Родная кровь

Григорий и Аксинья все же решились переехать жить в уже знакомый курень. Аксинья как раз пришлась замечательной помощницой Ильиничне, да и милой подругой для Дуняшки. А Григорий с братом умело делали все по хозяйству. Так действительно было куда лучше. И Петру легче, да и Гришке не так одиноко. Поначалу Аксинья смущалась дюже, но когда поняла, что никто не собирается на нее нападать, никто не будет ее ни в чем упрекать — стала жить, как в родной семье. Даже Петро относился к ней ласково, а к дочкам и подавно. При том все в семье любили Танечку и Василисушку. Ходили и лелеяли девочек, пусть Аксинья иногда строго запрещала это делать, чтобы не избаловать девчонок. Так как все же Аксинья была их матерью, все ее слушали и по поводу детей никогда не перечили. Места всем вполне себе хватало, жили дружно. —Мам, я схожу с тетей Дуней к Дону? — подбегала Танюшка к матери, требовательно спрашивая. Аксинья лишь кивала. —Спасибо, милая Аксиньюшка! Мы в раз обернемся, не скучай! — Дунятка обнимала Ксюшу, кратко чмокала ее в щеку в знак благодарности и уходила за ручку с Танечкой к Дону, там они весело проводили время. И чем дольше Аксинья общалась с Дуняшкой, тем больше любила ее. Любила той нежной материнской любовью, почти так же сильно, как и своих кровиночек-дочечек. Бабушка тоже была рада теперь, могла нянчиться с внуками, часто помогала с Василисой. Ну как помогала... Аксинья не требовала помощи, просто иногда нужно было действовительно дать молодым побыть наедине. Иначе так и сойти с ума недалеко! —Ну как тебе жизнь в этой семейке? — улыбался Григорий, греясь в лучах солнца на берегу Донца. Они с Аксиньей лежали рядом друг с другом, наслаждаясь моментом полного одиночества, растворяясь друг в друге. Сейчас был только он и она... —Любо... Не думала, что смогу жить так... Будто так и надо, будто мы вот так вот и жили, будто я твоя законная жена... Григорий усмехнулся, приоткрыв глаза, глядя на Аксинью. —Ты мать моих дитев... А это куда важнее. Люблю дюже тебя, Танюшку, Ваську... Иногда так берет эта любовь... Я рад, что мы можем остаться наедине. Да и дома вроде никто не против, ежели я ласкаюсь к тебе... Аксинья смутилась и улыбнулась. До сих пор при всех не желала показывать свою любовь и ласку к Григорию. Порой кинет полный преданности и нежности взгляд, на том и кончится дело. А взглядом не приласкаешь! Григорий приобнял Аксинью и нежно поцеловал в губы. Казачка прикрыла глаза, в следующий раз уже сама целуя своего казака. Да так и зацеловались, пока солнышко не скрылось. —Засиделись мы тут, Гриш... — грустно вздохнула Ксюша, лежа в объятиях своего благоверного, — чего доброго заждались нас уже... — шептала Аксинья, а сама жалась к Григорию, как кот к печке. —Да пущай ещё подождут. У наших дочек, поди, нянек больше, чем у царских особ. Парочка рассмеялась и вновь погрузилась в свои мысли, в нежности, в полное одиночество. Ушли только тогда, когда месяц уже отчетливо виднелся в небе, ярко освещая путь влюбленным: дюже ясная погода стояла, ни облачка, все звезды видны. Когда те пришла в курень, никто и не печаловался по ним дюже. —Вечерять-то будете, голубки? — с добрым смехом спросила Ильинична, которая до сих пор не спала, видно, ждала. —Позоревали уже, маманя! — отозвался Григорий, на что Аксинья покрылась румянцем и ткнула Гришку в бок, чтобы не гутарил чего лишнего. —Ладно... Спят девочки уже, вы ложитесь. Не будите почем зря, устали уже. — заботливо сказала бабушка, кратко кивая. Молодые долго не сопротивлялись, ну и ушли спать. И в тишине с ночного возбуждения ещё долго шепотом переговаривались о том и о сём. О хозяйстве, по большей части, о дочках, да об любви друг к другу. Чмокнулись на последок и уснули. Вот так было хорошо в Мелеховской семье, и хозяйство справно, и дети здоровехонькие растут. Когда ещё Танюшка подросла, вытянулась немного, по хозяйству активно стала бегать, то уж неразлучны стали с Дуняшкой, как сестренки-близняшки. Правда, Дуняшка была более взрослым и неповоротливым подростком, в отличии от тонкой и невмоготу худощавой Танюхи с длинными темными волосами. Василиса подросла и стала носиться в компании с девочками соседскими, дюже была общительная и любознательная: если Аксинья не переживала боле о своей Танечке, то за Васю сердце болело часто. Глупая девчонка — не уследили и враз волосы себе чикнула чуть ли не под корень. Ругалась тогда Аксинья славно, даже Григорий ее стал