the tale of reckless love

      Чуя морщится, когда за его спиной звонко разбивается бокал о стену, а затем и чья-то явно нетрезвая туша с грохотом врезается в стол. Ну почему всегда, когда он собирается провести тихий вечер и выпить после утомительного рабочего дня, случается какая-то хуйня?       Он каждую неделю выбирает какой-нибудь неизвестный бар в Йокогаме в надежде найти то самое место, куда захочется вновь вернуться, где можно будет притвориться, что он вовсе не правая рука босса Портовой мафии, держащей в страхе весь город. Просто Чуя, зашедший продегустировать бокальчик красного сухого перед тем, как завалиться спать в своей пустой квартире.       Накахара со стуком ставит бокал на барную стойку, и вокруг пальцев, обтянутых чёрными перчатками, неожиданно загорается алое свечение. Даже его собственные способности бунтуют против этого утомительного шума, а виски уже начинают ныть из-за мордобоя, разворачивающегося за спиной.       Он спрыгивает с барного стула и сжимает руки в кулаки, когда телефон во внутреннем кармане плаща издаёт совершенно громкий и неприличный звук — что-то среднее между стоном и скулежом. Лёгкое раздражение мигом сменяется недоумением, а кончики ушей и щёки слегка алеют, когда он замечает, какой недоумённый взгляд посылает ему застывший с полотенцем и бокалом в руках бармен.       Чуя матерится, когда этот звук снова раздаётся из-под плаща, и выхватывает телефон, уже зная, чьих это рук дело. Скумбрия мне нужна твоя помощь (*°▽°*) ты ведь ещё в состоянии отвечать на мои сообщения (¬_¬)

Чуя

какого хуя, Дазай?

Скумбрия о-о-о, так ты заметил новый рингтон (◡‿◡ *) надеялся, что это произойдёт посреди собрания ПМ, но так тоже ничего

Чуя

какого чёрта тебе нужно?

