Жизнь

И в бедных яслях Вифлеема

Под песнь хвалебную Эдема

Младенец дивный воссиял.

Деторождение в дворцовых стенах было процессом одновременно интимным и торжественным, в котором сливались древние обычаи, почтение к сакральному и суровая реальность человеческого тела. В те времена медицина была скорее искусством, чем наукой, и опиралась на столетия накопленного опыта, на веру в защиту духов, на милость богов… Определённо, для женщины из императорской семьи это был не просто физиологический акт, но событие государственной важности. Каждое движение или слово несло отпечаток ответственности за будущее династии, и далеко не личное счастье материнства стояло во главе приоритетов. Императрицу окружали женщины — мужчины никаким образом не должны были присутствовать при подобных обстоятельствах, а если бы появилась, например, угроза жизни матери, то к ней отправили бы лекаря, чтобы он диктовал порядок действий через ширму, — повитухи, каждая из которых знала своё место в этом организованном хаосе. Роды являлись непредсказуемым, однако вполне категоричным событием: либо результат был хороший, либо совсем нет. Комнату для всего подготовили с ритуальной тщательностью: считалось, что чистые и невинные младенцы навлекали злых духов. Как ржавчина цепляется за новый металл, так и отсутствие изъянов у детей притягивает нечисть. Несомненно, это было крайне маловероятно: как знала Мэй, самые жуткие тёмные силы стремятся находить гнилые души в человеческом обличье и лишь таким образом сливаются с чужой плотью. Небезызвестные óни, разве что, могут появиться из уже оскверненного человека. Кицунэ помнила рассказы Араи и о "мелких" существах — каппа, тэнгу, — но их проделки обычно сопровождались рядом причин, как и само появление таких духов... Однако, мешать традиционному процессу и снимать обереги со стен, Мэй, конечно, не собиралась. Сами роды начались тихо, почти незаметно. Санба склонялась над роженицей, ласково, но твёрдо направляя её. Вокруг, едва слышным скрипом от чужих шагов, раздавался деревянный пол. Пахло воском и травами, а за окном дул тёплый весенний ветер, будто напоминая, что мир за стенами дворца равнодушен к тому, что происходит внутри. Молитвы фрейлин смешивались с шелестом тканей и едва слышными указаниями лекаря, звучащими как приказы полководца. Невыносимая какофония её собственного крика. Здесь всё говорило о том, что жизнь и смерть соседствуют ближе, чем обычно. Покои также окружали тлеющие благовония, разместившиеся в керамических чашках. Рядом была стопка полотенец с осторожной вышивкой. Кипящая вода в медных чанах пускала пар, который девушка видела через пелену боли. Самое нужное, медицинские инструменты, старались скрыть при любой возможности, и на виду оставались лишь максимально необходимые. Впрочем, нельзя сказать, что императрица была в состоянии обращать на них внимание. Как раз наоборот. Громкий шум во время процесса считался неприемлемым, за что Мэй была относительно благодарна. Но суета вокруг, запах сакрализованного кипариса и полыни, постоянный шёпот служанок, накатывающая пытка… Действительно, лисьи инстинкты, о которых постоянно галдела Сино-Одори, будто гонялись в груди рыжими хвостами. Мэй хотелось убежать и спрятаться. Не страдать. Это были неописуемые ощущения: от ужаса она не могла поймать дыхание. Руки, обычно сухие и холодные, были скользкими от пота и совсем заледенели. Двадцатидвухчасовые мучения изнуряли так, что кричать в какой-то момент уже не помогало — это лишь усиливало усталость. Но вот — переломный миг. Созерцание того, как рождается новое поколение Хаттори. Гулкое напряжение сменилось криком, и этот крик был не мучением, а провозглашением новой жизни. Тяжесть оборачивается светом, и вдруг зал, ещё секунду назад наполненный тревогой, кажется свежим, как после долгожданного дождя. Повитуха продолжала растирать крошечное тело младенца, умелыми руками осторожно очищая