Как у людей

      — Нам нужно остановить Сатану, — Азику кажется, что слова вылетают — обжигающие язык, невозможные — будто автоматной очередью. На деле же голос звучит еле слышно в душной пыльной тишине затрапезного гостиничного номера.       Обитатели клоповника, переглянувшись, расступаются, пропуская нежданного гостя к видавшему виды прокуренному дивану, и Азик только теперь замечает, что оба они выше пояса обнажены. Судя по кровавым следам на спине угрюмого старшего Хранителя, укрощение плоти в честь какого-нибудь мелкого, скорее всего и вовсе надуманного прегрешеньица, было в самом разгаре.       «А ребята там, наверху, знают толк в извращениях. — Вылезла непрошеная мысль. — Стэндапер хренов, — тут же одёргивает он себя, — нашёл время, дело-то серьёзное». Разумеется, воображение тут же подсунуло мысль о том, какая пикантная картина предстала бы сейчас глазам случайного зрителя, да хоть того же курьера, с которым Азик столкнулся по дороге к ангельскому «люксу»: полуголые хозяева комнаты, у одного в руке хлыст, выжидательно смотрят на него, слава Сатане, одетого, зато при макияже. Твою мать! Азик от злости на себя сжал зубы. Только лыбиться начать сейчас не хватало — застоялый воздух чуть ли не искрит от напряжения, повисшего в комнате. Азику не доверяли и побаивались. Азик не доверял и презирал. Выбора ни у одной из сторон особо не было.              — Здра... — начинает молодой Хранитель, словно сошедший с рождественской открытки: румяный, белокурый, с кротким взглядом по-щенячьи наивных голубых глаз. И тут же, не уверенный, греховное или, наоборот, богоугодное это дело — желать здоровья адскому отродью, поправляется: — Приветствуем, Падший.       — Не Падший, а отрицательно вознёсшийся, — буркает в ответ Азик. И, обнаружив недоумение на ангельских физиономиях, поморщившись, добавляет: — Ладно, забейте. Вы вне контекста.       «Ёбики» — заключает он про себя. Вывод этот Азик сделал ещё днём, на встрече этой клоунской в ресторане. Но с объектами вывода делиться им, конечно, не стал — дипломатия сейчас превыше всего.       — Нам остановить его по службе положено, а вот тебе-то это зачем, сатанинский прихвостень? — у старшего Хранителя в дурацкой шляпе взгляд на пресловутую дипломатию явно противоположный.       Младший бросает на коллегу укоризненный взгляд, насупив трогательно приподнятые светлые бровки. Рукой, тут же, впрочем, сброшенной нервным рывком, треплет того за плечо.       — Ну, Григо-о-орий!       — «Устами своими притворяется враг, а в сердце своём замышляет коварство. — назидательно декламирует Ветхозаветный, подняв вверх указательный палец. — Если он говорит и нежным голосом, не верь ему, потому что семь мерзостей в сердце его!».       — Ну, во-первых, семь — как-то маловато, для моего-то статуса, — зевает Азик, — а во-вторых... «Говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». Всё верно? — кивает он белокурому Хранителю, — Это же по твоей части, Новозаветный?       Голубоглазый чинно кивает в ответ, удостоверяя верность цитаты.       — Я так понимаю, процедура верификации завершена? — Азик приподнимает бровь. Неужели Ветхозаветный всерьёз хотел произвести впечатление расхожими истинами из Книги Притчей? На него-то, бывшего Серафима! — Или eщё пофлексим? У нас тут библейский баттл? Ну, можем и с месяцок посидеть, поцитировать... хотя нет, не можем, время не позволит, времени больше нет. Так будем сотрудничать, или я поехал? Мне, между прочим, завтра вставать аж в десять, таксиста из себя строить. На Садовом часами зависать — это вам не крылышками над Москвой махать.       — А вот тут тебе, Падший, никто не виноват, — в менторском тоне Григория Азику на секунду слышится злорадство. Может, показалось. — Крыльев лишиться — твой выбор был.       — Справедливо, — Азик примирительно кивает, плюхаясь на горбатый диван, отзывающийся воем потревоженных пружин, и тут же с воплем подскакивает, потирая место пониже спины. Выли, оказывается, не только пружины: забившись в угол дивана, на Азика, рассерженно шипя, взирает двумя жёлтыми фонарями глаз огромный свирепый угольно-чёрный кот. Шерсть на выгнутой дугой спине встала дыбом, явно намекая на то, что и демонам неплохо бы смотреть, куда садиться.       — Снежок! — ахает Новозаветный, подхватывая разъярённого зверя. В объятиях ангела тот и впрямь превращается в милого домашнего Снежка, мгновенно успокаиваясь и оглашая комнату уютным мурчанием.       — Это ещё кто?! — грозно вопрошает названный Григорием, обалдело вращая глазами.       — Ты не слышал, что ли, — ухмыляется уже пришедший в себя Азик, — Снежок это. Слышь, белокрылый, ты где такую зверюгу откопал?       — Даниэль, ты в себе? Кота притащить! Мы же договаривались, что ты кормить их будешь, там, под окнами! — негодует Ветхозаветный.       — Ну не серчай, Григорий, — умилительно складывая руки в молитвенном жесте, просит ангелок, по-прежнему прижимая к груди мурчащее желтоглазое чудовище. — смотри, какой красавец! Я кошек кормил там, на улице, как собирался, а этот и есть уже не мог, лежал в кустах, лапы переломаны, машиной сбило. Ну я его и исцелил. Не впадай во гнев, а? Нам же можно — чудо совсем маленькое, ни на чью волю не влияет, хозяина нет у него. А как вознестись придётся, пристрою в добрые руки. Вот ты, — кивает он Азику, — не откажешься тварь Бож... животное приютить? Всё живая душа рядом. Тебе же нравится, я вижу.       Не в силах определиться, от чего ему следует охренеть в первую очередь, — от самого предложения или от вольного трактования ангелом понятия «добрых рук», Азик очевидного не отрицает. Кот действительно красив: чёрен до синевы, глаза как юбилейные рубли, голос звучный. Вполне в эстетике Ада зверь. Тут же представилось, как экстравагантно выглядел бы следующий рабочий день: Сатана вышагивает по городу с примостившейся на сгибе локтя собачкой, и рядом он, Азик, с котом, в полтора раза той собачки больше, наперевес. Цирк на выезде. Блин, цирк!..       — Нет, душ живых мне и так хватает, — проводит бес пальцем по горлу, — да и некуда мне котов заводить. Cам как-нибудь. И вообще, делом пора заняться. — говорит он, уже куда осторожнее присаживаясь на злополучный диван. — Ну что, обсудим ситуэйшн? А где, кстати, Миша с Гаврюшей? Дорогу молодым решили дать? Или просто проивейтили?       Вот это-то Азика и смущет. Беспокоит. Да что уж там, даже пугает немного. Уже само собой разумелось, за столько-то веков, за столько неудачных, слава Сатане, (голубиный снаряд ему в лысину), попыток, что к моменту введения в курс дела очередного сынка сверху всегда посылали Михаила с Гавриилом. Ну не обходилось без них ни разу. А тогда, в четырнадцатом, когда дело до чумы дошло, и стало ясно, что ею не кончится, аж Метатрон жопу поднять не поленился. И вдруг ангелочки, неопытные хранителишки какого-то там триста восемьдесят шестого эшелона. Младшенький вон — пальцы свои украдкой разглядывает. Похоже, впервые в человеческом воплощении. А этот, со взглядом побитой собаки, до сих пор, получается, в Хранителях. Ну не цвет небесного воинства, мягко говоря.       С одной стороны, и задание — не дьявол весть какое сложное: близких нового антихриста охранить, да самого его от соблазнов уберечь. Близких этих у него не много, а сам он теперь и вовсе крещёный, значит, и тут дело нехитрое. Нехитрое, но уже гиблое — невесту Демьяна пернатые проебали с треском. Однако же, никто их обратно не отозвал, более опытными сотрудниками не заменил и подмогу не выслал. Значит, там, наверху, всё равно уверены в успехе? Хорошо бы. Да, пусть антихрист на этот раз — одно название, немочь бледная. Но вот...       Но вот каков шанс, что Небеса угрозу недооценивают? Были ведь уже такие, слабенькие, плюгавенькие, а сколько проблем доставили, и Архангелы-то не сразу справились... И если теперь такой случай — куда этим двоим? Или там, наверху, что-то знают? Что-то ему, Карающей Руке Ада, Знаменосцу Адскому, неведомое? Что-то здесь не так...       — Архангел Михаил и Архангел Гавриил... — Ветхозаветный сглатывает. Азик выжидательно склоняет голову набок, — Они не прои... не прое... не присутствуют здесь ныне, — выкрутился Григорий. Зумерского словечка, означающего безобидное «уклонились», он, конечно, не понял, но вида не подал. «Гордыней попахивает», — Азик про себя хихикает, привычно записывая на подкорку чужое слабое место. А вдруг да пригодится. — Их дела тебя не касаются, Падший. Мы за них. Он, — Григорий поднимает благоговейный взгляд под потолок, — между прочим, ничего просто так не делает и зазря никого никуда не посылает.       Вот тут Азик с ним согласен. Всё здесь явно не просто так и не зазря. Да и послали этих двоих конкретно.       — Слушайте, мы ведь даже не знакомы, — Новозаветный всплёскивает руками, как-то совсем по-детски. Азик вдруг испытывает странное, неопределимое чувство. Есть в этом какая-то... неправильность, что ли, несуразность. Не должно быть здесь этого игрушечного херувимчика, не для него это дело. Вот этот, с лицом лица, ещё куда ни шло, но не это же чудо в перьях, в самом деле! Впрочем, ему-то что? — Я — Хранитель Даниэль. Это — кивает ангел в сторону скептически поджавшего губы коллеги, — Хранитель Григорий. Будем знакомы! — c этими словами ангелок протягивает Азику руку. Не ожидавший такого выпада бес, зашипев, шарахается в сторону. Даниэль, спохватившись, отдёргивает ладонь, залившись нежным румянцем.       — Эй, ты чего?! — Азик оторопело пятится назад, глаза выпучены, нижняя губа обиженно оттопырена, — Я тебе чё сделал?! Ты меня за что обжечь-то решил огнем своим праведным, мать его!? Надо же, а с виду такая булка!       — Ой, прости! — Даниэль виновато опускает взгляд, — Я это... весь день фильмы всякие смотрел, чтобы манеры людские перенять. Ну, чтобы правдоподобнее казаться, естественнее, понимаешь? Не подумал... Прости, а?       — Он простит, — надувается Азик, ни капли, на самом деле, не обидевшись. Ангелок, конечно, туповат, но говорить с ним явно можно. Предвзятости напарника он не разделяет, значит, вполне безопасен, и диалог состоится. — Да ладно, забей! — ухмыляется он в ответ на скорбный взгляд огромных голубых глаз, — Дело у нас общее, таргетинг проговорить нужно.       — Ага! — с готовностью отзывается Даниэль, светлея лицом. — А почему булка? Я — толстый?       — Да нет, — Азик, окончательно расслабившись, прыскает со смеху, — Рожа у тебя слишком милая, как булочка с корицей.       Ангел смущённо улыбается.       — Осторожнее, Даниэль! — встревает Григорий, которого Азик уже перестал принимать в расчёт. Возможно, зря. — Не впади во грех, бесам за искушение aнгелов небесных особые знаки отличия, почести и привилегии всякие полагаются. Помни, не друг он нам — недруг!       — Слушай! — Азик подаётся вперёд, однако, с дивана подниматься не спешит — контролировать гнев в положении сидя проще. Давать себе волю сейчас никак нельзя. — Я никому в друзья не набивался. Не хочешь Конец Света предотвращать — и не надо. Сам как-нибудь. Не получится у меня — тебе же, как уполномоченному, первому по шляпе прилетит. Что там у вас ниже Хранителей... каким-нибудь ангелочком на побегушках будешь числиться. С твоим-то трудовым стажем.       Ветхозаветный заметно краснеет. Атака удалась, болевая точка выбрана верно.       — Туше! — Даниэль разводит руки в примирительном жесте, словно желая обнять спорщиков, — Давайте друг друга послушаем. Григорий, если наш гость не лукавит, — Ветхозаветный скептически фыркает, — Его помощь может быть неоценима.       — Да с какой вообще стати ему, Сатаны верноподданному, помощь эту нам оказывать? — рявкает тот, — Ты, демон, потрудись сначала объяснить...       — О-о-о-о-оххх! — вдруг протяжно вздыхает Новозаветный. Пошатнувшись, он хватается за сердце и, прислонившись к стене, сползает на пол, хватая ртом воздух. В широко открытых щенячьих глазах отражается неподдельная мука.       — Даниэль! Данечка! — неповоротливый на вид Григорий, бросившись к теряющему сознание напарнику, падает рядом и, вовремя подхватив вихрастую голову, бережно пристраивает её у себя на колене. — Ты только не волнуйся! Это наверняка паническая атака, в первый раз на земле у всех бывает, ты ведь в теле человеческом ещё не обжился. Дыши, слышишь? Дыши!       Азик, ещё не понимая, что за странный перформанс ему выпала честь наблюдать, недоумённо глядит на побледневшего ангела. Но всё, кажется, серьёзно. Кот взволнованно тычется мордой в безвольно лежащую на полу ангельскую руку.       — Ддд... Демм... Демьян! — еле выговаривает Даниэль, стуча зубами.       — Что — Демьян? Что, Данечка, говори! — в голосе Ветхозаветного сквозит чуть ли не отцовская нежность. Надо же, этот сухарь, оказывается, с мякишем внутри. Стоп, что за хлебобулочные ассоциации весь вечер? Похоже, жрать хочется. Надо будет, как голубоглазого отпустит, орешков каких-нибудь из ангельского холодильника подрезать.       — Демьян пал, — выдыхает Ангел побелевшими губами, — совершил грех смертный. — По нежным, фарфоровой белизны щекам катятся слёзы, — Убиииил, — стонет он наконец, видя, что ангел по левую сторону и бес по правую застыли, не в силах осознать сказанное.       — Кого?! — хором вопрошают те.       — Мать матери своей, — заикаться Даниэль перестал, но слёзы так и струятся из-под прикрывших веки пушистых ресниц.       — Бабку то есть, — переводит Азик, производя умственные расчёты, — Хреново, конечно, но могло быть и хуже.       — Ты что несёшь-то, про́клятый? — гремит Григорий, воззрившись на подозрительно спокойного демона бешено вращающимися глазами, — Ты разумеешь ли, что две души невинные погибли?! И одна из них в геенну огненную ввергнута, между прочим. Что Демьян теперь во власти Сатаны?       — Ну, ввергнута, положим, не одна, — тянет Азик в ответ, всё ещё мучительно выстраивая логические связи. Данных отчаянно не хватает. — Вере Ивановне Баженовой, ровного ей горения, к вам путь заранее был заказан, числится за ней кое-что. А хуже могло быть, если бы Демьян убийцу своей невесты грохнул. Была сегодня такая вероятность. Выходит, убийство он совершил не из гнева. Сатане не подойдёт. Всё равно, конечно, слишком быстро для вчера окрестившегося... Ты, — наклоняется он к медленно приходящему в себя Даниэлю, — Ты видишь, почему он убил? Из сострадания, верно? Болела ведь она, мучилась...       — Ну... — Новозаветный медлит, задумавшись, потупив взгляд. Ожидание ответа затягивается. Азик уже понимает, что на простое и желанное «да» надеяться не стоит, — Безысходность вижу, — признаётся Даниэль. Голос его так тих, что Азику приходится приблизиться вплотную, ловя каждое слово. — Ещё отчаяние. Уныние, — еле слышно шепчет он последнее слово. Лицо его окончательно сливается цветом с некогда белой, ныне серой стеной.       — А сострадание? Ну же! Сострадание в нём было? — Азик до крови закусывает губу. Знакомый металлический привкус крови собственного физического тела успокаивает. Волнение — вполне человеческое — ему, на самом деле, хорошо знакомо. Только обычно чувство это было приятным, и волновался он, как правило, в предвкушении очередного наплыва фолловеров, какого-нибудь награждения, ещё чего-нибудь столь же радостного и необременительного. Волнение последних двух дней заливает спину холодным потом и растягивает рот в нервной усмешке.       — Сострадание... — Даниэль приподнимается на локтях, уперев взгляд в потрескавшуюся штукатурку на низком потолке, — Ну... да, сострадание в нём, конечно, есть. Но отчаяния больше. И ещё что-то, не могу разобрать...       — Твою мать! — Азик оседает на пол рядом с силящимся подняться ангелом. Ударяет лицом в собственную ладонь. Приплыли. Новокрещенец-полукровка, ещё вчера гневно отвергавший саму идею воцарения и посылавший рогатого предка туда, где солнце не светит, сегодня по́ходя освоил сразу два смертных греха — совершил убийство и впал в уныние. Получается, ошибался не шеф, а он, Азик, столько веков на земле проторчавший, а в людях так толком и не разобравшийся.       «Слиш-ком быс-тро, слиш-ком быс-тро, — бьётся мысль кровью в висках, — на этот раз — слишком».       Решение созревает и принимается мгновенно. Грубое, простое, как роллы с огурцом — именно это и должно обeспечить его эффективность. Крылатым вывалить всё вот так, сходу, конечно, нельзя. Но нельзя и медлить, завтра, в идеале, всё должно разрешиться. Нужно заслужить доверие блаженных придурков, затем аккуратно подвести к единственному верному выбору и заручиться если не поддержкой — на это надеяться глупо — то хотя бы гарантией невмешательства.       — Эй, ну ты как? — с неожиданным для самого себя участием спрашивает бес у голубоглазого, поднимаясь на ноги. Даниэль следует его примеру.       — Я-то что... — печально отвечает ангел, смотря в пол и утирая слёзы. — Души погибшие не вернуть, мир под угрозой, это всё я виноват...       — Да ну, — фальшиво бодро восклицает Азик, едва удержавшись, чтобы не хлопнуть ангелочка по спине, — Не переживай так, сейчас всё обсудим и что-нибудь придумаем. Не всё потеряно!       Даниэль, просияв сквозь слёзы, переводит взгляд на присутствующих. На Азика глядит с надеждой, на Григория — с мольбой в широко открытых влажных глазах.       Устоять решительно невозможно.       Ветхозаветный, нахмурившись, кивает и, указав напарнику на небрежно валяющийся на краю дивана белый свитер, начинает поспешно облачаться в клетчатую рубашку.

***

      — В общем, расклад такой, и предчувствие у меня какое-то нехорошее, —подытоживает Азик, уже полноценно возлежа на неудобном диване. С раскинувшегося под окнами бывшего «Интуриста» кладбища доносится крик неясыти — ночь уже вступила в свои права. Чёрный, как эта самая ночь, Снежок в знак примирения мурчит, лёжа у беса в ногах, периодически впиваясь когтями в кожаные штаны. Собственные соображения высказаны, и, пусть договорённости ещё не достигнуты, но подтолкнуть пернатых к решению проблемы в его, Азика, стиле — теперь уже вопрос пары десятков минут.       Решение, конечно, временное, но на пару, а то и больше десятков лет о проблеме можно будет забыть. Повлиять на идею фикс босса устроить Апокалипсис в любом случае не удастся, не родился ещё тот психоаналитик. Но создавать безобидные помехи в ответ на каждую попытку можно неограниченное количество раз. Главное, конечно, не попасться, а там, глядишь, когда-нибудь само разрулится.       — Слушай, Падший, это всё, конечно, очень интересно, — подаётся вперёд Григорий. Азик морщится от досады, задаваясь сразу двумя вопросами: обязательно ли каждый раз подчёркивать статус собеседника, и не является ли грехом бесконечное самоутверждение таким образом за его счёт. — Но вот зачем ТЕБЕ мир спасать, ты так и не объяснил. Что-то не припомню, чтобы вы, черти, когда-то против собственного возвеличивания выступали. Всё равно, как если бы депутаты местные против мужеложцев окаянных, прости Господи.       — А ты, похоже, давненько здесь не был, — улыбка Азика против воли расплывается до ушей, — Отличное сравнение, как закончим, новости почекай, очень удивишься.       — Отвечай! — требует Ветхозаветный, стуча кулаком по хлипкому столику, отчего нелепая его шляпа сползает на одно ухо. — Отвечай или убирайся! Ступай с миром, то есть. Нам-то можешь зубы не заговаривать, опять игры ваши бесовские?       День выдался безжалостно долгим. Что этот, что предыдущий. Давным-давно отвыкшему от грозного начальственного ока Азику Сатана буквально на голову свалился с этим своим лжемессией-недоделком. Вчера весь день до поздней ночи заставлял катать себя по городу, сегодня с раннего утра на уши присел — повелел создать своему отпрыску все условия для успешного убийства, потом в ресторан на встречу с лохами этими небесными поволок, а после на полном серьёзе заставил идти пешком в проклятый пенсионный фонд, чтоб ему пусто было, (хотя, куда уж пустее), потому что, видите ли, по Москве не гулял давно. А то не гулялось ему без карманного тиктокера, который уже два дня, между прочим, без контента. Сейчас бы танцы с гирляндами, предновогодние чек-листы снимать...       