Между нашими мирами

— Малфой! МАЛФОЙ! Как только Гермиона покинула их квартиру с реактивной скоростью, Джинни, не теряя ни секунды, направлялась к тому, кто был явной причиной её ухода. Она не обращала внимания на друзей, в недоумении спускающихся с крыши, на мужа, который пытался задержать её и успокоить. Дойдя до балкона, Джинни с кулаками и криками бросилась на Драко, явно не сопротивляющегося её натиску: — Что ты сделал? Что. Черт. Возьми. Ты. Сделал?! — за много лет, она, наверное, впервые вновь испытала чувство ненависти к этому белокурому аристократу. — Я ничего не сделал, Уизли. Прекрати истерику, — он пытался отвечать со всем спокойствием и безразличием, на какое был только способен. Однако и сам слукавил, когда ответил ей так. Он прекрасно знал, что сделал, но терпеть это дальше не мог: — Просто спросил о её состоянии, я без понятия чего она так психанула, — и снова ложь. Драко месяцами потакал этим идиотам в их затее. Неужели он являлся единственным, кто видел — ей не становится лучше, она себя убивает! После такого ответа практически все присутствующие громко заохали, кто-то даже позволил себе опустить мерзкие словечки, не заботясь о Джеймсе в соседней комнате, явно не спавшего. — Да чего вы, блядь, так петушитесь! Вы что — реально не замечаете? Тем, что потакаете её шизе с графиком и делаете вид, будто все в порядке, вы никак ей не помогаете! Она не решает проблему, она просто прячется от неё за ширмой спектакля, что мы ей каждый раз готовим! Ну вот и все, обратного пути нет, Драко высказался и знал, что теперь ждёт его. — А не ты ли в свое время сказал нам, что она справится с этим сама, и нам не надо лезть?! — запротестовала Джинни, чья ярость разгорался с каждым словом Малфоя. Если бы не Блейз, крепко удерживающий её своей стальной хваткой, она наверняка разорвала бы этого худощавого аристократа на тысячу кусочков, а потом стерла их в порошок. — Я сказал не лезть с вашей заботой и приставаниями. Я не думал, что мы месяцами будем подыгрывать её болезни, как мамочки капризному ребенку! — ОНА НЕ БОЛЬНА, МАЛФОЙ! — Гарри быстро оказался лицом к лицу с Драко, слегка отодвинув Джинни и приняв её же позу. Он был готов подарить своему товарищу большую гематому под глазом, а лучше под двумя. Да, Гарри категорически отказывался считать Гермиону больной или ненормальной. Для него это был жесточайший триггер, любое упоминание которого приводило его в бешенство. В его понимании переживания Гермионы и зацикленность на планировании каждой секунды считались краткосрочной и просто необходимой мерой. Гарри или вправду в это верил, или усердно потрудился поверить в это для собственного спокойствия — Драко так и не понял. Если тому так легче живется, то пожалуйста. Но Драко пелена этого розового облака и иллюзий не убедила, и ему становилось всё сложнее притворяться в её присутствии. И, о Мерлин, в один из вечеров Гермиона вызвалась покурить с ним и сделала из этого привычку, которую, кажется, тоже внесла в свой чертов блокнот с расписанием. Неужели нельзя было сковать в эти оковы Тео или Блейза? Каждый поход на балкон, каждая сигарета, каждый вдох Драко еле держался, чтобы не наорать на неё, не высказать: как она смеет быть такой сломленной, как умнейшая ведьма своего поколения не видит всего этого фарса, как позволяет этим олухам дурить её? Нет. С этим надо кончать, сегодня закончится либо этот ежемесячный кукольный театр, либо он больше не появится тут в её дни. — Нет, Поттер, она больна. Драко явно показывал Поттеру, что его грозная стойка и агрессивный взгляд не заставят забрать слова назад или испугаться. Взяв Гарри за край воротника рубашки, не отрывая взгляда, он попытался открыть другу глаза на происходящее: — Она больна, серьезно больна. Как и все мы. Каждый по-своему. А кто мог бы быть в своём уме после того, что было нами пережито? Разве ты не прячешь лезвия, боясь, что Пэнси снова это сделает? Или Тео, не ходит на могилу Луны почти каждый день? Загвоздка лишь в том, что несмотря на наши проблемы, мы пытаемся строить что-то дальше, а она застряла на одном месте! После такого открытого заявления никто не смог вставить ни слова. Раны каждого открылись вновь, а стыдясь своих шрамов, могли ли они распоряжаться шрамами Гермионы и решать за неё? На самом деле Малфой не сказал ничего нового для них, но одно дело — просто знать это, и совсем другое — услышать из уст друга. Прошло немало времени, прежде чем разгорячённые Джинни, Драко и Гарри смогли успокоиться. Комната наполнилась гробовой тишиной, какой