лицо и завернув его в тонкий плат. Она подняла ребенка повыше, чтобы все могли увидеть. Шепот чуть срывался от волнения, но разорвал напряжённую тишину: — Девочка. Стал слышен шелест одежды: придворные дамы опустились на колени, склоняя головы. Мэй, ещё не вернувшаяся в себя, закрыла глаза. Она осознавала важность этой вести. Руки тряслись от облегчения. Другие подхватили: «Первая девочка», «Старшая», «Ах, какая маленькая», «Принцесса будет…» Императрица стерла со лба выступивший пот, рвано выдыхая. Тело было на исходе своих сил, и хотя оставалось немного — родить следующего — ей захотелось всхлипнуть. Она желала дотронуться, но не могла шевельнуть даже запястьем. Лишь с трудом шепнула вопрос с хрипотцой: — Нормально? — повитуха твёрдо кивнула, с почтением ответив: — Госпожа моя, да. Здоровая девочка, — проговорила она чуть громче, чтобы перекрикнуть плач ребёнка. Мэй разжала кулаки, освобождая простынь. Она вдруг почувствовала новую волну, слишком знакомую. Другая женщина, пока остальные засуетились над младенцем, сказала твердо: — Ваша милость, — она медленно кивнула, успокаивая, — отдых позже: рано ещё, следующий вот-вот будет. Вместо отчаянного «не хочу» у неё вырвалось: — Не могу… — от боли, дыхание вновь затерялось в груди. Императрица стиснула зубы от напряжения. Ком в горле пресёк звуки. Через линзу усталости донёсся мягкий голос, принадлежащий уже служанке. — Ваша милость, продержитесь. Пару вдохов осталось, — она замялась, от волнения теребя спрятанные в рукаве пальцы, — Супруг ведь ждёт. Спрашивал о вас, переживал… — из груди Мэй резко выбили воздух, открывая глаза. Сознание ухватилось хотя бы за данную мысль, за принесённую уверенность. Она покивала, роняя голову для короткой передышки. Санба не соврала: предвкушающая тишина наступила быстрее, чем вода успела наполнить пиалу. Рождение второго ребёнка прошло тише. В голове Мэй отрывисто звучало… Получилось. …Словно мантра с небес. Она открыла глаза, изнеможенно взглянув наверх с подушек. Краем глаза следила за акушеркой: та усердно протирала младенца. Рот, нос. Через ткань похлопывала по спине. Кицунэ сморгнула слёзы, с трепетом ожидая нового провозглашения. Наконец, повитуха присмотрелась, застыв лишь на краткое мгновение. — Ещё девочка! — прозвучало громче, разбудив пустоту. Служанки все как одна задержали дыхание на удар сердца. А затем опустились вновь, отдавая почтение крови от крови Ириса. Никто из них не переглянулся, лишь уважительно понизили взоры в пол: личные взгляды уступали преклонению перед священной династией. Они не имели права жаловаться об отсутствии принца. Некоторые, самые юные, утёрли слёзы рукавами. У Мэй, несмотря на утомление, живо расширились глаза. Она быстро забегала ими по младенцу и акушерке, не прикрыв ошеломления. Её сердце остановилось, а затем бешено заколотилось. Императрица прошептала, от удивления забывшись, и сказала просто то, что очутилось на уме: — Опять? — свой голос показался ей чужим. И невозможно было описать эти эмоции — рой мыслей в сознании. Весь спектр чувств: шок, неверие, радость, отрицание. А следом сразу же мысль: Но почему нет? — трепет, осознание… Служанки не вставали с колен до очередного вскрика, сдавленного и несчастного. Звук теперь был мелодичнее, спокойнее, но торжественность от этого не убавилась. Все сразу выдохнули — счастливо, устало. Сама Мэй тоже. По родильным покоям прошёлся шёпот прислуги, словно ветер коснулся штор, а санба весело качнула головой, затем гордо воскликнув на вопрос девушки: — Ещё! Ой, госпожа, ну, Ваша светлость… — восхищёно протянула повитуха, с заботой умывая дочку в тёплой воде. Потом женщина вдруг добавила потише — так, что никто, кроме Мэй, благо, не услышал, — явно себе под нос: — И ведь ребёнок как ребёнок… Так и не скажешь, что… — смешиваясь со звуком плача, прозвучало её бормотание. Кицунэ, откинув голову назад, усмехнулась сквозь головокружение.

