Отче, я согрешил

      Над их скромной церквушкой на окраине штата Техас светит палящее полуденное солнце. Сегодня, в этот прекрасный воскресный день было необычайно мирно. С утра из полей привезли овёс и из булочной близь церкви уже приятно пахло ароматным хлебом. Аргенти, юного пастора, лишь отвлекали мысли телесные, от главного — духовного. Он стоически сопротивлялся им, внимательно вслушиваясь в слова прихожанки в исповедальне:       — Моя последняя исповедь была пять дней назад. С тех пор во мне взыграли грехи зависти и уныния. — Девушка замолчала, не решаясь продолжить.       — Рассказывай, дитя моё, Он слушает. — Голос Аргенти, мелодичный и спокойный. Многие описывали его как божественно красивый. Священнику не нравились такие эпитеты, к гордыне он не был склонен.       — Я думаю, что не достаточно красива. Вокруг меня все и лицом и фигурой хороши, лишь я одна ничем не выдалась. Все подруги уже замужем, а я в свои двадцать лет до сих пор в девках сижу. Да и кому может приглянуться такая уродина как я?       С грехом уныния к Аргенти редко обращались в этой деревне, обычно это были матери, глубоко тосковавшие по ушедшим в мир иной детям, но никак не молодые девушки.       — Ох, Отец, я так завидую своим подругам. Кроме того, что они красавицы, они и при мужьях, и хозяйство своё у них есть. Это я одна у родителей на шее сижу.       — Дитя, все мы создания Божие. Мы прекрасны такими, какими нас создал Он. И чистота твоей души, то что ты осознаёшь свою греховность делает тебя ещё более прекрасной, чем ты есть.       — Отче, вы мне льстите. — Даже через перегородку в исповедальне можно было понять, что девушка залилась краской и засмущалась, не ожидая такого количества комплиментов.       — Вовсе нет. Я лишь говорю то, что знаю точно: красота — есть в каждом. Просто у каждого она разная.       Девица задумалась на несколько долгих минут, Аргенти не торопил её, понимал, что ей нужно многое обдумать и принять.       — Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную.       — Бог, Отец милосердия, смертью и воскресением Сына своего примиривший мир с Собою и ниспославший Духа Святого для отпущения грехов, посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. И я отпускаю тебе грехи во имя Отца, Сына и Святого Духа. Господь простил тебя. Ступай с миром…       — Спасибо, Святой Отец. — Дверь исповедальни со скрипом открылась, девушка вышла в приподнятом настроении духа и это было самое любимое в работе Аргенти. Дарить людям надежду, наставлять на путь истинный заплутавшие души.       Дверь исповедальной вновь отворилась. На скамейку кто-то чуть ли не упал с металлическим звоном шпор.       — Отче, я согрешил. — Хриплый мужской голос окатил Аргенти мурашками с головы до пят. Голос, что не был похож ни на один из голосов прихожан этого небольшого городка. Священник даже немного замешкался, но прочистив горло спросил своим привычным нежным голосом:       — Когда Вы в последний раз исповедовались, раб Божий?       — А х- — речь мужчины внезапно прерывается. Аргенти прикрывает глаза уже намереваясь начать тираду про сквернословие в Доме Божьем, но исповедующийся продолжает и богослов не смеет его прерывать, — Очень давно. Я даже плохо помню, как у вас тут всё заведено.       — Можно ли узнать причину столь редких визитов в исповедальню? — Аргенти не должен был задавать этот вопрос, но ему стало слишком любопытно, чтобы не сделать этого. На несколько секунд повисла тишина.       — Нет. — Было сказано даже излишне грубо. Аргенти принял этот ответ.       — Пусть будет так. За какие грехи хотите покаяться перед Создателем Нашем?       — Я… Не знаю. За все? — Мужчина за перегородкой тяжело вздыхает, даже отсюда пастор чувствует его специфическое амбре: резкий запах сигаретного дыма с ноткой чего-то металлического и с помесью сладковатого запаха, скорее всего, алкоголя. — Блять… Зачем я вообще это затеял?       Святой отец делает вид, что пропускает ругательство мимо ушей. Мужчина по ту сторону явно в сложной ситуации, он запутался. Долг Аргенти помочь ему.       — Просто расскажите мне, что Вас тревожит.       — Я плохой человек, Отче. — Говорит со стальной уверенностью, словно это непоколебимый догмат. — Я убил… много людей. Вы наверное сейчас же побежите трещать об этом шерифу, да?       — Вовсе нет. — Крайне оживлённо и не менее уверенно ответил священнослужитель. — Вы должны понимать, что всё сказанное в этой исповедальне останется исключительно между нами. Я хочу помочь вам избавиться от грехов, а не навлечь новые. Но для этого вы должны быть со мной откровенны, дитя.       Вновь повисла давящая тишина. Аргенти на секунду даже засомневался в сказанном. Сделал ли он всё правильно? Подобрал ли нужные слова? Отец Сандей всегда говорил ему, что подобрать правильные слова — это самое главное в процессе исповеди для священника.       — Я знаю, что Вам может быть сейчас трудно понять за что Вы хотите покаяться. И Вам трудно говорить со мной открыто. Я понимаю. Исповедуйтесь за что-то, что произошло недавно. Допустим на этой неделе или сегодня.       «С чего-то нужно начать.»       — Я послал куда подальше бармена в салуне, что в милях семи отсюда. — Мужчина усмехнулся какой-то своей мысли, а затем пояснил. — Потому что он всучил мне что-то даже близко не похожее на виски, сплошной дрянной самогон! Пусть он сам подавится этой ссаниной!       — И что же Вы сделали после того как выразили своё недовольство?       — Я избил его. — Аргенти неподдельно удивился такому ответу, а исповедующийся, кажется, помрачнел. — Это произошло случайно. Я не совсем контролировал себя. Как будто… Я не знаю. Такое происходит иногда со мной. Знаю, что потом будут проблемы, но всё равно так себя веду.       — Вы осознаёте, что это смертный грех?       — Гнев? Да, понимаю. И ничего не могу с этим поделать…       Аргенти открывает Евангелие от Матфея на одной из множества закладок и начинает зачитывать невероятно спокойным голосом:       — «...Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». Евангелие от Матфея глава пятая, стих с сорок третьего по сорок пятый.       — И что это, мать твою, должно значить?       — Вы держите много обид в себе, они словно яд, отравляют Ваш разум, не дают мыслить здраво. Ведь тот бармен мог вовсе не виноват, что ситуация сложилась подобным образом, от него это могло не завесить, а Вы не смогли сдержать желчь внутри, поддались секундному порыву. Когда в следующий раз на Вас обрушится гнев, плотно закройте рот и не вступайте в разговор с теми, кто оскорбляет, унижает или искушает без повода. Этот гнев, как змей, поднимется из сердца к горлу и, не найдя выхода, задохнется и исчезнет. Сожмите кулаки и в них Вы раздавите змея окончательно. Если Вы будете делать это несколько раз, он ослабнет и совсем уйдет. Это может помочь Вам.       Мужчина молчит долгие-долгие минуты, священнику становится от этого тревожно, но он даёт время на принятие. С учётом того, что это его первая исповедь за долгое время, думать ему есть над чем.       — Я… Попытаюсь, но ничего не гарантирую. — Ковбой встаёт на ноги и звук звенящих шпор тихонько побрязгивает, отскакивая от стенок маленькой исповедальни. — Спасибо Вам, Отче.       Дверца снова открывается со скрипом и почему-то вместе с ней скрипит и что-то на душе.

