Сладкий подарок

Ох, парни, знаете, что я вам скажу? Кроме того, что зависть — плохое чувство, потому что это вы и так знаете… Ну, не надо тут ёрзать и глаза опускать. Слышал я, как вы про соседского Тимку шепчетесь, мол, ему-то хорошо, у него каких угодно игрушек полно и сладостей. Нет, пороть я вас не буду, я вам историю расскажу, авось задумаетесь. Когда я был маленьким, был у меня друг Сашка. У Сашки папа служил чуть ли не генералом, поэтому и жили они побогаче, чем мы. У нас был штаб на дереве, мы с Сашкой его вдвоём построили. Я туда таскал старенькие газеты с кроссвордами, а Сашка — энциклопедии с цветными картинками. Я — старую мамкину занавеску, Сашка — бархатные подушки. Я — домашнее варенье, Сашка — шоколадные конфеты. И знаете, ни разу Сашка меня не упрекнул, что я меньше вкладываюсь, ни разу не скривился брезгливо. Варенье мы ели так, что за ушами трещало, и конфеты тоже лопали с удовольствием. Мне кажется, Сашка даже и не замечал, что я бедный. Да и я особо не думал о том, что он богач. Но вот как-то раз под Новый год мы с Сашкой пошли на пруд рыбачить в проруби и, конечно же, провалились. Там неглубоко было, потому что у самого берега, но вымокли мы знатно. Думали потихоньку забраться в штаб и обсохнуть, но не повезло: встретили по пути мою мамку. Она нас обоих за уши — и по домам. Ух, как она ругалась! Какую порку мне обещала! Меня только одно утешало: мы с Сашкой тут одинаково виноватые, его наверняка тоже накажут, так что уж он-то меня поймёт, не станет ни насмешничать, ни жалеть. И тут мы к Сашкиному дому подходим. Мамка в дверь стучит и Сашку его папе с рук на руки передаёт. А папа-генерал, всё выслушав, ус жуёт задумчиво и говорит: — Ну что же, Александр, изволь монпансье откушать после ужина. Ох, как у меня сердце-то упало от этих слов! Никакие мы с Сашкой не одинаковые, вовсе мы не на равных, раз его так наказывают! Вы вдумайтесь только: не ремня ему пообещали, нет! И даже не лишили сладкого, а просто пригрозили монпансье вместо привычных шоколадных конфет и тортов! И Сашка от этого смешного наказания весь скривился, вот-вот заплачет. Выдрали меня в тот день очень ощутимо. Сначала мамка надавала шлепков да подзатыльников как попало, потом папка уже подошёл к делу более основательно: через стул перегнул и стегал ремнём, пока я не осип. Через стул — это было самое строгое наказание, ты там весь на виду получаешься, ни увильнуть, ни вжаться. Меня так только три раза за всю жизнь пороли, обычно-то просто на четвереньках или на кровати. Ох, парни, как же я ревел! И даже не от боли, потому что она почти сразу поутихла, как только папка меня поднял и в угол отвёл. Нет, ревел я от обиды. Вмиг мне стало ясно, что мы с Сашкой больше не друзья. Ерунда, что у меня всего одна пара штанов, а у него десять; что его стригут в цирюльне, а мне мамка раз в месяц горшок на голову надевает и обрезает всё, что из-под него торчит; что я купаюсь раз в неделю в тазике, а у Сашки водопровод. Я-то думал, нас наши родители одинаково любят, просто в рамках своих покупательных способностей. А получается… Так я изревелся, что даже папку с мамкой напугал. — Ну, чего ты, сам виноват, — сказала мамка. А папка добавил: — Развёл болото! Вот меня бы за такое… Ладно, выходи из угла-то, будет. На следующий день я в штаб не пошёл, переделал все свои дела по хозяйству и валялся на кровати. Мамка даже лоб мне щупала, проверяла, нет ли жара. А после обеда пришёл Сашка, и я не стал с ним разговаривать. Он, кажется, обиделся, но мне было всё равно. Что он понимает? Избалованный богач, которого даже ни разу не шлёпали! Сашка пришёл ещё раз ближе к вечеру. Я хотел его прогнать, но мамка вмешалась: — Либо веди себя прилично, либо я сейчас выломаю лозину и так тебя отхожу, что спать стоя будешь! Она, конечно, преувеличивала, но у меня ещё предыдущая порка отзывалась болью, поэтому рисковать я не стал и буркнул: — Проходи, раз пришёл, только дружить мы больше не будем. Тут у Сашки лицо сделалось такое беспомощное, расстроенное, что я всё ему выложил. Про то, как мне обидно, про то, какой он избалованный, раз ревёт от монпансье, и про то, как мы ни в коем случае не можем дружить, раз всё так. И тут Сашка вдруг просветлел. Повернулся ко мне спиной, штаны свои щегольские приспустил — и я охнул. Как же это так? Кто же это Сашку так исполосовал, так изукрасил? Живого места на нём не было, сплошные рубцы да синяки. — Это как же? — спрашиваю, а Сашка плечами пожимает, мол, что тут такого-то: — У бати есть такая специальная плётка с узелками, от них остаются мелкие синяки, поэтому и монпансье. — А у меня не монпансье, — говорю и тоже штаны приспускаю, чтобы Сашке не было обидно. Сашка поглядел и говорит: — Это у тебя, пожалуй, слива в сахаре. Так мы с Сашкой и остались друзьями, и больше я ему ни разу не завидовал, потому как у каждого в жизни своё монпансье.