побаиваться опосля, а Петр так вообще прятался, боялся ступить не так. А бабы-то поняли горе, сами не сдержались, чтобы не упрекнуть глупую непоседу: на мальчонку до жути была похожа! Месяц дома ее Ксюша продержала, а потом с позорным каре выпустила всё же, больно жалко стало, мать же. —Ох, и в кого она такая... Характер не сахар! Бойкая больно. Ужас. Сестренка же Танюшке, по всей крови родная, до капельки кровинушки, а вона как... Разные, точно корова и утка. — удрученно говорила Аксинья, опуская глаза в пол. Ильинична ей заменила мать, подбадривала как могла, поддерживала. Аксинья привязалась к ней за это, как к родной, да и правда родней матери она ей стала. —Дочка, да ты не горюй! Ить Гришка тоже глупой дитем был. Что отвернешься, то новая беда в хозяйстве! Ни на секунду ни оставишь. —Он же мальчонка. А тут девка. Да не хухры-мухры. Мать будущая. А она что выдумывает! Хуже мальчонок стала, невыносимая чахотка! — сжимала губы Аксинья. Корила себя за неправильное воспитание. Думала, что хорошая мать должна иметь хороших детей, а оно вот получается, свет клином не сошелся и уже чуть ли не плачет, думает, не вышло что-то. —Ксюша, родная, да оставь ты! Оставь. Справная девка буде! Ты подожди годика 2-3, это ить сейчас тяжело, потом облехчаеть... Буде у нас не хуже Танюшки. — твердила старушка, поглаживая Аксинью по плечу. Та горько улыбнулась. —А Таня где ж? —Да с Дуняткой где-то бегают. Сестренки родные точно! Вот же привязались друг к дружке. —Дуняшка вот... Гарна девка. И за Таню не боюсь: плохому ить не будет приучать. Прибегут, бывает, раскрасневшись и рассказывают всё, где были, кого видели... И так долго две матери изливали душу. Ильинична об Петре обмолвиться любила, роптала на его судьбу несчастную, а Аксинья лишь слушала да утешала, всё обещалась ему пару присмотреть, приискать. По Гришке давно не печаловалась, молчала. А что было говорить? Вот она, жонка его под руку сидит, да говорят об ихних детишках. Чего об нем, об большом дитине, горе нести? Разве что Аксинья могла чего взболтнуть и была самая любимая тема. Любили Григория дюже обе всё же. Одна мать, а вторая самый близкий человек. —Хорошо у вас всё с Гришкой то? А Ксюша краснеет, в пол глазёнки лукавые и влюбленный опускает. Сразу в них какой-то огонек загорается счастливый. И даже счастлива она. —Хорошо с Гришей... А чегось нам сделается? Любо-дорого смотреть на него, расцвел в родименьком доме. Сестренка, брат и мама рядом, ему не хватало вас всех... Ильинична смахивала скупую бабью слезу счастья. —Захворал бы он без тебя, Аксиньюшка. Ты ему как лучик света землице. Не могет он без тебя жить! Не хочет... Любит дюже, да и как ласков с детишками! Обмякшал душой Гришенька, девки-то всяко душу мягшать заставляют, сердце ходуном ходит, не прикрикнешь же на них – расплачутся... Угождает вот всем. —Я не сомневалась, что хорошим отцом Гриша будет. Сомневался долго, что Танюшка его... Да нет, — Аксинья полугрустно, полуспокойно усмехнулась, — его. Его дочка. Его девчонка. Знаю, что его, от него родилась. А баба она всегда лучше знает от кого дите зачала. Так ежели не Гришкин, то со стыду сгорела, не жила бы с ним... —Наша кровь, Танюшка вон, Дунька вылитая! Только разве что подрастет округлеет, ох берегись Ксюша, женихи за подолом тащиться будут. Аксинья смеялась лишь. —Буде! Скромная она у меня. Не помышляет об казаках покуда... Женщины улыбалась и долго-долго вели беседу. Мужчины на гумне, девочки где-то бегают, а две матери, безумно любящие своих детёв, сидят и ведут полюбовный диалог. А однажды притащил Гришка Васюку за руку в курень. Аксинья увидела эту картину и лишь руками всплеснула, требовать объяснений стала. А Гришка так руку в верх поднял и крепко в кулак сжал. Что-то невнятно рыкнул, руку отпустил и выскочил из хаты вон. Аксинья глянула на дочку, а затем переглянулась с Таней, которая мирно сопела у прялки, но проснулась быстро и испуганно моргала на сестру, то на мать. —Ух, чертовка! Что натворила, чем батьку довела? Из куреня ни ногой. Узнаю, что выбралась, лично голову откручу! — гаркнула мать на младшую и за Григорием вслед – успокаивать. —Ну что ты, поблудная, опять учудила? — роптала старшая сестра, начиная крутить колесо прялки. Голос у Тани был ладный, низкий, но говорила она часто довольно тихо, испуганно. А когда развеселится,так начинала петь, словно пташка. —Цыц! — взъерошилась малкотня, показывая указательный палец, — Танька, не