***

      Как и положено в любом маленьком городке, слухи здесь расходятся с невероятной скоростью и хоть богослужители были несколько оторваны от мирской жизни, но не полностью изолированы. Так, Аргенти узнал, не без помощи сестры Робин и её тихих перешептыванией с другими сёстрами после утренней молитвы:       — В город приехал такой странный и нелюдимый ковбой.       — Да, я тоже слышала. Говорят, он такой обормот. Вчера в салуне разругался с шерифом ни с того ни с сего. И чуть до драки ведь не дошло!       — Ещё кулаки так сильно сжал и лицо у него так скривилось, словно бес в него веселился!       — Нежного утра, сёстры. — Аргенти решил вклиниться в бурное обсуждение дам, всё же не хорошо в Доме Божьем упоминать нечестивого… Девушки тут же встрепенулись и аккуратно заулыбались святому отцу в знак приветствия и пытаясь скрыть предыдущую тему разговора.

***

      — Отче, я согрешил. — Знакомый хриплый голос раздался по исповедальне. Аргенти тут же поднял голову, до этого его настроение было подавлено-спокойным, а сейчас он даже был несколько обрадован, что ковбой вернулся. Значит ли это, что его совет помог? Он встал на путь спасения своей души? Об этом святой отец может только догадываться и мечтать.       — Я рад, что вы вновь пришли на исповедь. — Возможно, это звучало не так хорошо, как Аргенти хотел, чтобы это звучало. Как будто он рад, что мужчина столь часто грешит.       — Ваши слова… помогают. — Казалось, что ковбой говорит это через силу, будто нехотя. Однако для Аргенти эти слова были самым лучшим комплиментом. — Я хочу продолжить… покаяние.       — Я Вас слушаю.       — Хочу исповедаться за уныние. — Мужчина прочищает горло и усаживается на скамейке поудобнее. — Знаете, я ведь когда-то давно здесь жил. И… не знаю, как это описать, но каждый раз, когда я подхожу к своему старому дому на меня накатывает такая тоска.       — Скучать по былым временам абсолютно нормально.       — Да, я знаю, но… — Ковбой долгое время подбирал слова. — Как будто что-то щемит и тянет в груди.       Аргенти высказывает смелую догадку:       — Вина?       — Типа того. Хотя я не должен чувствовать вину за то, чего не делал. — Священник чётко слышит толи рык, толи шипение.       — И Вы злы на себя за это? — Аргенти знал, что агрессия внешняя это порождение агрессии внутренней, ведь, когда ты пресекаешь действия змея направленные во вне, то этот змей всё равно остаётся внутри тебя, жаля за самое ранимое, самое сладкое.       — Да. — Нехотя признал мужчина.       — Считаете ли Вы, что не можете прийти к общению с Богом и всепрощению из-за того, что сами не можете понять и простить себя?       Короткая тишина прерывается тем, что ковбой встаёт с лавочки и поворачивается к резной решётке. Лицо его до сих пор плохо различимо, а из-за жизни священнослужителя Аргенти не пересекался с ним в городе, так что даже воображение не может дорисовать нужные черты лица. Из-за решётки раздаётся яростный полушёпот, который явно хотели сказать громче, но сдержались:       — Нет, блять, не считаю. Почему я вообще должен прийти к всепрощению? Меня вот никто никогда не прощал даже за малейшие проступки — сразу ебашили и выпинывали куда подальше. Так почему я должен относится с любовью и пониманием к миру, который размазал меня как дерьмо по колесу телеги?!       — Зло может лишь порождать ещё большее зло. — Аргенти сказал это даже чуть робко, не ожидая такой вспышки от своего собеседника.       Нежность и спокойствие святого отца немного охладили пыл ковбоя. Он тяжело вздохнул и достав самокрутку, закурил, бренькая спичечным коробком.       — Вы хороший человек, Отче. Я знаю, что вы пытаетесь мне помочь, но… Не то, чтобы я могу это контролировать, это мои личные демоны с которыми мне нужно бороться.       — Я рад, что вы осознаёте природу своей греховности, дитя. Это благотворное начало.       Мужчина делает несколько затяжек и Аргенти непроизвольно начинает кашлять из-за едкого дыма. Священник уже задаёт сам себе вопрос «Почему он это всё терпит?» и ответом как всегда служит обещание помочь, наставить на путь истинный.       — Меня зовут Бутхилл. Пожалуйста, называйте меня этим именем.       — Как скажете, Бутхилл. — Имя приятно перекатывается на языке, знаменуя что-то большее, новый пройденный рубеж и бескрайние горизонты впереди.