Нет, блядь, Апокалипсис. Раньше о последствиях Kонца Cвета задумываться как-то не приходилось. Будет и будет — данность такая, программа. Но тут одно на другое наложилось, и стало Азику ясно: нет, что бы ни было обещано, какие бы звания, регалии и прочие плюшки Ад ни сулил — не его это. Мира со всеми его несовершенствами, с людишками этими забавными, ох как жаль. И втройне жаль, если именно сейчас — время-то какое интересное! Музыка, танцы, тренды чуть ли не каждый день меняются — да oдин Тик-ток чего стоит, а сколько ещё всего! И вместо всего этого, вместо привычной уже, вполне благополучной, человеческой почти жизни, приходится опять, в который уже раз, угрозы выслушивать, издевательства, насмешки. Вчера вообще — вспоминать тошно — пришлось спальню в квартире на Патриках убирать после чужих потрахушек. И ведь мог, лысая тварь, клинеров вызвать. Нет, унизить хотел, мстит за попытку откосить. А теперь сиди тут, в норе этой убогой, и ещё оправдывайся, и от них, благолепных, тоже выслушивай. Да сколько можно?!       — Отвечаю. — Азик устало потирает виски и вдруг совершенно честно выдаёт: — заебался я.       — Всякое гнилое слово да не исходит... — начинает гневно Григорий.       — Слушай, не душни, а? — просит Азик так проникновенно, что Ветхозаветный неожиданно и впрямь затыкается, — Не могу больше, сил нет, он... а я... я не подписывался... думал, у меня ещё лет сто в запасе... ну хоть полста...       Перед глазами вдруг всё плывёт, словно на них наложили какой-то дурацкий искажающий фильтр. Азик трёт их пальцами — влажно. Это ещё что? Последнее, что он видит перед тем, как издать жуткий, леденящий душу стон, хотя ничего вроде бы не болит, тело земное в полном порядке — озабоченное лицо белокурого ангела, смотрящего с беспокойством и ещё с чем-то, чего Азик ни понять, ни различить не может. Что-то сам он сейчас, видимо, чувствует, но что именно, если не гнев и не боль физическую — за гранью понимания. А через мгновение остатки сознания поглощает что-то очень тёмное.

***

      — Я уходил, чтобы принять участие в перспективном стартапе. А всё превратилось в Ад. Буквально в Ад.       Покосившиеся кресты за окном поливает бледным заревом тусклый декабрьский рассвет. Спина, хоть и лишённая человеческой необходимости реагировать на неподобающие условия, всё же даёт понять, что ортопедический матрас ей, спине, куда привычнее. Ангелы в полном облачении — и кто их только собирал в командировку, кому там, наверху, они так насолили, что носят теперь в декабрьской Москве летнюю шляпу, берет, да тонкие плащи на рыбьем меху — сидят напротив, внимая его откровениям.       Азик понятия не имеет, какого чёрта он тут вываливает всю подноготную двум совершенно чужим и чуждым созданиям, но, сколько ни пытается заткнуться, ничего не получается. Стол завален пустыми пластиковыми ёмкостями, в воздухе разливается стойкий аромат бытовой химии. Эти недоумки на полном серьёзе пьют очистители, ещё и ему предложили. Ну, они-то надолго здесь задерживаться, видимо, не собираются, тела беречь особо незачем. Слава Сатане, чтоб ему икалось, в холодильнике кола нашлась. По стенкам заляпанных стаканов текут струи «доместоса». Из уст Азика текут жалобы, будто плотину прорвало.       — Везде пассивная агрессия, чуть что — «сгною!». Хоть бы раз «спасибо» сказал!       — Да, но с какой стати мы вообще должны тебе доверять? — разводит руками Григорий, переглядываясь с напарником, — Ты уже один раз предал Бога! — обличающе тычет он в распростёртого на диване беса пальцем, — Ты ушел из Рая с этим...       «Ни хера себе — "ушёл" — думает Азик, — Так вы и отпустили. Крылья раскалённым мечом отрубить, остатки с корнем вырвать, истекающего кровью в пустыню швырнуть, в яму, острыми камнями завалить — это "ушёл" теперь называется? А тело земное, пусть и бесовское, наличие нервных окончаний всё-таки предполагает.»       — Сатана — настоящий токсик, — несёт его дальше, — а он меня спросил, хочу я этот Апокалипсис? Меня, может, всё устраивает. Может, мне тупой тикток тоже нравится. И быть человеком! — выпаливает он неожиданно для самого себя. И тут же понимает, что и впрямь — нравится. Не человеком, конечно, но жить, как человек — вполне. Как человек, ни в чём не нуждающийся, разумеется.       — Ты всю ночь ноешь. — Григорий нетерпеливо морщится, — Мы тебе грехи не отпустим.       «Больно надо, — фыркает про себя Азик. — У вас лишний раз голову не поверни — всё грех. А Ему и убивать из гнева — пожалуйста, и с Сатаной в азартные игры играть, спорить на жизни человеческие — это само собой разумеется. На хер идите со своими двойными стандартами!».       — Так не мне это всё надо. — Говорит он вслух, — Антихрист вот-вот воцарится. Мы должны его срочно остановить.       — И что ты предлагаешь? — подаёт голос Даниэль, — Мы против Сатаны бессильны.       «Да уж, видели, — хмыкает про себя демон, почёсывая громко мурчащего кота за ухом, — eсли цель была Сатану раззадорить, справился Ветхозаветный Хранитель со своей душной проповедью на "отлично". Переговорщики хреновы. Давненько Владыка таким замотивированным не выглядел».       «Пока он жив, возможно всё», — отдаётся в мозгу ненавистный голос. Азик делает глубокий вдох. Пора.       — А давайте я убью Антихриста? — чуть не хлопает он себя ладонью по лбу, силясь показать, что светлая эта мысль посетила его голову только что, — А чего, ещё на поколение Сатана с земли свалит. Мне-то по кайфу, я верну своих подписчиков и буду жить на земле. Так a вы перед своими реабилитируетесь, ну?       Азик с ликованием отмечает, что Ветхозаветный возражать не спешит и даже еле заметно кивает в такт его словам. Но триумф длится недолго.       — Вы что, в своём уме? — Даниэль оторопело переводит взгляд с напарника на беса, — Демьян — человек, с душой, путь которого ещё не определен. И вы сейчас всерьёз хотите рассмотреть его убийство?!       — Нет, на это мы пойти не можем. — Тут же заявляет Григорий, не сводя с Азика взгляда.       — Понял? Мы на это не пойдём! — Говорит Даниэль гордо, непоколебимый в своей правоте.       — А что это? — вертит Григорий в руках с час назад опустевшую бутылку, — «доместос» кончился. Слетай по-братски, — протягивает он голубоглазому праведнику пакет, полный мятых десяток, — возьми этот, для кафеля, и от ржавчины ещё.       «Ага, — ухмыляется про себя бес, — кола, значит, западный соблазн, а «доместос», можно подумать, какое-то отношение к местному производству имеет».       — Хорошо, я мигом, — кивнув на прощание, Даниэль скрывается за дверью.       — Действуй. — разрешает Ветхозаветный, глядя на Азика в упор.       «Йес! Сработало!»       — Легко сказать. — с деланой озабоченностью тянет тот. Пусть пернатый не думает, что усилия демонов нынче дёшевы. — Тут осторожно надо. Надо так подстроить события, как будто это вышло случайно. А если Демьян...       — Да не при мне ты думай вслух, дурень! — Всплёскивает руками Григорий, — Я же всё-таки Ангел-Хранитель! Если я узнаю, где и как ты его... Я же должен буду тебя остановить!       — А этот новенький Мурзилка? — Азик ухмыляется собственному меткому сравнению. Кудрявый блондин в забавном берете, ангел и впрямь здорово походит на пушистого жёлтого маскота.       — Постараюсь его отвлечь, — обещает Григорий.       — Хорошо устроился. — хмыкает Азик. Вся чёрная работа, конечно, на нём, но Ангелу Смерти не привыкать. Не этим же небесным созданиям ручки пачкать. — Ладно, давай.       С подчёркнутой вежливостью помахав на прощание коту, бес указывает пальцем в потолок, — Ему — привет!