***

Выяснилось, что девочки здоровые. И только это знание коснулось ушей кицунэ, как мысль, Всё закончилось, забрала её в сон, словно в бездну, которая поглотила оставшиеся силы её тела и разума. В таком состоянии девушка провела шестнадцать часов — что было не таким уж удивительным исходом тяжёлых родов, — а когда проснулась, то попросила взглянуть на детей. Дочки правда оказались крохотными. Было неясно, что послужило причиной подобной миниатюрности, но Мэй интуитивно склонялась к их истинной природе. Так или иначе, это не вызывало беспокойства служанок или кормилиц: младенцы постоянно спали, как бы делал любой другой новорождённый, успешно кушали и в размере отставали несильно. У кицунэ было время подержать их на руках, поговорить о них с няней, ровно как и рассмотреть. Старшая девочка была укутана синей тканью, на которой разместились вышитые белые ирисы, и выглядела очаровательно. На первый взгляд абсолютно такую же, младшую близняшку завернули в красное. В груди возникло странное, почти необъяснимое чувство, когда дочка справа разомкнула веки и дезориентировано посмотрела на мир. Девушка задержала дыхание, видя перед собой глаза мужа. Настолько они были похожи. Она с трудом оторвала взгляд от одной и снова перевела его на другую, лежащую в кроватке. Мысль обрела чёткость в осознании: — Близнецы, — выдохнула почти одними губами. Две, что Мэй понимала с самого начала, но это знание было поверхностным, теоретическим, пока она не увидела их обеих так близко, не коснулась мнительной дрожью. Кицунэ ощутила гордость и лёгкий страх одновременно. Губы дрогнули в едва заметной улыбке. — Две дочери, — повторила она громче, проверяя, как звучат эти слова. Звучат правильно. Мэй наклонилась над деревянным, узорным ларцом. Её движения были несколько скованными — прошло лишь два дня с момента рождения малышек. И заметила особенность, что, скорее всего, было не случайностью — одна лежала запелёнатая слева направо, а другая справа налево. Детей старались отличать как можно ярче. Иначе они выглядели идентично, а в императорской семье даже очередность рождения, несмотря на отсутствие возрастной разницы, имела веское значение. Девушка почувствовала, как опустились её плечи, и — в голове возникло лишь одно имя — тепло подумала: Кадзу. Две наших девочки. Он приходил к ней. Не мог увидеть, но был неподалёку и проверял состояние, расспрашивая служанок, а те докладывали события в обе стороны. Императрица благодарно кивала на объяснения и пересказы прислуги. — Господин приходил несколько раз, Ваше Величество. Ему поведали новости настолько быстро, насколько смогли. Господин улыбнулся, велел передать так: Позаботьтесь о ней. Скажите, что я рядом, — служанка учтиво улыбнулась, кланяясь. Дальше добавила, — Потом ещё навещал, уточнял что-то. Мэй улыбнулась, радуясь поддержке через закрытые двери и традиции. Однажды за завтраком она получила свёрток с тофу и фиолетовый ирис. Передававшая растение служанка сообщила, что дарение было от супруга императрицы. Когда солнце спустилось за горизонт четвертый раз, она спросила, на какой день её мужу позволят увидеть дочерей, и растерялась от сроков. Для неё не стало новостью, что мать с новорождёнными должны быть изолированы от внешнего мира на какое-то время. Причинами были как практичные аспекты, например, состояние роженицы в послеродовом восстановлении и заразы, так и духовная чистота. Висящие амулеты сразу обрели больше смысла: они были над входом в покои, над кроватью, у колыбели младенцев… Семью охраняли как следует. А учитывая все эти критерии, длительность ожидания составляла бы не несколько дней, а около месяца. Кицунэ, конечно, выслушала все требования, не поведя бровью. Однако, с каждым новым шагом в этом процессе ей становилось всё более не по себе. Вспомнив ироничный взгляд синоби, вынужденного редко наряжаться для подобных строгих мероприятий, Мэй мысленно представила, как Кадзу проходит ритуальную подготовку: омовение рук, окропление водой, и едва сдержала улыбку. Церемония ожидалась полной формальностей — приветствия в окружении служанок, вручение младенцев. Девушка благодарно кивнула на объяснение служанки, хотя про себя решила: такой первой встречи она скорее избежит. Но пока ей хотелось восстановиться, привести себя в порядок, уделить время дочкам, ухаживая за ними. Несомненно, основная забота о детях лежала не на ней, однако Мэй наблюдала за кормилицами с интересом и благодарностью, стараясь узнать как можно больше об их опыте… Ночи становились всё безмятежнее, а восходы солнца всё красочнее, будто сама природа кричала народу о рождении принцесс.