***

      Бутхилл приходил ещё несколько раз. Аргенти так часто и легко с ним говорил, что ему стало казаться, будто он ждёт этих встреч с каким-то трепетом и нетерпением. Когда ковбой попросил о личной встрече без исповеди и церкви, священник долгое время не решался ответить отрицательно, всё же это было не профессионально. Однако он решил позволить себе такую вольность, ведь перспектива провести больше времени наедине с этим безумно интересным человеком соблазняла как никогда.       Под вечер они решили выйти и прогуляться недалеко от городка. На закате, когда солнце начинает опускаться за горизонт, небо наполняется мягкими оттенками оранжевого, розового и фиолетового. Только они двое идут по пыльной дороге, окруженной бескрайними полями, где колоски пшеницы медленно шелестят на легком ветерке. Их шаги оставляют следы на теплой земле, а пыль поднимается в воздух, создавая легкий туман вокруг.       — Я хочу тебе кое-что показать. — Аргенти вряд ли сможет вспомнить в какой момент они перешли на «ты», но он определённо не собирался противиться таким изменениям в их отношениях. С Бутхиллом было хорошо. Комфортно. Он как солнце, которое сияет так ярко, сжигает само себя и всё вокруг, подлетишь ближе — тоже сожжёт. Он лучится теплом, согревает в холодные времена и косвенно дарит свет даже ночью.       Ковбой ведёт его, через колосья пшеницы, держа за запястье. Они стоят практически по середине поля впереди них разбросаны местами какие-то металлические обломки. Голос Бутхилла необычайно грустный:       — Здесь раньше был мой дом.       Аргенти ещё раз осматривается, вокруг — сплошные поля, трудно поверить, что когда-то тут был чей-то дом.       — Что с ним произошло?       — Лесной пожар. — Кротко отвечает ковбой с тоской смотря на свои родные края. — Тут неподалёку был небольшой лесок, сейчас его нет, потому что тогда он весь сгорел дотла. Тогда стояла страшная засуха, лесной пожар — это то, что стоило ожидать. Но мы оказались не подготовлены к тому, что он будет столь сильным…       Бутхилл провёл рукой по колосьям рядом с собой, словно ласкал родную, домашнюю кошку.       — Твоя семья успела спастись?       — Нет. Выжил только я. — Ковбой помрачнел, было ясно, что разъяснения того происшествия вскрывают старую и не зажившую рану.       — Мои соболезнования.       — А? Ты-то тут не виноват. Никто не виноват, кроме меня.       Аргенти встаёт перед Бутхиллом и берёт его за плечи, пытаясь одновременно призвать к зрительному контакту и поддержать.       — Бутхилл, я повторю ещё раз и если понадобится, ещё много-много раз. Ты не плохой человек. Если ты называешь себя плохим человеком, то и все остальные люди не лучше и я в том числе. Мы все грешны. Это великий дар Господа, то, чего не было даже у ангелов — дар выбора. Мы выбираем, принимаем решения всю нашу жизнь. Мы ошибаемся, оступаемся. Ты не плохой человек, ты пришёл ко мне в церковь и покаялся в грехах. Ты не сошёл с праведного пути. Я знаю тебя.       Бутхилл ухмыляется на последнее заявление:       — Ты не знаешь меня.       — Не сочти за грубость, но, возможно, ты сам не знаешь себя. Ты потерян. А я предлагаю тебе путь к искуплению. Я готов быть твоим проводником, Бутхилл.       Они стоят долгие минуты в молчании, которое не делают мучительным лишь шум колосьев, да полёты птиц над их головами. Бутхилл снимает свою шляпу, не прекращая всматриваться в бездонно светлые глаза напротив. Солнце нежно ласкает спину Аргенти своим теплом, а ковбой опасно близко приближается и целует его на столько нежно и чувственно, что священник млеет и по какому-то наитию отвечает на поцелуй.       Это так странно и неправильно. Его разум говорит ему, что это неправильно, что он совершает страшный грех. Но сердце предательски быстро колотится, когда рука ковбоя оказывается на пояснице и притягивает к себе ближе. Аргенти лишь спустя несколько минут приходит в себя, когда опьянение от поцелуя и шок ослабляются, когда язык Бутхилла уже во всю хозяйствует у него во рту, а сам он приглушённо мычит в поцелуй. Его руки упираются в грудь ковбоя, отстраняя от себя. Их взгляды встречаются, Аргенти не может понять дьявольский огонь ли блестит в глазах напротив или чистое обожание с примесью надежды. Священник обескуражен, ему сложно подобрать слова, его речи теперь не такие красивые и уверенные:       — Бутхилл, это… Это всё так неправильно. Мы не… Я не могу… Я дал обет.       — Но я люблю тебя. — Аргенти практически больно слышать эти слова, потому что он знает, что тоже любит его. — Ты сам говорил, что мы все грешны. Мы делаем выборы, это наше исключительное право, как людей. И я не думаю, что есть что-то неправильное в нашем выборе быть счастливыми.       — Я… Бутхилл, всё немного сложнее, чем ты говоришь. Мне нужно подумать.       Священник быстрым шагом удаляется от Бутхилла в сторону города, а ковбой остаётся стоять рядом с местом, где раньше был его дом и где он был несколько минут назад счастливее всех людей на свете.