не было уже очень давно при таком количестве человек в ней. Изредка он прерывался лишь веселыми визгами Джеймса из спальни, который все-таки смог не обращать внимания на ругань взрослых и беззаботно радовался новым игрушкам, воображая себе первый полет на метле вокруг Хогвартса. Посчитав, что молчание затянулось, Тео решил первым нарушить его, задавая вопрос, что крутился в головах каждого: — И что будем делать? Прошло только пять минут спокойного обсуждения, после чего стены квартиры вновь содрогнулись от громкой ругани и бурной ссоры. И лишь один из компании друзей на удивление решил молчать. В какой-то момент он вдруг с нечеловеческой скоростью, забирая свой пиджак и пачку сигарет, аппарировал, оставляя после себя лишь звонкий треск и одну, лишь одну, сквозь зубы вырвавшуюся фразу: — Грейнджер, блядь… *** Звон в ушах, размытая картинка, прерывистое дыхание. Она прекрасно знала, чем всё закончится, но злость на Малфоя была сильнее разума. Хотя в прошлый раз приступ накрыл намного быстрее, по крайней мере так она помнила. Её организм отказывался засыпать раньше положенного времени. Гермиона не могла ни пойти в душ, ни заварить себе чай, ни посмотреть телевизор вне расписания, чтобы занять себя чем-то. Потому что, когда пыталась, всегда видела их в отражении воды, зеркала, монитора и на других светоотражающих поверхностях. Был только один распорядок, при котором она могла не столкнуться с собственными страхами, но сегодня он был нарушен. И Гермиона понятия не имела, чем себя занять, ведь сидеть в полной тишине без движения она тоже не могла. Тишина всегда вестник плохих мыслей. Тишина давит, она угнетает. Руки ничем не заняты. Ноги ничем не заняты. Голова ничем не занята. И начинается оно: давление на нервную систему. Тьма, которая приходила в самые ужасные дни, словно невидимая тень, окутывала ее, лишая способности дышать свободно. Сердце колотилось все сильнее, кровь гудела в ушах, а взгляд застыл на месте, не способный сдвинуться. Такой мощный приступ страха дезориентировал ее, лишив возможности мыслить рационально и разумно. Вдруг все вокруг померкло, и единственное, что Гермиона могла чувствовать — это бешено колотящееся сердце и нависшую угрозу неизвестности. Спустя пару минут или секунд она почувствовала, как ее сознание, не выдерживая такого давления, начинает отключаться. И только на короткий миг Гермиона успела ощутить какую-то опору, прежде чем мир вокруг нее начал размываться. Драко аппарировал в квартиру Гермионы практически в последнюю секунду, успев подхватить ее падающее тело. Было ли это случайностью или судьбой, что он появился именно там, где она была в опасности — неясно. Скорее, удача — это определение точнее. Её кто-то звал. Снова. Тот голос. Гермиона прилагала неимоверные силы, чтобы расслышать хотя бы одно слово. Однако ничего так и не смогла разобрать. Слышала она лишь свой, но в то же время чужой голос. Это продолжалось по ощущениям целую вечность и если кто-то скажет, что она преувеличивает, этот бедолага должен уже молиться о своей быстрой кончине. Ведь сама Гермиона была сейчас пронизана чувством мучительной агонии, ощущение, словно некто острым скальпелем медленно, наслаждаясь, водил по грудной клетке, вырисовывая руну смерти. Как вдруг, совсем внезапно, она услышала то, во что явно не готова была поверить. То был голос... Нет, на этот раз он точно принадлежал не ей, его обладателем был мужчина. И не случайный мужчина, а Драко-чертов-Малфой. Она месяцами не могла распознать своего голоса во снах, но тут не было ни капли сомнения, из чьих уст мог раздаваться звук, словно нота твердой уверенности, пропитанный силой и величием, наполняющий пространство своей властной энергией и могущественностью. — Гермиона. И вот, впервые за пять лет в своих снах, наполненных мраком и тьмой, она услышала что-то иное. Хоть признавать это было стыдно, а чтобы сказать об этом, ей не хватило бы силы всех драконов в магическом мире! Но услышать голос Драко, что твердил её имя с такой нежностью, окутывая сознание туманом - это лучшее, что Гермиона испытывала за последние годы. Свет начал пробиваться сквозь закрытые веки, уходя в глубь её затерявшейся души. На этот раз просыпаться она не хотела, и дело не в помешанности на Малфое, чувства к нему не были столь сильны, чтобы ради них по своей воле оставаться в кровавых оковах её кошмаров. Виной всему было любопытство, играющее с ней злую шутку, впрочем, как и всегда. И вот, боролись в ней свет и тьма, взывающие к ней и прося аудиенции от её персоны. Инстинктивный