обзывайся, мамке скажу, ишь! Ничаго не делала. — и гордно шлепнулась на лавку. Таня цокнула и поджала губы, ждала беды. А Ксюша тем временем около Григория стояла. Молчала, верно ждала. Знала, что расскажет. Григорий долго махал руками в воздухе безмолвно. Наконец кровь от глаз отлила, на человека стал похож. Увидал Аксинью, признал. Она осторожно взяла его руки в свои и погладила большими пальцами, чуть взволнованно и выжидающе заглядывая в черные глаза. Григорий расслабился. Знал, что одно неверное движение и сожмет руки Аксиньи до хруста костей. Знал – поэтому вздыхал, держал себя в руках, успокаивался ради Неё. Смотрел в преданные любимые глаза и чувствовал, как вроде отпускает. Мягчает отягощенное ужасом сердце. Никогда на Аксинью руки не поднял. Не смел, не заслужила она... —Васька... Вот... Поскудница мелкая. Черт бы ее побрал, путается с козлом этим, чтоб его трижды, проклятого, расстреляли... — Григорий вновь изменился, перекосила его злоба, но Аксинье навредить не смел. Руки у него как отнялись, венки на шее вздулись. Аксинья мало что поняла, но сейчас не в дочке дело было. Если этот гнев не успокоить, чего недоброго случиться. Аксинья резко прижалась к Гришке и жадно, требовательно поцеловала. Сначала ничего не изменилось, но почувствовала, как губы его мягшают, как руки нежно и ласково поглаживает ее по спине. Чуть отстранилась и приоткрыла глаза — Гришка любовно глядел на нее своими карими глазами и улыбался, как дурачок, будто его холодной водой окатили. Аксинья вновь прижалась своими губами к его губам, только теперь более нежно, мягко. Григорий поддался. Затем поцеловала его руки и совсем уж поняла: расслабился миленький, обнял со спины, обдал шею горячим дыханием, да прикусил так слегка, игриво. А затем и поцеловал так сладко, у Аксиньи ажник дыхание сперло. Вздохнула она, глотнула немного воздуха, а он опять ласкается. Аксинья зарделась вся, раскраснелась, почувствовала его руки на своих грудях, да так и ахнула: слишком уж сильно отвлекла, получается... А как почувствовала, что под кофточку лезет, так и сама забылась томным ожиданием. Прижалась к Гришке всем телом, но все же прервала его. —Гриш, увидют, что подумають...? — томно спросила Аксинья, тяжело вздыхая. Григорий аж оторопел и закраснелся, поцеловал Аксинью в макушку и крепко вздохнул запах чистых душистых волос, откачнулся. —Так о чем это я? — Гриша хмыкнул, а Аксинья быстро застегнула кофту, одернула и влетела в дом быстрее пули. Ваську не увидела, а Танька опять прикорнула за работой. —Танюшка... Тань..? — тихо протараторила Аксинья, подходя к дочери. Та приоткрыла глаза и сонно подала голос. —Васька где, Танечка? — спросила мать, на что Таня чмокнула губами совсем по младенчески и проулюлюкала: —на лавке молчала.. Мм не знаю.. Аксинья напряглась и подумала, что как только увидит, то задушит эту поганку. На печке было пусто, да и вообще кроме Тани как будто никого не было. Григорий тоже подоспел в том, а вот теперь Аксинья обрадовалась, что кроме Тани никого не было. Гриша даже развеселился, что дочка уснула за прялкой. Отрицательно помотал головой, по отцовски заботливо чмокнул ее в щеку, поднял на руки и отнес в кровать, чтобы удобнее было. Аксинья чуть не всплакнула от несправедливости и мирности одной дочки и такому распутничеству другой. —А где Петр? — невзначай спросила Аксинья, желая отвлечь Гришу. —На игрищах небось! — усмехнулся Гриша, за что получил нагоняй от Аксиньи. —А может и мне на игрища пойти, м? — наигранно улыбнулась Ксюша и закатила глаза. Гришка шутку-то понят, повеселел, усмехнулся. —Ишь! Ну погуляй покуда! Аксинья прищурилась по-кошачьи и подошла к Гришке, аккуратно трогая его плечо. —А что...? Я барышня незамужняя, дети уже взрослые... Не грех поразвлечься с казачками. — томно прошептала Аксинья, хотела было пройти мимо Григория, но он ее жалко ухватил и прижал к себе. —Своего казачка мало? — сверкнул Григорий зубами, вскинув брови. До сих пор улыбался, ведь знал, что шутит чертовка. —Свой казачок на игрища не отпустил бы, сам ублажил. Я не последняя на гумне! Захочу, к моей юбке 10 таких как ты прилипнет! — Аксинья сама прижалась к Гришке и поцеловала в уголок губ, облизывая пересохшие губы. Григорий властно впился в ее шею, крепко целуя. С губ аксиньи слетел непроизвольный сладкий стон и она прикрыла глаза, укусив свои губы до крови. —Вот чертяка.. Гриш, пусти... — засмущалась Ксюша, хотя вырываться не думала.