Спроси Ксюшу

      — Мам, а я вернусь к папе?        Вопрос Саши бьет по ушам и под дых. Что-то она определенно делает не так, только вот что конкретно — понять никак не может. Да и резона никакого нет, если исправить это все равно до конца не получится. Вполне возможно, дело в том, что в их семье именно Марта всегда была тем самым «злым полицейским», а в случае с ней еще и адвокатом, требовательной матерью, в то время, как Дима не ставил Саше особых рамок, и, расти она только с ним, вряд ли дожила бы и до пяти лет. Именно Марте Саша всегда говорила «Отстань» и «Уйди», именно ее отсутствию она отчего-то радовалась.        До того момента, как Марта сама перестала не то, что просто возвращаться — приезжать вообще. Тогда Саша и звонить сама начала, и просить вернуться. А Матвеева и рада — только к дочери бы одной, без нелюбимого мужа-предателя.        А может судьба у нее такая — быть воскресной мамой.        Только самой Саше объяснить, что и он и она действовали из чистой любви оказывается сложнее, чем предполагалось. Потому что, как ни крути, орудием манипуляции Дима сделал ее только год назад, а до этого видимость благополучия создавалась если не хорошо, то приемлемо как минимум.        — А что, тебе у меня уже не нравится? — с иронией, в которой змеей скользила неприятная горечь, ухмыльнулась Марта, не отводя взгляда от дороги.         — Да нет, просто я скучаю по папе, — отрешенно бубнит она, следя за деревьями, мелькающими за окном. — И по друзьям. И по дому.          И сердце сжимается еще сильнее — дом для нее там, где нет места Марте. И не было никогда, да и вряд ли уже будет.        — Зато здесь тебе открыты все двери: любая из тех, куда ты захочешь войти. Абсолютно каждая. — она вздыхает, не получая ответа от дочери на ее мотивирующую речь.        И понимает же, что для ребёнка это все пустое, не имеющее веса, ни грамма ценности. Что для Саши важна стабильность, чтобы оба родителя просто были рядом триста шестьдесят пять дней в году, двадцать четыре часа в сутки. Чтобы семья была нормальная. И Марта каждый раз, уезжая на очередную встречу с клиентом, себя винит в том, что дать этого не может, потому что ее путь расходится с воплощением идеальной семьи — быть адвокатом, а не домохозяйкой.        Не хочет она сидеть в четырех стенах дома. Но ведь может. А вот осуществить то, чего она действительно желает — матерью быть хорошей, почему-то не выходит.        Марта бы и хотела семью настоящую, но совсем не ту, что получила от брака — ту, где ее не понимали, да и не пытались, конечно.        Бросает взгляд на часы — полдевятого. К ее  удивлению, они даже рано, ибо опоздания с самого начала их совместной жизни стали привычны всем — и учителям, и коллегам Марты, и им самим.        — Что у тебя первым уроком? — невзначай спрашивает она, переводя тему.        — Литература.        Всю оставшуюся поездку они проводят в глухой и давящей тишине. Марта не находит больше тем для разговора, а Саша, по всей видимости, желания.        У порога школы Матвеева лишь кратко целует ее в щеку, подавая рюкзак.        — До вечера. — машет ей рукой Саша, захлопывав дверь машины.        А Марта не знает, будет ли вечер вообще. Не может быть уверенной в том, что не оставит ее в группе продленного дня на час, а то и на два дольше. Что не забудет про танцы. Что утром не решит опять прогулять первый урок. Что не будет ли лучшим решением действительно отдать ее Диме, сделав его единственным нужным родителем, потому что рано или поздно она перестанет мочь дорывать себя окончательно.        Ей тошно от самой себя, от немощности своей, от того, что лучше ей уже никогда не стать.  Мысли такие медленно, но уверенно пожирают ее целиком, сверху до низу, справа налево. Она из кожи вон лезет, чтобы не пускать их, задвинуть им все щели, куда можно просочиться, но те иногда все же становятся сильнее, чем та.        Но нет. Не отдаст. Ни за что, даже если стоить ей это будет слишком дорого. Только через собственный труп, и тому еще смерть подтвердить надо. Профессиональная деформация настигла — дело, за которое взялась, бросить уже не может.           