и я даже не хочу знать, что это за звук,

проклятый ты извращенец

      Чуя переводит телефон в беззвучный, надеясь позже разобраться и поменять долбаный ринготон, и возвращается в диалог. Так повелось, что Дазай пишет очень редко и только в двух случаях: если он в полной жопе или если ему слишком скучно. Оба варианта нежелательны. Скумбрия меня искренне обижает, что ты уже успел забыть тембр голоса своего бывшего напарника (╯︵╰,) доки рядом со станцией Исого, жду       Накахара со злостью сжимает телефон в ладони и возводит глаза к потолку бара. Его искренне бесит тот факт, что Дазай даже не сомневается, что Чуя к нему приедет. На короткое мгновение ему хочется послать этого недоумка на хуй — пусть выпутывается из своего дерьма сам. У него есть детективы из долбанного агентства, тигр на побегушках и даже Акутагава. Тот поломается, конечно, для вида несколько секунд, но всё равно сорвётся на помощь — такой уж он человек.       Чуя бросает на барную стойку несколько йен и гравитацией отшвыривает в разные стороны дерущихся в проходе пьяных придурков. Не поедет он никуда.       Он втягивает носом холодный осенний воздух, зажимает сигарету зубами и щёлкает зажигалкой. Ёбаный Дазай умудрился испортить и так не самый лучший вечер, уже даже не являясь членом Портовой мафии. Он не обязан срываться к нему по первому зову, словно псина, которую тянут за поводок.       Лёгкие наполняются дымом, а голова — непрошенными мыслями. А что, если ему действительно нужна помощь? Могло ли оказаться так, что ему правда больше некого звать? Чуя хмурится и садится на байк. Нервно жуёт фильтр сигареты и сжимает ручки мотоцикла едва не до скрипа.       Хуйня это всё.       Чуя заводит мотор, щелчком отправляет докуренную до фильтра сигарету в сторону и трогается с места. Ветер бьёт в лицо наотмашь и шепчет на ухо, как сильно Накахара будет себя корить, если вдруг Дазай сдохнет, где бы он там сейчас ни находился и чем бы ни занимался. Чуя не верит, конечно, что тот может так легко помереть… только если сам этого не захочет.       Он сжимает челюсти до скрипа, когда осознаёт, что пропустил поворот в сторону квартиры и неосознанно мчится по ночной Йокогаме прямо к Исого. Может быть, Дазай был прав? Может, он и правда псина, которую зовут, когда угодно хозяину.       Чуя сглатывает, потому что чокер на шее внезапно ощущается туже. Так, словно он волочится по земле вслед за натянутым до боли поводком.       Бесит.       Мори-доно как-то давно сказал, что между ними двоими особенная связь. Чуя тогда лишь фыркнул и едва не сплюнул от негодования на ковёр перед столом босса — уважение перед ним и страх от реакции Анэ-сан не позволили. Ему хотелось сказать, что это всё чушь собачья; что Дазай — последний человек в этом мире, с кем бы хотелось таскаться по трущобам, выслеживая врагов; что их блядский «дуэт» держится только на способностях; что лучше он бы взял себе в напарники плюшевого мишку Элис — от него толку было бы больше, чем от этого идиота.       Босс, кажется, прочитал тихую тираду по полыхающим гневным отрицанием глазам напротив и привычно склонил голову вбок, охлаждая чужой пыл одним взглядом.       Так, будто он видел гораздо больше, чем остальные.       В следующий раз Мори-доно сказал то же самое, когда Чуя, услышав новости, на ходу начал придумывать способы выследить и казнить Дазая за предательство мафии. Он предусмотрительно сложил руки в замок за спиной, пряча дрожащие то ли от ярости, то ли от разочарования пальцы.       — …и, учитывая вашу особенную связь, я не буду просить тебя поступать с ним так, как мы обычно поступаем с предателями. — Пауза. — Это было бы крайне недальновидно с моей стороны. Портовая мафия его не тронет.       В тот момент Чуя понял: дрожь была вызвана отнюдь не яростью и не горьким разочарованием в уже бывшем напарнике. Он боялся, что именно ему придётся расправиться с Осаму. Осознал это, когда по телу прошла предательская волна облегчения, а чёртов поводок окончательно обвился вокруг шеи, когда он обнаружил обугленные следы догоревшего чёрного плаща, что раньше лежал на чужих худых плечах.       Если это и есть пресловутая особенная связь, лучше бы её не было, потому что Чуя уверен, что она односторонняя.       Он давит по тормозам, и колёса мотоцикла со свистом останавливаются в доках.       Чуя глушит мотор, слезает с сидения и сразу же взмывает вверх на гравитации, оглядываясь по сторонам. Сначала он видит только крыши промышленных зданий и складов, но затем краем глаза замечает какое-то светлое пятно… болтающееся в воздухе?       Он что?..       Накахара с грохотом опускается на крышу одного из складов и подходит к краю.       — Чуя, ты опоздал, — говорит Дазай.       Ну конечно, блядь. Одна нога этого идиота запуталась в какой-то верёвке и он, похоже, грохнулся с крыши и повис вниз головой прямо над грудой острого железа, валяющегося внизу на земле. Дазай, как ни в чём ни бывало, машет ему рукой, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, только лицо покраснело так, что даже в ночи заметно. Чуя хочет оставить его висеть тут и, возможно, даже чуть подрезать верёвку, чтобы он свалился на ёбаные острые шпили внизу и больше никогда ему не писал.       — Какой же ты мудак, — говорит Накахара. Он садится на край крыши и достаёт из кармана пачку сигарет. — Я и не собирался приезжать.       — Ты совсем не умеешь врать, — как-то нежно улыбается Дазай, и Чуе хочется закрыть глаза, лишь бы не видеть это выражение на его лице. Неправильное, чуждое, никогда ранее ему не предназначавшееся. — Не хочешь помочь мне?       — Какого хера ты тут делаешь? — устало спрашивает Накахара, затягиваясь сигаретным дымом.       — Видишь ли, я обследовал крыши складов, чтобы понять, с какой прыгать будет повыше, но…       — Просто заткнись. — Чуя со злостью пинает натянутую верёвку, от чего Дазай начинает раскачиваться чуть сильнее. — Я, блядь, думал, ты тут подыхаешь, потому что твою тощую задницу надрали или что-то вроде того.       — Ну, технически, и правда помираю, просто медленно. Ещё плюс-минус девять часов, и у меня произойдёт кровоизлияние в мозг, если я не свалюсь на штыри внизу пораньше, — отвечает он, пожимая плечами. — Не уверен, что буду выглядеть привлекательно в гробу, если это случится…       — Просто… — Чуя глубоко вздыхает и отворачивается. — Почему я, Дазай? Из всех людей в этом проклятом городе ты написал именно мне, чтобы что? Заебать в очередной раз? Ты мог бы и сам выпутаться из этой долбаной верёвки.       Он втягивает дым в лёгкие и смотрит куда угодно, только не на Осаму. Эта ситуация могла бы выглядеть комично, если бы Чуя не чувствовал себя так погано.       — Решил, что стоит сначала написать Чуе, он ведь наверняка как всегда напивается в баре и ничем не занят в пятницу вечером.       Дазай говорит это так обыденно, что Чуя, подгоняемый волной раздражения, вскакивает, хватает верёвку и резко тащит её на себя, не беспокоясь о том, что Осаму может по пути удариться башкой или содрать кожу. О, было бы даже славно. Он хватает его за руку и тянет, пока Дазай вскарабкивается на край крыши, пару раз едва не соскользнув вниз.       Как только он оказывается наверху, Чуя разворачивается и удаляется прочь, подальше от этого цирка.       — Спасибо? — слышит брошенное в спину запыхавшимся голосом.       — Пошёл ты.       Накахара по-детски показывает неприличный жест, но внезапно останавливается, когда слышит, как Дазай говорит:       — Если бы я не сказал, что мне нужна помощь, ты бы не приехал.       Чуя замирает, прокручивая в голове его слова. Не приехал бы? Правда?       — У тебя дерьмо какое-то вместо мозгов, если ты так думаешь.       Он оборачивается и смотрит на Дазая, подмечая сложенные в карманы плаща руки, опущенные плечи и бесконечную тоску на дне карих глаз. Он никогда не умел общаться с кем-либо по-человечески и всегда предпочитал добиваться своего какими-то ебанутыми и извращёнными методами, вот как сейчас. Чуе почти жаль его. Почти, потому что он и сам такой. Манипуляции и кулаки — вот и всё, что они делят на двоих, кроме самого простого способа общения — слов.       — Может быть, ты и прав, — отвечает Дазай, поднимая взгляд к ночному небу.       Чуя делает глубокий вдох и снова разворачивается к нему спиной. Закусывает губу, жмурится и выдыхает сомнения в холодный осенний ветер. Поводок натягивается вновь.       — Тот бар, где я был сегодня, ещё не закрылся. Если не будешь копаться, успеешь запрыгнуть на байк. Шлема нет, поэтому не расшиби свою тупую башку по дороге.       Он поправляет козырёк шляпы и спрыгивает с крыши на землю, плавно опускаясь на асфальт благодаря Смутной печали.       Позже сквозь рокот мотора мотоцикла слышит быстрые широкие шаги и думает, что, может, это и не поводок вовсе, а тонкая крепкая нить, у которой кроваво-красный оттенок.