***

      Внутри Аргенти борются чувства любви и страсти с предписаниями и учениями церкви, которым он посвятил свою жизнь. Его сердце наполнено радостью от новых эмоций и нежности, но одновременно с этим приходит страх — страх перед осуждением, страх потерять свою духовную идентичность и место в общине. Тело возбуждается, стоит священнику только вспомнить, как ковбой накрывал его губы своими, как его руки покоились на его пояснице, обвивая нежностью. Он чувствует себя как мальчишка в разгар пубертатного периода, он хочет, чтобы Бутхилл касался его, хочет быть рядом с ним, но так же знает, что совершает страшный грех и похоть ему сопутствует.       Мысли о Боге становятся запутанными. Аргенти понимает, что его любовь противоречит божественному замыслу, иногда его посещают сомнении о правильности выбора своего пути священника. Аргенти вынужденно прекращает исповеди, не в состоянии вспоминать о Бутхилле. Всё это сейчас кажется далекими и неприменимыми к его новой реальности. Слова из Писания, которые раньше приносили утешение, теперь звучат иначе, вызывая сомнения и тревогу.       Он ищет утешение в молитве, но вместо этого находит лишь тишину, которая ведёт его глубже в одиночество. Его вера испытывается на прочность. Может ли любовь быть священной, даже если она не укладывается в традиционные рамки? И есть ли место для его чувств в учении церкви? Должен ли он бросить дело всей своей жизни ради такого манящего ковбоя, которому он обязался помочь?       Нет, конечно же нет. Бог не простит его за столь серьёзный и страшный грех. Он обязательно покарает его со всей жестокостью. Но как он может разбить и так истерзанное сердце Бутхилла?..       Ему нужно наставление от того, кто сам исповедовал его. К счастью, Сандей — его духовный наставник — совсем скоро прибывает в город, чтобы повидаться со своей сестрой.