***

— Здравствуй, — как будто упал камень с души. Он пришёл, когда золотистый свет весны уступил мягкой тени вечера. Мэй счастливо улыбнулась ему. Искренне. Не скрывая чувств, подала голос вновь: — Спасибо тебе, что пришёл, — она на мгновение замолчала, следом тихо спросила: — Сложно было?… — кицунэ говорила о преодолении традиции. Несмотря на то, что обоюдное желание встретить друг друга вызвало волну недоумения у женского крыла, по-настоящему перечить императрице никто не смел. Кадзу тепло приподнял уголок губы, шагнув ближе. Качнул головой… — Нет. Хлопот не доставит — исключение сделали, — глаза синоби бегло пробежались по девушке, прежде чем он подошёл. Без колебаний положил руки ей на плечи, провёл большими пальцами по лёгкому кимоно. Девушка ощутила тепло ладоней мужа. Ниндзя добавил мягче, — Если что, уладим, — и задал вопрос, — Как ты? Мэй кивнула, улыбнувшись шире. Она потянулась рукой, чтобы разгладить складку мужского кимоно — за три с половиной года перестала стесняться. Жест был почти небрежный, но полный нежности. — Нормально, — пальцы невзначай пробежались и по вороту Кадзу, поправив его. После довершила, — Хорошо. Восстанавливаюсь. Она поймала чужой взгляд: острые глаза блестели, лишённые всякого холода. В них теплилась радость, облегчение, переживание. Синоби понаблюдал за её движениями, а следом переместил руки с плеч кицунэ на её щёки, обхватывая лицо. Его губы растянулись в неожиданно добродушной, даже светлой улыбке, пока мужчина не прошелестел: — Стойкая, — ниндзя ласково погладил скулу девушки. Конечно, он узнал обо всех главных обстоятельствах, рисках… Мэй молча изучала выражение его лица; его взгляд, мимолётно коснувшийся колыбели с младенцами и вновь обращённый на девушку, — И светишься, — мужчина добавил с коротким смешком. Кицунэ приподняла брови, тихо отозвавшись. — Наверное. Ты ведь тоже рад, — Кадзу спокойно согласился, кивая: — Рад. По-другому, — шершавые пальцы задели край её уха, посылая табун мурашек по шее. Синоби заправил прядь волос девушки. Та тихо вздохнула, вновь поймав его взгляд, и, немного наклонив голову, предложила. — Пойдём посмотрим на них. Он согласно моргнул в ответ, дёрнув щекой. Мэй обернулась к люльке, подходя ближе. Девочки лежали под сёдзи. Тёплый дневной ветер ласкал бы колыбель, если бы кто-то отодвинул бумажную створку в сторону, и навевал ароматы внутреннего сада. Мужчина приблизился, остановившись рядом с императрицей, и посмотрел на дочек с любопытством, хмыкнув. — Старшая, — ниндзя указал на дитя в синем, прошелестев, — и младшая? — он вновь угадал, взглядом обводя черты лица ребёнка в красном. Девушка кивнула, стараясь не показать гордости. Кадзу усмехнулся. — Крошечные. Мэй сглотнула, чувствуя, как в груди разливается тепло. Его выбор слова — простой, полный чувства — оказался удивительно трогательным. — Да, — без видимых усилий, хотя всё же осторожно, она наклонилась над кроваткой. Стараясь не делать резких движений, заправила льновые тряпочки для ухода за младенцами за подушку. Прошуршало спокойное: — Тело не напрягай; мышцы ослабленные… — он кивнул на люльку, наблюдая, как девушка легко поправляет одежду девочек. — Если переставить их подальше от перегородок, можно распахнуть створку шире. Пыли нет — вид выходит на внутренний сад. Проветришь, — Мэй наклонила голову вбок, слушая. — Поняла. Если что, обычно мы в другой комнате. Эта — одна из ближайших. Тут няни, — Кадзу качнул головой, бросив взгляд в сторону. — Скоро станет