За расставаньем

      — Глаза у неё…       Игорь замолкает, подыскивая правильное слово, чтобы Саша не зыркнула волчицей рассерженной. Саша не зыркает — она воркует вполголоса, над дочкой склонившись, и улыбается ярче солнышка в ответ на пока ещё беззубую младенческую улыбку.       — Чем дальше, тем менее твои, — находит он, наконец, как выразиться более обтекаемо. Есю Саша, наконец, подхватывает на руки, целует в лобик, прежде чем к себе прижать. — Я всегда думал, как бы выглядели ваши дети. А теперь вижу сам.       — И как?       — Ну, Еся выглядит как самая прекрасная малышка на свете.       — Правильный ответ.       Смеются они вместе — Еся тоже что-то курлычет, ручками размахивает. Игорь чувствует себя так, будто вернулся домой. Саша для него — как сестра, старшая, но всё равно нуждающаяся в его помощи и защите, и всю возможную помощь и защиту он готов ей предоставить. Ей и её дочке — Еся такими темпами получается ему кем-то вроде названной племянницы. Путаница сплошная, но ему нравится.       — Почему ты ему не скажешь?       Саша губы поджимает, улыбка с лица сходит почти сразу. Ну да, нашёл о чём спросить.       — Не хочу. Пусть живёт как хочет. Он же, если узнает, попытается всё изменить из-за своего грёбаного чувства долга и честности. И никому от этого лучше не будет. Лучше уж так. Пусть живёт как хочет, детей новых делает, карьеру, я не знаю. Я его не стала пузом давить, и ребёнком тоже не буду. И давай закроем эту тему, ладно?       — Ладно, — вздыхает он. Было бы лучше для них обоих, наверное, если бы Ваня узнал — для всех троих, включая этот маленький комочек счастья у Саши на руках — но решать, и правда, Саше самой. Права указывать ей не имеет никто — только предложить что-то. Он и предложил. Она отказалась. Дальше не его дело и он не вправе вмешиваться. В конце концов, она его уже однажды остановила, когда он только-только завёл разговор о Ване, и попросила к этой теме не возвращаться. Он до сих пор и не возвращался, и если и вернётся, вопреки её просьбе, то уж точно нескоро.       — Вот и славно, — Саша снова улыбкой расцветает, перехватывает Есю поудобнее. — Как насчёт погулять?       Питерский апрель нежаркий, но солнца сегодня немало. Солнечные очки прячут пол-лица, и их наверняка никто не узнает. Было бы жаль, если бы их так легко узнали, в конце концов, они не самые неизвестные люди в мире и уж тем более в России, особенно после прошлого года. Игорь представляет себе заголовки по типу «олимпийская чемпионка и знаменитый тренер гуляют с коляской» и сдерживает смешок. Нет, большие города хороши ещё и тем, что до тебя обычно никому в них нет дела, и узнать их могут только либо фанаты, которым хватит и взгляда, либо те, кто будет их целенаправленно искать. Целенаправленно искать их в толпе никто наверняка не будет. Зачем бы кому бы то ни было это делать? Коляска небольшая и лёгкая, Саша не возражает совершенно против того, чтобы катил её он, и только идёт рядом, улыбаясь солнцу и Есе, которая тоже не выказывает абсолютно никакого возмущения по поводу того, кто её везёт.       — Я договорилась, — говорит Саша, — крестить её. Через месяц. Хочу, чтобы ты был крёстным.       — Я? Ты уверена?       Саша смеётся коротко.       — А кто? Ты мой самый лучший друг. Всё это время был. Мне бы могло больше повезти с тобой только если бы мы родились братом и сестрой. Крёстными своим детям надо звать тех, кому доверили бы их в случае чего. Кроме моих родителей, я доверила бы Есю только тебе.       — И что, даже крёстной не будет?       Он смеётся, конечно. Саша из-под земли достанет своей дочке крёстную. Крёстного не станет, он согласен на это — был согласен, наверное, ещё до того, как она сама об этом подумала, был согласен ещё тогда, когда узнал впервые, что у неё будет ребёнок. Она долго молчала, не говорила ему ни о чём, хотя между ними редко когда бывали секреты — он не держит на неё зла за это. Он не держит на неё зла ни за что. Может, расти они в одной семье, было бы хуже, и не было бы взаимопонимания между ними столько?       — Не беспокойся, будет и крёстная. Я уже Женьке твоей предложила. Правда, не говорила ей, что и тебе предложу, но это не должно быть проблемой. Думаю, её работе не помешает, если она на одно воскресенье в Питер приедет.       — Ты говорила когда-то, что у тебя нет друзей, — посмеивается он. Саша смотрит на него вполне серьёзно, её взгляд чувствуется даже через очки солнечные.       — А у меня нет друзей. У меня есть семья. Все вы — семья.       — Тогда почему?..       Он не договаривает — ей и не нужно, она понимает, о чём он.       — Не всегда даже семье стоит знать всё, ты же понимаешь, Игорёш?       Понимает и он, о чём она. Понимает по её кривоватой улыбке, да и без этого не понять было бы сложно. Он поэтому же и молчит, в конце концов. Иногда надо молчать. Если сейчас он решит рассказать о Саше, он испортит жизнь в первую очередь ей. Она только-только начала жить спокойно. Только-только научилась этому. Он не хочет мешать ей. Не хочет это портить. Пусть она сама решает, как ей жить, а он примет любое её решение. Пусть она сама решает, что ей делать дальше, и кому стоит об этом знать. Он благодарен ей уже за то, что она позволяет ему быть одним из тех, кто знает.       Еся уже спит, когда они возвращаются домой — он её достаёт из коляски аккуратно, руки чуть подрагивают от груза морального, груза ответственности. Она совсем маленькая, хрупкая и уязвимая, тёплый комочек с приоткрытым ротиком, и он так и остаётся на месте, держа её на руках и любуясь ею, пока Саша разувается.       — Эй, чудо, — шепчет он, тихонько, чтобы не разбудить, — я твоим крёстным буду, представляешь? Обещаю, что буду таким классным крёстным, чтобы все завидовали. По крайней мере, очень постараюсь.       Саша смеётся тихонько, забирая у него Есю — её надо в кроватку переложить, пусть спит дальше. Он разувается, наконец, и, руки помыв, проходит туда, где у кроватки она стоит, взгляда от дочки не отрывая. Не говорит ничего — обнимает её за плечи и притягивает к себе, губами коротко к её виску жмётся.       — Спасибо, — говорит она, наконец, несколько долгих мгновений спустя. — Я до последнего не была уверена, что ты примешь мой выбор. Спасибо, что доказал мне, что я зря сомневалась. Простишь меня за это?       — Чтобы простить, надо сначала сердиться, — хмыкает он. — А я не сержусь. На тебя — никогда.       Не врёт. Ей — никогда.