животный страх просил её, умолял пойти на встречу свету, не мучить себя и дать себе избавиться от тьмы, ведь выбор ей дается в первый и, возможно, в последний раз. Однако, любопытство и неизведанное сладко манили её вниз, в темноту, чтобы понять, «почему» она слышала на этот раз его голос вместо собственного. Выбор очевиден. Спуск напоминал ей те самые американские горки из детства, на которые она никогда не села бы, если бы не Рон. Гермиона была уверена, что подниматься потом с такой же скоростью у нее не выйдет, скорее это был бы подъем по десяти тысячам ступеней, пешком и с полными ведрами камней. И вот, достигнув самой темной точки, она услышала не слова или фразу, а целый диалог: — Драко, мы не можем так с ней поступить. — Гермиона, любовь моя, у нас нет выбора. И больше ничего. Темнота, никого вокруг и только этот диалог, эхом отзывающийся у нее в голове. Она долго обрабатывала услышанное, и только хотела закричать, узнать у этих фантомов, что происходит, о чем они говорят, почему они зовут друг друга так ласково, как свет, взявшийся из ниоткуда, начал стремительно уносить её обратно наверх. Путь оказался гораздо легче, чем Гермиона представляла. И осталось только размышлять — это её подсознание играет с ней злую шутку, или она просто смотрит осознанный сон, в котором Драко был тем, кем она его хотела видеть. — Грейнджер. Открой глаза. Вдруг будто молния, пронзившая небо, в ушах раздался громкий звук, призывающий к действию, к возвращению к жизни в миг, когда она была готова снова отпустить себя в объятия Морфея. Ее сердце забилось неистово, пробиваясь сквозь слои тьмы, навстречу голосу, что звучал уже не так расплывчато, чем минутами ранее. Отчаяние Драко не знало предела, он пытался привести её в чувство больше пятнадцати минут, все это время она не подавала никаких признаков жизни. Если бы не рваное слабое дыхание, то уже решил бы, что сегодня рухнет вся его жизнь. Когда надежда практически угасла в глазах, Гермиона резко, словно проспавшая урок зельеварения на первом курсе, открыла глаза. Радужки шоколадного оттенка были еле видны, черные расширившиеся до предела зрачки, казалось, выдавливали родной цвет, явно выигрывая этот поединок. — Д…др...рако? — поморгав пару раз, спросила она, пытаясь сфокусировать на нем взгляд. Казалось, что Гермиона приходит в себя и начинает привыкать к реальности, но Малфой быстро понял, что радость была преждевременной. Буквально через мгновение она оттолкнулась от него и начала тяжело дышать, с трудом хватая воздух, что никак не желал проходить в лёгкие. Спустя ещё секунду или две Гермиона рывком прижала к туловищу колени, обхватила себя руками, а после стала яростно царапать каждый кусочек своего тела, до которого только могла дотянуться. — Грейнджер, — попытавшись взять её за руку, Драко хотел переключить внимание девушки. — Посмотри на меня. Прошу. Попытки достучаться до неё, как и попытки поймать вырывающуюся руку, не увенчались успехом. Картина, развернувшаяся перед ним, была убийственнее сотни тех душераздирающих моментов с жертвами Темного Лорда в Малфой Мэноре, которые он должен был лицезреть чуть ли не каждый день. Настолько беспомощным и жалким перед самим собой он не выглядел давно, и сейчас это казалось ещё смехотворнее, чем было тогда. В тот момент Драко был ребенком, но сейчас, когда Гермионе нужна его помощь... Он не мог справиться с этим сам, потому что видел подобное впервые. Поэтому единственное, что пришло ему в голову - наложить на неё заклинание глубокой неподвижности, пока кто-то не поймет, как вытащить её из лап этого приступа. — Altum immobilitas! После того, как тело Гермионы полностью расслабилось, Драко уложил её в кровать и стал лечить раны, что она нанесла самой себе во время истерики. Произнося заклинание «Episkey», он прошелся палочкой по каждой царапине, заживляя кожу, параллельно удаляя мелкие гематомы. В процессе Малфой заметил еще несколько шрамов и синяков, которые она явно скрывала за чарами гламура, когда выходила в свет. Он легко коснулся ладонью ее щеки, погладил большим пальцем нежную кожу на скуле и прошептал: — Сколько всего ты скрываешь за фальшивой улыбкой, Грейнджер... Драко едва смог отвести от нее свой отчаянный взгляд, прежде чем потереть запонку на левой руке и призвать того, кому он доверял больше всего на свете. — Поттер, ей хуже, чем мы думали. Приходи один. Наступило мгновение напряженного ожидания, в котором Драко, сидя рядом с Гермионой, медленно осознавал глубину своего беспокойства и вины перед ней.