Еще и Ксюша никак из головы ее забитой выходить не желает, копошится там, мнется, хотя давно уже стоило бы — дела любовные совсем ни к чему ей сейчас. Но из раза в раз Марта отчего-то не перестает прокручивать в мыслях тот день, когда все пошло через задницу.        Полгода назад       — Добрый вечер, Ксения Нечаева? — Марта, не дожидаясь ответа, садится напротив женщины, вальяжно вертящей электронную сигарету. — Адвокат Марта Матвеева, вы звонили мне вчера. Сказали, что у вас важное дело. Я слушаю. — сложив руки в замок и откинувшись на спинку кресла, она смотрит прямо ей в глаза, ожидая ответ.        Женщина усмехнулась, засовывая джул в карман штанов.        — Там такая история забавная, — она чуть облизывает верхнюю губу,       размышляя над словами. — Знаете, Марта, я замминистра по перспективному планированию. И планы не всегда удачными выходят, что уж говорить об их исполнении, один закон о цензуре чего стоил.       — Вы решили пожаловаться мне на свою работу?        — Нет, пару месяцев назад я решила развалить страну.        Марта с трудом сдерживает усмешку, но невольная улыбка все же вздрагивает на ее губах. Слова Нечаевой звучат абсурдно, сюрреалистично и, кажется, ей самой едва ли не смешно.        — Рада, что в сложившейся ситуации вам удается шутить, но все же, что у вас случилось? — Марта вновь принимает серьезный вид, а вот ее собеседница наоборот старается не рассмеяться.        — А по мне видно, что я шучу? — она вскидывает брови в наиграно-удивленном выражении лица. — Я максимально серьезна, Марта, вы же все таки мой потенциальный адвокат.        И эти слова выходят у нее саркастичными. Но Нечаева будто и не собирается останавливаться, выдержав только небольшую паузу:        — Видите ли, работа у меня крайне стрессовая, и иногда нервы не выдерживают. Вот и в те несколько дней не выдержали. И таблеток не было. Были только карта России, пару маркеров и много свободного времени, — Нечаева ежится, вскидывая плечи, то ли от того, что в помещении через щель в окне сквозит ветер, то ли от того, что тема эта ей крайне неприятна. — Вот и делила.        — Вы больны?        Марта рубит с плеча, отбрасывая в сторону всю свою тактичность, наблюдая за тем, как Ксения задумчиво хмурится, недовольно фыркая себе под нос. Надо же ей узнать, с кем по-настоящему она работает.        — На бумаге — нет, а на деле — это уже как посмотреть, — она пожимает плечами, кусая себе щеку. — Я была в психлечебнице, но меня выпустили оттуда как здоровую, — специально делая акцент на последнем слове, та чуть наклоняется к Марте.        — Вы дали врачам взятку?        — Человеческую. Не сама, конечно, а коллега, которая крайне провинилась передо мной. Уж не знаю, что она там с ними делала: может общалась, может деньги дала, а может и трахалась, но раз я тут, значит она все сделала так, как надо.        И, поразмыслив и постучав подушечками пальцев по столу, продолжает:       — Проблема в том, что вся эта муть с развалом вдруг всплыла, а раз я дееспособна, значит и угрозу, как работник министерства, несу вполне реальную. Доказать надо, что не попытка к революции это была, а что-то другое. Творческая самодеятельность, не более.        Марта понимает, что быстро с этим делом не расправится, а Ксения еще знатно потреплет ей нервы, потому что, по всей видимости, своенравная она больно. Задачка по геометрии выходит: «Даны три точки: факт болезни Нечаевой, отсутствующий документарно, взятка должностному лицу и ее желание остаться на свободе. Докажите, Что Ксения Нечаева не планировала государственный переворот».        — Я правильно понимаю, что вы хотите, чтобы я доказала вашу невиновность при этом оставив вас дееспособной? — Марта наблюдает за тем, как Нечаева утвердительно кивает. — Будет тяжело, учитывая факт вашего пребывания в лечебнице. А если всплывет еще и взятка должностному лицу, то вы зароете себя еще глубже.        — Не всплывет, — Ксения с удовлетворением закатывает глаза. — Можете быть уверены.        — Тогда работаем. — констатирует она.        Марта и подумать не могла, что все обернется тем, чем в конечном счете и оборачивается. Что снова переступит грань рабочей этики, провалится в ту же яму велосипедным колесом, продырявив шину. А вот что больно будет — знала, прекрасно знала, потому что с такими как Нечаева не бывает по-другому. Что любить ее будет тоже знала. Натура такая.        Только к ней все ощущается особенно правильным. Каждый вечер и утро, каждый поцелуй и касание — с Димой все было иначе: так, как должно было быть, но совсем не верно. А для Марты крайне важно, чтобы все было верно. Ей любви бы простой, по-человечески настоящей, но с каждым разом она начинает ходить все более тернистыми путями: первая ее любовь в семнадцать лет была действительно первой, да и любовью тоже была. Только вот парниша тот, бедолага, лихие девяностые пережить не сумел — погряз в наркотиках, угробив себя, но не коснувшись Марты. Плакала долго, но в общем и целом пережила, пусть и времени понадобилось чертовски много. Потом был Дима. Она бы точно смогла бы сказать о нем несколько лестных слов, не пытайся он отобрать Сашу — даже предательство уже роли не играет.        А с Ксюшей пускай и худо, но без нее вообще невыносимо. Больно так, что сердце разорваться в клочья готово, держась на последнем издыхании. То ли потому что понимает так, как никто другой, то ли потому что просто есть. Верит потому что.        Потому что она иногда зовет ее «Ксюшенька», а та даже не фыркает на это. И целует так, как не делал ни один мужчина до — рвано, с животной жадностью, но придерживая ее голову двумя руками, придвигая ближе.       Марта ведь любит много и часто, пускай и тщательно это скрывая.        Ее бы кто так любил.        А болезнь Ксюшина, в отличие от внутренности ее, реальной оказалась, и совсем нешуточной, да еще и прогрессирующей. Это могло бы не касаться Марты, если бы не мешало делу — сама судьба в душу ей залезть велела. Один раз она даже не пришла на встречу, назначенную самой Нечаевой же — в оправдание свое только позвонила то ли пьяная, то ли не в себе.        Марта после этого только недовольство свое выражала. Времени итак в обрез было, а та в разы сокращала его еще.       — Если вы так продолжите — останетесь без адвоката. Решили из себя здоровую строить — стройте реалистичнее. — раздраженно хрипела она, глядя ей в лицо, которое и лицом-то в тот момент назвать было сложно — небольшой череп, обтянутый кожей с впалыми глазами-синими пятнами.        — Постараюсь, — особенно безразлично бросила она, подняв брови и сунув руки в карманы. — Не актриса, уж простите.        — Судье мне это предлагаете говорить?        — А разве в этом не заключается ваша работа? — огрызнулась Нечаева, с агрессией выдвинув нижнюю челюсть чуть вперед. — Ну, разговаривать с судьей. — и наклонилась, едва ли не дыша в ее лицо, обдавая его теплым воздухом.       Марта может и опешила, но удивлена не была.  От таких как она стоило ожидать только такого.        — Так не мешайте мне это делать, — отрезала Матвеева. И глядела на нее долго и пристально — несчастная и замученная, худющая как смерть. Либо бухала, хотя, конечно, это наименее вероятно. — Плохо выглядите, Ксения.       — И вам хорошего дня, Марта, — она развернулась на пятках, спеша уйти, попутно доставая из кармана электронную сигарету.        И вот под самый откос, как помнит Марта, пошло все именно с этого момента.        Четыре месяца назад.        — Марта, предлагаю выпить за вас, — Нечаева поднимает бокал с виски. — Все вот это — она обводит рукой ресторанный зал. — ваша заслуга. — и кивает головой в знак благодарности.        Не то, чтобы Марта каждое свое законченное дело отмечала  вот так, сидя в ресторане с бутылкой на двоих, но тут иной случай —  полтора месяца работы почти без сна не могли остаться не оцененными, да и Ксения выступила инициатором — грех отказываться.        —  Льстите, Ксения, — Марта самодовольно улыбается — и вправду молодец же, хоть по головке гладь. — Как отмечать будете? С семьей? — спрашивает скорее для того, чтобы поддержать разговор, не ожидая особо оригинального ответа.         Та усмехается, делая большой глоток.        — У меня из семьи — бывший муж-гей. В Сиэтле живет. Далековато, сука, не отпразднуешь даже, — насмешливо цыкает, с грохотом опуская стакан на стол. — Домой поеду. Спать.        Марта удрученно опускает глаза — как адвокат  она определенно специалист по некорректным вопросам, хотя и услышать такой ответ точно не ожидала. И тоже пьет в одну руку с ней. Виски неприятно жжет горло, но та все равно глотает — терпеть его не может до глубины души.        — А я к дочери бы поехала, — Матвеева жмет плечами и легко хихикает от собственных мыслей. — Смешно выходит как-то: у меня тоже муж бывший. Не гей, конечно, но сволочь та еще. Вот она с ним и живет.        Ксения молчит, выпуская пар от Джула из носа.        — А почему не едете? — поразмыслив, задает вопрос та.       — У нее танцы. А потом как-то поздно.       Только молчать будет, что у Марты всегда «поздно». Как раз из-за Ксюш таких — почти ведь образ собирательный, олицетворяет проблемных клиентов ее, с которыми работать приходится долгие месяцы. Не они, вроде, виноваты, а сама Матвеева, но обидно все равно.         На этом разговор о семьях кончается, ибо никто больше не желает продолжать эту бессмыслицу. Только Марта всё же спрашивает, почему за столько лет она так и не нашла себе нового мужчину. Нечаева мнется, отвечая, что ее в жизни интересует другое. Что такое это «другое» Матвеева не уточняет — раз не рассказала, значит на то есть причины.

***

      В квартире у Ксюши темно и затхло — будто и не живет там уже никто долгое время. И как в аптеке отчего-то пахнет — повсюду упаковки от таблеток, пустые чашки с остатками растворенных лекарств. Одеяло у нее жесткое и будто накрахмаленное, холодное, пыльное.        Губы Нечаевские скользят по шее, сосут и ласкают жилки и вены на ней. Руки у нее повсюду, на каждой части ее тела, практически под кожу лезут, содрать хотят. Марте кажется, что она окончательно сошла с ума, вновь поддаваясь сиюминутному порыву, касаясь ее по-женски мягкой кожи. А та не останавливается — вжимает ее в матрас, сбрасывая с себя пиджак.       — Зачем? — шипит она, упираясь ладонями ей в плечи. Но не отталкивает, наоборот — легко давит на них.        Хочет, чтоб той не было рядом. Не чтоб та остановилась, а просто растворилась, не существовала вообще. Но она есть, живая, настоящая, почти сидит на ее бедрах, скользя кончиками пальцев ниже уровня ребер, заставляя тело Марты покрыться мурашками.       — Потому что я тебе благодарна.       На «ты» они переходят как-то совсем уж бесцеремонно и безоговорочно.        Ксюша еще что-то шепчет о благодарности этой сраной, а Марта понять не может, как с ней связано желание трахать ее. Обычно ведь как происходит — конфеты, алкоголь, цветы, а тут еще и секс приятным дополнением идет. Главное, чтобы не заплатила потом — проституция уже получается, еще и со взяткой.        — Я романы крутить с подзащитными как-то не готова снова, знаешь, я только развелась. — слова выходят вместе с воздухом, почти свистят в горле. И почти рефлекторно сама лезет под ее футболку, проводя внешней частью фаланг по животу.        Ксюшины пальцы смыкаются у ее груди, заставляя громко выдохнуть в и без того липкий воздух. В голове мутно и особенно паршиво — это чертовски неправильно, то, что должно было умереть вместе с их браком с Димой, но кожа об кожу развращает, искажая реальность. И кажется, что нет сейчас чего-то более манящего, чем запредельная близость со своенравной женщиной, которая таки добьется того, чего пожелает. А сейчас она, видимо, желает Марту. А та вроде как и не против быть желанной — не была ей уже очень и очень давно.        — Будь проще — не роман, просто секс, — целует около ключицы, хватая ее за плечо. — Вот и все.        А она не умеет быть проще.       Марта повторяет ее слова в голове. «Вот и все».        Вот и все.        У Марты точно.