***

      — В городе говорят, что ты сблизился с одним ковбоем, вас часто видят вместе.       Этот разговор не предвещал ничего хорошего. Отец Сандей смотрел на него своим тяжёлым взглядом, как бы говоря «Бежать некуда, я всё знаю.», а Аргенти нервничал ещё больше, потому что был не приучен к вранью, тем более своему наставнику. Скорее всего Сандей уже всё знал. Аргенти не мог сказать откуда и как он узнал, но весь его внешний вид, то как он смотрит на него, будто на сиротку с куском краденого хлеба: с жалостью и презрением к сделанному проступку.       — Отец Сандей, я могу объясниться. — Священник сам не ожидает, что его голос будет настолько дрожать.       — Если слухи, что до меня дошли верны, то ты знаешь, что тебе грозит. Это страшнейший грех, пастырь Аргенти. Бог не простит тебя за это.       — Тогда Бог несправедлив, если карает меня, но ещё более несправедлив к Бутхиллу. — Лишь спустя несколько секунд до Аргенти доходит смысл собственных слов. Раньше он себе даже мыслей таких позволить не мог. То, что с ним происходит — пугает его.       Лицо Сандея становится серьёзным, а взгляд выискивающим.       — Несправедлив? К этому демону?       — Демону? Его дом сгорел по велению Божьему, а он остался сиротой, совсем один. Я не знаю, как Бог может считать это справедливым по отношению к ребёнку.       — Так вот оно что… — Сандей глубоко о чём-то задумывается и садится на скамью, что стоит недалеко от Аргенти. — Присядь, дитя.       Младший священник покорно повинуется и садится рядом с братом сестры Робин, он не может отрицать, что слегка взволнован и немного зол. Сандей начинает своим спокойным голосом, который порой Аргенти казался даже сухим:       — Этот Бутхилл… С ним всё совершенно не так, как он мог тебе преподнести. — Священник тяжело вздыхает. — Я понимаю почему в тебе взыграли такие речи. Даже мы не способны сопротивляться демонам так долго, мы всё ещё смертные люди. А учитывая то, сколько раз ты его исповедовал… Я уверен, вы провели много времени вместе.       — Отче, но он не демон.       — Да, но он одержим им. Причём с самого детства. — Аргенти внимательно всматривается в профиль Сандея, пытается найти намёк на лукавство или обман, но видит только печаль. — Его родители тайно просили меня провести обряд экзорцизма, когда поняли, что их сын стал сам на себя не похож: всегда норовил подраться, ел как не в себя и при этом не меняясь в весе, часто рассказывал родителям страшные небылицы и убегал из храма при молитве.       Сандей хмуро смотрел на кафедру с которой он сам читал проповеди много раз, вспоминая былое.       — Под вечер, я как раз шёл к ним домой, чтобы провести обряд. По дороге я почувствовал запах дыма, а когда подошёл ближе, то увидел весь их дом в огне. Только этот маленький «мальчик» стоял и смотрел на огонь не выражая ни одну из эмоций, как будто ему было вовсе всё равно на жизни своих родных. К дому было не поступиться, его словно огородило стеной из огня. Я пытался тогда растормошить его, спросить, что произошло, но он никак не реагировал долгое время. А потом… залился смехом аж до слёз.       Аргенти не знал, как на это реагировать. Что-то внутри него говорило не слушать козни Сандея против своего возлюбленного, отрицать всё, что он говорит, ведь Бутхилл точно не такой. Но чем больше он пытался отвергать слова святого отца, тем больше подтверждений одержимости демоном он находил в ковбое.       — Я не удивлён, что ты не смог противостоять его дьявольскому умыслу. В конце концов, ты ещё слишком юн. — Сандей поворачивается в его сторону и Аргенти стыдно смотреть в его глаза. Если то, что сказал наставник правда… То это многое объясняет. — Я отправил тебя сюда, потому что знал, что тебе нужно больше практики, что ты пока что не готов, но видимо я ошибался насчёт этого места…       — Мне жаль, Отец Сандей… что я не был достаточно сильным и преданным вере, чтобы противостоять Бу… демону.       — Но ты всё ещё сможешь всё исправить. Полностью очистить свою душу от столь тяжкого греха у тебя вряд ли выйдет, но ты сможешь сделать благое дело. И Бог знает, прибудет с тобой прощение в вечных молитвах.

