За расставаньем

      Легко сказать — скоро поедем в Москву. Слишком много, по факту, нужно для этого сделать. Вроде бы и мало, а вроде бы... Саша в голове список составляет. На первом месте не работа — это можно делать онлайн, всё равно от неё только эскизы требуются, не мерки и не шитьё — и не жильё — есть ещё квартира в Москве, а вообще Ваня так уверенно заявил, что жить они будут все вместе, что даже думать о той квартире кощунственным кажется — нет, на первом месте детсад для Еси. Хороший детсад, но без всяких там английских-французских с ясельной группы или обещаний найти в ребёнке какой-нибудь скрытый талант и добровольно-принудительно вытащить его на поверхность. Пусть будет ребёнком, а не объектом для демонстрации родителями друзьям на сборищах, дабы похвастаться. Тем более что ей хватит и льда, и с этим тоже надо как-то разобраться. Устроить её на тренировки, поводить на них — спасибо, что есть в Мечте и для самых малышей группы, потому что в одиночное... ну куда ей в одиночное, с валявшейся с прыжков мамой и непрыгучим папой? Бывают, может быть, и исключения, но что-то не верится, что таким исключением будет Еся. Та самая Еся, которая к концу их визита на каток вчерашнего скользила так уверенно, будто учили её этому. Как папа. Может быть, возьми она её с собой пораньше, это стало бы ещё одним напоминанием о нём? Может, это стало бы причиной ей не выдержать и сдаться, самой попытаться найти Ваню? Вряд ли ей хватило бы смелости что-нибудь ему сказать, но она хотя бы попыталась бы узнать, как у него дела. Как он жил эти четыре года. Как...       — Ты такая сосредоточенная, — раздаётся сзади голос Вани, и на плечи его ладони опускаются. Она так и сидит, чашку с чаем гипнотизируя, и дети в комнате шумно носятся, и он совсем рядом, а значит, может быть, можно попросить его помочь? Его губы касаются её макушки, и она замирает, боясь пошевелиться. Такая его близость успела стать непривычной, не успев перестать быть желанной. — О чём думаешь?       — Есю надо в садик в Москве устроить. И надо бы его найти до переезда, — вздыхает она. Теперь замирает Ваня — ненадолго, но его лица она не видит, и не знает, что на нём. Всего пару секунд, а потом, отмерев, он рядом садится и её ладонь в свои ловит.       — Можем устроить в тот, куда Тёма ходил. Он даже маме понравился, а ты знаешь, какая у меня мама требовательная, — он улыбается, и Саша невольно хихикает. Ну да, попробуй не знай. Мама у Вани замечательная, от всех окружающих требует то, что для её близких лучше всего будет, а главное, всегда этого добивается. Всегда делает то, что для её семьи лучше, оглядываясь только на то, чтобы не навредить другим. У неё всё-таки есть моральные принципы, в конце-то концов. — Оттуда и туда удобно добираться с катка. И не так далеко от квартиры, да и от дома тоже добраться просто, даже если дольше.       От дома. Нет, Ваня об этом говорил уже, но хочется уточнить. Кажется важным уточнить.       — Мы же будем вместе жить?       Хочется, чтобы вышло спокойно. Получается с надеждой, в голосе отчётливо слышной. Саше немного жаль — не из-за вопроса, нет. Из-за того, что так открыто себя выдаёт, с головой. Ваня, впрочем, улыбается снова, мягко, тепло. Обнадёживающе.       — А ты что, собиралась отдельно? Нет, если ты очень хочешь, то не буду же я тебя силой держать. Но ты хотя бы подумай об этом. Если хочешь, вместо гостевой спальни сделаем тебе отдельную. С тобой за стенкой и я буду засыпать лучше, чем за сотни километров. Не то же самое, конечно, что с тобой под боком, а всё-таки.       — Не так уж и много раз ты засыпал со мной под боком, — возражает она ему, не всерьёз, дразнится, скорее. Такое было и на соревнованиях, и на сборах, когда они что-то могли подолгу обсуждать, или просто лежать рядом, лениво иногда перебрасываясь словами, пока не засыпали в итоге поверх одеяла, и просыпались раньше чем утром не затем, чтобы разойтись, а затем, чтобы под одеяло перелезть. Да, она дразнится, но внутри на самом деле один вопрос, в воздухе зависший, вопроса не даёт: как? Как он умудрился всего за минуту перевернуть всё так, будто это не она его просит о том, чтобы вместе жить, а он её уговаривает? Саша подаётся немного вперёд и Ваню обнимает, так замирая — ощущения всё ещё непривычные. Она была с ним в паре столько лет, она знала его наизусть, да в конце концов, она поцеловала его дважды за последние сутки, неужели это не считается? Однако же вот, от простых объятий непривычно — не неловко и не неудобно, вовсе нет. Напротив, тепло и уютно, как раньше. Хочется так просидеть ещё целую вечность.       — Вот видишь, сколько мы всего упустили? — поддразнивает её Ваня, хмурится картинно, но его руки ложатся на её спину, и он к ней тоже подаётся, к себе её прижимает. Кажется в его объятьях, что ей навредить никто и ничто во всём мире не может — кажется, что никто и ничто не посмеет даже попытаться. — Так что, ты подумаешь насчёт общей спальни, или мне не светит?       Саша не сдерживается, смеётся в голос, утыкаясь Ване в плечо. Вот умеет же он разрядить обстановку, как ни крути. Но пока что даже думать странно о том, что они могут спать рядом. В одной постели. Вместе.       — Ты так говоришь, как будто это меня надо уговаривать, — заявляет она, отсмеявшись. — Это так странно, ты бы знал.       — Что странного?       — То, что ты хочешь быть рядом.       Ваня её отпускает и отстраняется немного — испугаться она не успевает, его ладони её лицо обхватывают, и он лбом к её лбу прижимается, в глаза заглядывает проникновенно. Тепло. От него тепло. От объятий, от прикосновений, от взглядов. От его присутствия в её жизни. Как она могла от него отказаться тогда, добровольно, самостоятельно? Странно самой кажется.       — Если бы я не хотел быть рядом, не искал бы тебя. И не приехал бы. И не приезжал бы раз за разом. Сань, ну ты откуда такая неуверенная в себе взялась?       — Я просто, — слова не идут, теряются, сбиваются комками и отказываются разлепляться даже ради того, чтобы сказанными быть, — просто боялась тебя спрашивать. Мы это время порознь провели, и вдруг ты из чувства долга приехал, и из чувства долга продолжил, а я себе что-то надумала, и...       Нет, затыкать рот поцелуями, как в фильмах, на самом деле привычка очень плохая и неправильная. И здоровые отношения не построишь, если будешь так постоянно делать. Но Ваня и не постоянно так делает — всего лишь впервые. За столько-то лет. Да и она не возмущается и не высказывает недовольство — в таком случае она бы не обиделась, а рассердилась, что он её не дослушивает. Когда в отношениях, причём неважно, дружеские ли они, любовные, партнёрские, или ещё какие, возникают неполадки, говорить и слушать — самое важное, и закрывать кому-то рот — последнее, что надо делать. Но нет, сейчас он не даёт ей продолжить предположения, наверняка поняв уже, что она имеет в виду. Сейчас это не то, что вызвало бы в ней гнев или обиду.       — Я надеюсь, ты передумала обижать себя и меня, — говорит он, когда отрывается от её губ, и когда она за его плечи цепляется, словно за спасательный круг. — Себя тем, что решила, что способна вызвать у меня только чувство долга. Меня тем, что решила, что это единственное чувство, которое у меня к тебе есть. Потому что ни то, ни другое неправда.       Саша улыбается слабо, сама уже лбом прижимается к его лбу. Её ладони на его ладонях, её лицо держащих всё ещё — бережнее даже, чем если бы она разбиться могла. Бережнее, чем если бы он именно это и боялся сделать. Как держат, наверное, не фарфор и не хрусталь, а мыльный пузырь, который, чуть что, лопнет и исчезнет насовсем, оставив после себя лишь воспоминание и пару брызг.       — Давай вместе выберем мебель для спальни?       Саша фыркает тихонько — предложение что надо.       — Вот ты сейчас как удивишься тому, что я навыбираю, как офигеешь и передумаешь со мной жить, ты к этому готов?       — У тебя в спальне такой ужас может быть, чтобы я офигел и передумал?       — Ты ещё не видел, — поддевает она его. — Не офигеешь даже. Испугаешься.       — А я бы проверил, что там такого кошмарного, — подмигивает он залихватски, и откуда-то изнутри румянец поднимается. Ну надо же, взрослые вроде бы люди, она может перечислить чуть ли не каждую родинку на его теле, а он на её, но при одной только мысли о том, что он в её спальне окажется, щёки румянцем заливает. Жуть. Как девчонка. Но игривый тон сменяется тем же, что был всего пару минут назад, мягким и заботливым. — Я тебя не тороплю, Сань. И не давлю. И не собираюсь. Ты от меня отвыкла, я понимаю. Тебе надо привыкнуть ко мне снова, это я тоже понимаю. Мне не шестнадцать, чтобы я спешил всё успеть и торопился везде, куда могу и куда не могу успеть. У меня, смею надеяться, появились уже мозги, и я собираюсь ими пользоваться.       — А ты от меня не отвык?       Собственный голос вздрагивает — снова. Снова выдаёт её с головой. Когда-то они общались с журналистами на каждом шагу. Когда-то она была отличной актрисой и ничего не могло помешать ей играть свою роль. Сейчас же, кажется, всё иначе, сейчас поставь её перед камерой, и она не выдержит, и её раскроют сразу же. Моментально.       Или дело в том, что это она с ним говорит, и с ним не хочется держать в узде эмоции, с ним хочется позволить себе быть настоящей? Это как бы не страшнее — Саша боится довериться ему, но довериться тоже хочется. До дрожи в пальцах, до дрожи внутренней, как будто те самые струны души, про которые говорить любят, натянуты до предела. Того и гляди, лопнут.       — Если и отвык, то уже привык обратно, — Ваня плечами пожимает, мол, ерунда какая. Его ладони с лица её сползают ей на плечи, тёплые и заботливые. — Теперь твоя очередь. Я подожду.       Саша ему благодарна. Он не торопит. Он ждёт. Он ей позволяет чувствовать себя любимой, не требуя взамен ничего, благодарно принимая то, что она в состоянии ему дать. Благодарность эта изнутри поднимается, заполняет её с головой, и, кажется, выплёскивается куда-то вовне. Благодарность вместе с любовью, вместе с нежностью к нему.       — Давай выбирать мебель, — говорит она вместо ответа. — И, Ванюш, как ты смотришь на то, чтобы поменять место ночёвки?       Пока только спать рядом. Пока только так. Но он обещал, что подождёт, и она ему верит.