жарче, вы в духоте. Не полезно. Нужна свежесть, — сказал, опустив руку к краю ларца, но так и не прикоснувшись. Кицунэ поправила складку на рукаве и лишь пожала плечом. Следом обернулась к синоби, смотрящему на малышек с внимательностью, и уловила, как он слабо разжал пальцы на ручке деревянной кроватки. Она поинтересовалась… — Ты когда-нибудь держал таких маленьких? — мужчина чуть выгнул бровь на вопрос, поднимая мягкий взгляд. — Нет, — он снова изучающе глянул на дочек, будто что-то прикидывая, а затем, не дожидаясь, пока ему предложат, спросил с интересом, — Можно? В голове мелькнули нагнетающие предостережения нянь о том, как необычно и даже опасно допускать к новорожденным людей "извне". Но он не извне. Он отец. Если уже увидел их, почему нельзя коснуться? Девушка согласно кивнула, оценивая состояние девочек. Те спали довольно глубоко, мирно посапывая в люльке. На мгновение Мэй оглянулась на младенцев, её взгляд задержался на них с мягкой нежностью. Затем она снова обратила внимание на мужа и лёгкая любопытная улыбка тронула её губы. Возникла дилемма: — Кого? Ниндзя слегка нахмурился, потом тихо прыснул. Покачал головой. Он дёрнул плечом, словно отмахиваясь от вопроса. — Разница… Обеих нельзя? На лице Мэй появилось слегка застенчивое, но явно озорное выражение, а пальцы осторожно потёрли висок. — Да, — произнесла она тёплым тоном. — Две девочки, в конце концов. Возьми сначала одну, потом другую, если хочешь… С обеими сразу немного неудобно, — её глаза блестели, словно императрица уже представляла себе, как Кадзу справляется с двумя малышками одновременно. Кицунэ невзначай заглянула в окно, не желая открыто проявлять насмешливость. Он отчётливо прошелестел ответ, явно ухмыляясь, и это было слышно. — Как хочешь. Девушка взяла паузу, а затем без спешки протянула руки в колыбель. Ребёнок, укутанный в рубиновые пелёнки с золотой вышивкой ирисов, почти ничего не весил. Она на секунду прижала младенца к себе, придерживая головку, а затем передала его супругу и заговорила голосом на грани шепота: — Да, держи её так… — Мэй аккуратно уложила ребёнка в руки Кадзу, давая ему возможность сделать это самостоятельно, не руководя чужими движениями, как только синоби поддержал все нужные места. Дитя даже не пошевелилось, её крошечное тело было совершенно спокойно. Кицунэ кивнула с удовлетворённым выражением, отступая назад, — Всё. Мозолистые руки, привыкшие к грубой работе, сейчас были исключительно осторожными. Касание ко лбу дочки вышло бережным, как к драгоценному. Девушка наблюдала, как синоби аккуратно погладил ушко девочки, отчего-то сглотнув. Он едва заметно покачал головой, сочетая во взгляде мягкую иронию и нежность, будто отрицая что-то. Словно неверие. Он видит, понимает, что происходит, но среди едкого дыма трудно поверить в возможность прикоснуться к дорогим благовониям дворцовых покоев. Я вижу — он рад. Так случается, когда человек достигает мгновения, которое казалось ему далёким, но вдруг осознаёт, что он всё-таки здесь… и всё равно не может поверить, что оно настало. Думал ли когда-нибудь о том, что обретёшь семью, детей?.. Мэй моргнула, прогоняя дрожь ресниц в ответ на мысль. Неподалеку были татами, куда они решили сесть. Малышка спала хорошо, так что сразу перекладывать её обратно не стали; было неизвестно, когда будет уместно встретиться вновь, не вызывая у придворных напряжённого фурора. Им обоим хотелось находиться ближе друг к другу, пока это было возможно. Мужчина сел так, чтобы