***

      Звон ковбойских шпор отскакивает от стен деревянной церкви, походка прихожанина развязная и даже нахальная. Аргенти сглатывает, когда видит то, как Бутхилл улыбается, только завидев его. В сердце щемит.       — Отче, — слова сладкие и тягучие как мёд, а ухмылка столь манящая в своём вызове, — исповедуете меня?       — Церковь уже закрыта, но мы можем… просто поговорить. — Аргенти проходит к первым рядам скамеек. — Прошу, присаживайся.       Бутхилл подходит и разваливается на скамейке, закидывая ногу на ногу, он смотрит по сторонам и между делом спрашивает:       — О чём же ты хотел поговорить?       Священник тяжело вздыхает и садится рядом с ним, их колени соприкасаются и он тут же отдаляется. Аргенти мнёт руки, не знает, как подобраться к теме, хотя прокручивал свои всевозможные реплики у себя в голове сотни раз:       — При нашей первой встрече, — ощущение как будто она была не в этой реальности, не с ним и когда-то очень давно, — ты сказал, что убил много людей. Кто были эти люди?       — Враги Конфедерации, мексиканцы или те за чьи головы мне заплатили.       — Ты участвовал в гражданской войне?       — Лишь под самый конец. — Он усмехается, мол не многое я успел там сделать. — Я был молод, кровь бурлила, да и нужно было куда-то себя деть.       Священник глубоко задумался. Бутхилл говорил, как совершенно нормальный человек, всё в нём кричало, что он и есть нормальный человек. Аргенти вновь начал колебаться. Неужто вот он может быть одержим демоном?       — Бутхилл, я… Прошу будь со мной предельно честен. — Святой отец решает не медлить и сразу действовать напрямую.       — Я всегда с тобой честен, Отче. — На лице ковбоя расцвела нахальная улыбка от чего у Аргенти всё внутри сжалось. Он не знал куда деть себя, постоянно мял руки и смотрел на своего собеседника с немой надеждой. Сам не знал на что именно надеется. То, что наставник Сандей ошибается или то, что Бутхилл нашёл своё искупление в исповедях и смог очистить свою душу от страшного греха?       — Это ты поджёг тогда дом своих родителей? — Аргенти хочется закрыть глаза и никогда больше не смотреть в манящие чёрные омуты глаз Бутхилла. Из глубин его души начинается буря, цунами поднимается яростью в его глазах, лицо искажается злобой.       — С хуя ли такие вопросы? — Бутхилл сжимает руки в кулаки, смотрит на Аргенти чуть ли не бешенным взглядом, от чего последний старается отодвинуться подальше. — Это тебе тот дьячок рассказал, да? А ты его и послушал, эту мразь?       — Отец Сандей — мой наставник. — Аргенти уже был готов встать в оборонительную позу и защищать своего учителя, но ему не позволили продолжить.       — Этот ублюдок разрушил мою жизнь. — Ковбой весь чуть ли не закипает, кажется от ненависти слышен скрежет его зубов. Аргенти более чем пугает такое поведение возлюбленного. — Он втёрся в доверие к моим родителям, начал впаривать эту чушь про демонов! И всё ради чего?!       Бутхилл встаёт и кричит на всю церковь, точно зная, что его враг таится где-то рядом.       — Он отнял у меня всё. Из-за куска земли. Мои маменька с папенькой так уверовали в весь этот бред, что добровольно распорядились отдать свой дом церкви после смерти. Они бы изменили это завещание, если бы этот гнусный дьячок не подстроил…       — Следи за своими словами, грешник. — Сандей показывается в поле зрения священника и ковбоя, последний практически моментально наставляет на него револьвер. Глаза Аргенти в панике бегают от наставника к возлюбленному и обратно, если бы здесь была сестра Зарянка, то точно бы раздался крик. Честно говоря, Аргенти самому хочется кричать. — Ты смеешь клеветать на глубоко преданного Богу человека, смеешь подвергать сомнению мои чистые помыслы и более того, — Взгляд Сандея акцентируется на револьвере Ле Ма, — приносишь насилие в обитель Божью.       — Бутхилл, прошу, опусти… — Аргенти отчаянно пытается успокоить ковбоя, подходит ближе, кладёт руку ему на плечо, хочет, чтобы он посмотрел ему в глаза, но Бутхилл лишь брыкается:       — Заткнись! Ты ничего не знаешь! Он промыл тебе мозги как и всем в этом городе!       Сзади слышатся звук шагов звон шпор. Местный шериф — Галлахер, целится Бутхиллу ровно меж лопаток, но священник мешает и гарантировать точное попадание в преступника, а не в священнослужителя, шериф не может.       — Пастор Аргенти, отойдите. Убийство богослужителя — страшный грех, а вот смерть одержимого демоном…       Ему не дают договорить. Бутхилл резко разворачивается и моментально стреляет в Галлахера, меньше чем через секунду раздаётся следующий выстрел, но уже предназначенный Сандею.       Обе пули находят свои цели. Священник падает замертво, шерифа ранят, скорее всего смертельно, в бок.       Аргенти в ужасе смотрит на Бутхилла.       — Что ты натворил?..       Ковбой берёт священника за предплечье и чуть ли не тащит к выходу из церкви, в глазах всё ещё горят огни ада:       — Ты поедешь со мной.       — Нет, я не… — Аргенти упирается изо всех сил, но кроме того, что он банально физически слабее преступника, последний сейчас кажется и вовсе недвижим в своей воле.       — Ты едешь со мной.       Над их скромной церквушкой на окраине штата Техас светит заходящее вечернее солнце, окрашивая горизонт в кроваво-красный. Сегодня, в этот ужасный воскресный день было невероятно тихо, будто сама природа и весь честной народ замерли в безмолвном недоумении. Всеобщее молчание разбивал лишь стук копыт, удаляющихся от маленького Богом проклятого городишки, об пыльную дорогу.