кажется, они снова говорят о своем, пытаясь оправдаться, а не выяснить реальную причину, волнующую уже нешуточно каждого из них.         Находиться рядом заставляет лишь усиливающийся дождь и зонт один на двоих — предстоящие рабочие вопросы не позволяют безрассудно рассекать под холодными каплями, срывающимися с бледного небосвода подобно слезам. Слов, чтобы высказать все, что накопилось, не остаётся, поэтому они молча прогуливаются по аллее, засунув замёрзшие руки в карманы.        — Предлагаю оставить эту ситуацию, — это единственное, что вытаскивает из себя с силой Марк. И почему нельзя очистить это все подобно кэшу в мобильнике? Хотя, может быть, в этом и есть какой-то смысл, если сделать правильные выводы.       Светловолосая лишь задумчиво кивает — других вариантов она тоже не видит, а играть в прятки в их возрасте уже слишком инфантильно и эгоистично по отношению к ребенку.        

***

      Билет в кармане, мест навалом, очень жаль

      Но я прошу тебя, не уезжай

      — Неужели нельзя перенести на неделю концерт? Почему ты раньше об этом не подумал?!        — Ты сама прекрасно знаешь, что уже нельзя, — Марк устало трет переносицу и сворачивает покрывало, расправляя постель.         — Как я должна объяснить пятилетке почему папы не будет на ее празднике?       — Ровно так же, как это делаю я, — мужчина пытается напомнить жене, что ее новогодние съемки не были надуманными и в явь перечеркнули детские утренники, — почему ты все время пытаешься навязать мне чувство вины, хотя сама поступаешь абсолютным образом?       — Не кричи, еще разбудишь ее, — цыкает на него Юля с разгорающимся гневом в карих, которые сейчас, как будто, стали совсем черными. В попытках хоть немного усмирить пыл она отсаживается подальше и зарывается пальцами в волосы, медленно массируя голову, — здорово мы, конечно, справляемся. Спасибо, если она через годик нам не скажет «а вы вообще кто?»       — Она запомнит то, что нужно. И в этом наша с тобой задача состоит, если мы оба по факту являемся заложниками своей работы.       — Ты смеешься? Да, она не настолько привязана к нам, как некоторые дети, но исключить факт постоянного отсутствия либо мамы, либо папы, либо вообще обоих невозможно. Я боюсь, если для Еси это станет нормой, и она вообще перестанет нас ждать.        — Не нагнетай, я тебя прошу. Юль, вот ты так драматизируешь, будто выйдя из дома мы становится совершенно недоступными и обрубаем любые контакты. Это же совсем не так.       — Мы снова говорим на разным языках. Нас часто нет рядом, когда она болеет, плачет, репетирует стихи в садик, разбивает коленки, гоняя на самокате. Это все происходит в моменте, поэтому до нас это доходит уже тогда, когда Есеньке твое сочувствие уже нафиг не нужно. Мы дома — она только развлекается, получает подарки, больше походящие на откуп какой-то, — светловолосая заканчивает монолог, понимая, что Тишман с ней совершенно не согласен, но спорить с ним дальше у нее нет сил, поэтому дверь ванной комнаты спасительно отделяет ее от провожающего взгляда, полного непонимания.        Малышка на удивление внешне спокойно реагирует на отъезд отца в отличие от своей мамы, выражение лица которой буквально умоляет «не уезжай». Головой она понимает, что ничего изменить уже нельзя и бессмысленно сейчас вести себя хуже пятилетки, но сердце этого не улавливает и продолжает наворачивать кульбиты. Артистка храбрится и натягивает улыбку, которая выходит сильно перекошенной и слишком быстро спадающей. Она целует мужа в щеку и прячет глаза, дожидаясь его выхода из квартиры, потому что мучить еще и его Паршуте кажется верхом эгоизма, хотя, она уже давно проехалась танкером по его нервной системе, и нынешнее представление уже не сможет удивить.         — Иди, — сквозь стиснутые зубы цедит девушка, прикусывая щеку изнутри, чтобы компенсировать эмоции физической болью, — иди, — еще отчаяннее просит мужа, подталкивая того к входной двери.       — Все будет хорошо, — шепчет ей на ухо мужчина и чуть сжимает холодную ладонь, которую успел перехватить, — малыш, чего тебе привезти? — кричит в глубину квартиры уже дочке, успевшей убежать куда-то.       — Есь! Папа уже уходит, попрощайся, — настойчивее просит Юля, когда дочь совсем не реагирует на них.       Девчушка неспеша плетется в их сторону, волоча за собой зайца, держащегося на весу лишь на одном ухе. Она прячется за спиной матери, обхватывая ноги маленькими ладошками и не желая встречаться взглядом ни с кем. Будь она чуть наглее и своенравнее, вообще не вышла бы даже на такие решительные уговоры.       — Мне ничего не надо, — шепчет кроха с обидой, которая взрослым кажется смятением или привычной короткостью, — можно я пойду дальше играть?        — А как же обнимашки? — разводит руками Марк и с театральной досадой хмурит лицо — обычно Еська всегда первой их выпрашивает и виснет на шее, как назло, в самый неподходящий момент, — ну беги, беги, — отстает он от нее, когда девочка послушно некрепко обвивает его плечи своими ручками и чуть прижимается к груди, оставляя ушастого зайца в качестве барьера между ними.       — Доволен? — с наездом спрашивает кареглазая, выгибая брови домиком, а потом все же смягчается и легонько улыбается уголками губ, — ладно, беги уже. Напиши, как долетишь. Мы тебя любим.         Есения весь следующий день молчит и практически не мельтешит перед Юлей, пытающейся ровно нанести крем на остывшие шоколадные коржи, а закрывается у себя в комнате комнате и, вероятно, о чем-то беседует с игрушками, судя по звукам.        — Малыш! Иди сюда, пожалуйста, — кричит светловолосая, — папа звонит.        — Привет, моя принцесса. С праздником тебя, — на экране появляется улыбающийся во все тридцать два Марк и машущий свои двум любимым девочкам, — прости, что папа тебя подвел так.        — Спасибо, — кивает девчушка и как будто бы пытается спрятаться за почти готовым тортом, — а можно я пойду проиграю еще? — спрашивает она у матери.       — Есь, мы же разговариваем, закончим — потом пойдешь.       — Иди-иди, — позволяет Марк и останавливает Паршуту, очевидно желающую возразить, — она все равно обижена — имеет полное право.       — Ходит так со вчерашнего утра, сразу как ты уехал. Я не знаю, что с этим делать. На все мои попытки поговорить она лишь кивает головой, и больше ноль реакции.        — Дай ей немного времени. Есеня привыкнет к нашему ритму жизни и будет спокойнее относиться. Она же маленькая, — вещают по ту сторону экрана, — коть, выше нос, у тебя у дочки сегодня день рождения!       — Да уж, праздник…       Вечером кареглазая заходит к ней, чтобы поцеловать перед сном и привычно почитать сказку.       — Что сегодня будем слушать? — артистка пробегается пальцами по корешкам книг, стоящим на небольшом стеллаже, и оборачивается в сторону девочки в пижаме с пятнистым принтом, похожим на раскраску жирафа.        — А почему папа на работе, ты же сказала, что сегодня — выходной? Я слышала, — жалобно тянет Еся и укладывает подбородок на любимого зайца.       — Дочь, у нас с папой другие правила, к сожалению, — девушка присаживается рядом с крохой и закидывает ее ноги на свои колени, — и часто непредсказуемые.        — Ясно, — разочарованно жмет плечами ребенок и прилипает к матери, не желая ее отпускать вовсе, — завтра Света придет?       — Нет. Почему ты так решила?       — Ты долго дома так обычно не бываешь, — выдает девочка, а прибавить к этому просто нечего, поэтому Юля, сдерживая слезы, целует дочку и читает ей сказку сквозь пелену, стоящую в глазах.