младенец лежал "лодочкой" на его ногах, а императрица заварила чай. Не чувствуя сестры в кроватке, старшая девочка завозилась, и Мэй тоже взяла её на руки. Потом, помешивая травы в вскипячённой воде, кицунэ завела беседу об отвлечённом. Ниндзя, более разговорчивый, чем обычно, вкратце дал знать о последних событиях во дворце, которых было немного. Девушка рассказала о своём обустройстве и знакомстве с некоторыми нянями. Будничное, ничего не выражающее лицо Кадзу означало ровно противоположное: предельную заинтересованность. Он лишь губил чай и задавал уточняющие вопросы. Разговор сам по себе перетёк в прошлое, хотя только Мэй выражала ностальгию открыто. У неё возникло желание написать Чонгану лично, несмотря на то, что новости о рождении принцесс очень быстро разлетелись бы по всей Нойрё. Хотелось отблагодарить лекаря. Синоби поддержал, намекнув на то, что эта переписка велась в обе стороны уже достаточно давно. Когда солнце начало садиться за горизонт, одна из женщин забрала новорождённых на кормление, и мужчина тоже встал, собираясь уйти. Как бы Мэй не скучала за ним, как бы ей не хватало его спокойного молчания и надёжного присутствия, она ободряюще улыбнулась, кивая. Ниндзя молча поднял её на ноги, помогая встать с татами. Сразу после обнял. Кицунэ ощутила тепло его рук… В этом объятии она нашла умиротворение, которого ей так не хватало за последние дни. Девушка мягко выдохнула, уткнувшись носом в ткань его кимоно. Как всегда, лёгкие окутал привычный запах листьев и чего-то слегка резкого, что всегда ассоциировалось с ним. Узкие ладони скользнули по её спине, задержались на лопатках. — Отдохни, родная, — прозвучали над её ухом слова, словно растаявшие в воздухе, пока горячее дыхание коснулось шеи. Мэй прижалась чуть сильнее, спрашивая тихо, почти шёпотом: — Вернёшься? — тёмные ресницы ненадёжно скрыли уязвимость взора. Он ведь всегда возвращался, как луна, что скрывается за облаками, чтобы вновь озарить ночь своим холодным светом. Кадзу слегка отстранился, чтобы посмотреть в глаза. В колком взгляде читалась твёрдая уверенность, подкреплённая лёгкой усмешкой. — Всегда, — коротко, без колебаний. Императрица кивнула, позволяя себе едва заметную улыбку, в которой скрывалось многое: благодарность, надежда и тихая, нежная грусть. Он осторожно провёл пальцами по её щеке, убрал выбившуюся прядь волос и слегка сжал её плечо, прежде чем поцеловать в висок и отпустить. — Пойду. Береги себя. — Ты тоже, — ответила она тихо, наблюдая, как синоби направляется к двери уверенными шагами, не издавая ни звука. Свет бумажных фонарей заполнил комнату. Кицунэ проводила мужчину взглядом, а затем, оставаясь одна, обернулась к окну. За пределами покоев раздавались звуки сада: было слышно плеск красочных рыб кои в садовой воде под окном, исполняли свои песни цикады, щебеча в густой растительности. Уже в своих покоях для восстановления, девушка кивком поблагодарила кормилицу, вернувшую девочек в их кроватку. Почему-то рядом с матерью они засыпали лучше, хотя она просто пела им, чтобы убаюкать, или всего лишь находилась поблизости. Шестой день изоляции подходил к концу. Небо на западе покраснело, когда Мэй, стараясь уложить спать кряхтящих близняшек, вежливо отказавшись от няни этим вечером, тихо напела колыбельную:

Тихий ветер с гор слетает,

Сны в ладони собирает.

Звёзды падают с небес,

С ними мир в душе воскрес.

Закрывай свои глаза,

Пусть приснятся чудеса.

Пусть цветы в саду цветут,

На лугу бутоны ждут.