***

      — Ну вот, смотри, какая красота. Сделаем так на первое сентября? — няня поправляет белые банты на хвостиках будущей первоклашки и аккуратно завивает концы плойкой.        — Ладно, — равнодушно откликается Есения и не отрывает взгляда от телевизора, висящего прямо перед ней и показывающего какой-то очередной глупый мультфильм, — мне все равно.       — Как так? Вас же будут фотографировать, может, мама с папой поснимают видео.       — Они не придут, — девочка набивает рот леденцами и бубнит что-то, еле разбираемое на слова, — у них опять работа. Всегда.        — Ты ничего не путаешь? Мама же обещала тебе, я сама слышала, — пытается прояснить ситуацию женщина и невесомо гладит ребенка по плечам, пытаясь хоть как-то поддержать.        — Добрый день, — Юлина голова просовываться в дверной проем. Громко играющий телевизор заглушил ее появление в квартире. Зато совершенно не помешал артистке услышать то, чего не следовало бы, — спасибо, что посидели с ней. Светлана Викторовна, можно Вас на минутку? — обращается она к няне и пытается сдержать дрожь в голосе и поступающие слезы, — скажите, а Еська часто говорит о этом с Вами?        — Намеренно никогда, но иногда невзначай, как у любого нормального ребенка, проскальзывает — дело все в переживании на этот счет. Знаете, это обычное дело, которое сложно поправимо в наших реалиях, — разводит руками женщина и сочувственно смотрит на тяжело сглатывающую родительницу.       — Меня смущает, что она почему-то остро реагирует именно на мое отсутствие, хотя Еся — стопроцентная папина дочь.       — Я конечно, не психолог, но попробуйте взять ее с собой и провести по возможности больше времени вместе. Может быть, ей понравится там и она проще будет Вас отпускать.        Дверь гулко хлопает и оставляет Юлю с дочкой, с которой она в последнее время совсем не знает, как себя вести. Отвлекают от воцарившейся тишины между ними лишь готовка и музыка в одном наушнике.         — Есь, ты представляешь, я завтра на съемки еду к твоим любимым Степаше и Хрюше, — набирается смелости Паршута, словно говорит не с собственным ребенком, а с президентом как минимум.        — Класс, — безэмоционально протягивает дочка и даже не отвлекается от тарелки с ненавистным борщом, который сейчас кажется более привлекательным, чем очередные рассказы мамы о своей дурацкой работе, забирающей практически все время.        — Хочешь возьму тебя с собой? — Юля присаживается перед ней на корточки и всячески пытается наладить контакт.       — Нет, — воспоминания о бесконечных дублях в холодном павильоне среди вечно кричащих взрослых на корню обрубают всяческое желание хоть как-то касаться таких вещей, которые другим детям кажутся пределом мечтаний.        — Почему? Тебе же понравилось, когда ты младше была.        — А теперь не нравится. Не нравится! Не нравится! — как заведенная кричит девочка, а после вовсе выскакивает из-за стола и убегает в свою комнату.       — Есень, малыш, — спустя около десятка минут, чтобы дать ребенку остыть, кареглазая все-таки проходит в детскую, — почему ты не хочешь идти со мной? Я тебя обидела чем-то? Скажи мне честно, пожалуйста, я не буду ругаться.        — Точно? — недоверчиво косится семилетка, отрывая глаза от планшета, можно подумать, ее каждый день отчитывают.       — Обещаю.       — Я не хочу, чтобы ты уходила на съемки, потому что… — осекается ребенок и пытается подобрать слова, а Юля ее не торопит и лишь поддерживающе кивает, дожидаясь ответа, — потому что там тебя целуют другие дяди, а не папа!        — Что за глупости? Кто тебе такое сказал? — услышанное от девочки семи лет кажется чем-то невообразимым и крайне бредовым, что артистка даже не может поначалу это переварить.        — Я не придумываю. Я помню с того раза еще!        — Малыш, такого не может быть. Ты же знаешь, что мы с папой очень любим друг друга, — полное непонимание происходящего еще сильнее путает и мешает разобраться в ситуации: Еся вряд ли бы стала придумывать такие истории, чтобы обратить на себя внимание, даже если у них с Марком были ссоры, которые она могла ненароком слышать.       — Но я не вру! Он целовал тебя в щеку, а потом еще дарил мне конфеты, но я их не взяла. Ты меня тогда отругала еще, но за что?        — Господи, — шумно выдыхает светловолосая, глупо улыбаясь от облегчения, — понимаешь, когда мужчина целует женщину в щеку, это не всегда признак романтических чувств, иногда это дружба или просто уважительный жест. Вероятно, тогда это был кто-то из наших с папой близких знакомых. Ты поэтому всегда чуть ли не со слезами отпускала меня на концерты?       Девочка молчит и тупит взгляд в плюшевый ковер у ее кровати, теряясь в собственных мыслях, а потом аккуратно подходит к матери и всем телом прижимается к ней, запутывая свои пальчики в ее кудрях, еще слегка держащихся после вчерашней завивки, и утыкаясь неснятыми бантами прямо ей в лицо.        — Все хорошо, дочь. Так что, навестим завтра Хрюшку со Степашей?        — Угу, — довольно кивает девочка и сильнее сцепляет руки на шее женщины, — ты же придешь на линейку? — тихим голосом, полным искренней надежды, спрашивает Есеня.        — Конечно, мы же с папой тебе обещали.       Иногда проблема лежит куда глубже, чем мы думаем, и стоит поговорить с людьми, чтобы выяснить это, пока все не скатилось в глубокую яму, из которой порой выбраться бывает практически невозможно.