*8 августа, мир №2*

Магический мир утонул в мраке. Небо затянуто тяжёлыми облаками, через которые едва пробивается свет. Ветер гонит пыль по брусчатке, принося запах гари, гнили и разрухи. Каждый шаг словно эхом отзывается в пустоте, напоминающей о потерях и боли. Городские улицы опустели, разрушенные дома, давно оставленные жителями, стоят как памятники былой жизни, даже птицы перестали пролетать над Лондоном, давая возможность различным насекомым размножаться и делать каждый угол этого города ещё более непригодным для жизни. Жизнь. Хах, этого слова здесь точно нет. Все, кто когда-либо жил здесь, теперь мертвы либо душой, либо телом. В этих мрачных и нечеловеческих условиях Гермиона пытается бороться с отчаянием, чувствуя на своих плечах груз вины и беспомощности. В её глазах отражается тень прошлого, а сердце сжимается при воспоминании о друзьях и близких, которых уже нет. Каждая ночь приносит бессонницу и тревогу, лишь один шанс и один самый неожиданный для неё когда-то человек всё ещё держат её на плаву. Мысли часто возвращаются к тем дням, когда мир был ярким и полным возможностей. Теперь каждая минута — это борьба за выживание, каждая встреча с врагом — проверка на прочность. В то время, как её силы на исходе, дух остаётся непоколебимым. Гермиона знает, что не может позволить себе сломаться, ведь на её плечах лежит судьба тех, кто до сих пор верит в свободу. — Драко, мы не можем так с ней поступить. Несмотря на то, что внутренняя боль и страх перед будущим усиливаются с каждым днём, она не может принять тот факт, что цена за светлое будущее этого мира, её родного мира — жизнь версии Гермионы Грейнджер из другой вселенной. Вся толерантность и эмпатия в ней противятся такому плану, они и так мучают её уже на протяжении пяти лет своими попытками связаться с ней, но то, что предлагает Драко на этот раз, переходит все границы. — Гермиона, любовь моя, у нас нет выбора. Мы пытались сделать все без вреда для неё, для них, но время уже не идет, оно бежит за нами по пятам. Скольких мы потеряли за эти пять лет? Пэнси, Блейз, Рон, Аластор, Молли, Артур, Кингсли, Джинни. А твои родители… — Пожалуйста, не говори о них! И всё. Броня Гермионы рассыпалась на мелкие кусочки, из глаз полились непрошенные слезы, а живот резко скрутило, вызывая непреодолимую тошноту. Драко обхватил её руками, крепко прижимая к своей груди. Он знал, как больно будет ей это слышать, но по-другому уже не мог, без неё они не смогут осуществить этот план, и если она будет и дальше сомневаться, то навсегда потеряет её. — Прости. Прости меня. Я знаю, знаю как это тяжело. Именно поэтому настаиваю. Мы смогли спасти их ценой всех наших ресурсов, если это произойдет с кем-то ещё из наших - можно подписывать себе смертный приговор. Мы и так перепробовали всё, пытались создать подобную связь со мной и тем Драко, но не получилось. Она - единственная кто может видеть, что мы транслируем, но, увы, все равно не понимает, ЧТО же видит, и просто сходит с ума. Думаешь, мы поступаем милосердно, разрушая её по частям, а не полностью? Он пытался достучаться до любимой. Видеть её слезы всегда было очень болезненным для него и от этого Драко часто шёл на уступки, сейчас же старался быть холодным и твердым в своих словах. — Ты прав, но ведь это не справедливо, — всхлипывая отвечала она, еще сильнее прижимаясь к нему, будто его объятия могли остановить время. — Справедливость в нашем мире непозволительная роскошь, Грейнджер. Если бы был другой выход, мы бы это сделали. Я бы, конечно, предпочел убежать с тобой в любом случае, мне здесь больше нечего и некого спасать. Но знаю, ты бы осталась, если бы могла, а я без тебя никуда. На последних словах он начал гладить её волосы, медленно пропуская сквозь пальцы непослушные пряди волос, так, как она очень любила. Драко был прав, прав на все сто процентов. Только он мог трезво смотреть на вещи в критические моменты, когда грань между моралью и долгом для нее была размыта, и чувства непроницаемой шторой закрывали ее глаза, не давая разглядеть очевидное. Но на самом деле, сейчас Гермиона думала лишь о его маленьком признании в любви, что вскользь уловила во время его монолога, поэтому ответила лишь на это: — Я бы тоже тебя не оставила Драко. Никогда. — Ох, Грейнджер, серьезно? Из всего что я сказал, ты решила услышать только это? — он слегка приподнял её голову указательным пальцем, чтобы посмотреть в её глаза. Лицезреть её, улыбающуюся ему, со сверкающими глазами и слегка смущенным выражением лица было одной из немногих радостей в их мире. Он склонился к ней для поцелуя, и прежде чем их губы слились, Гермиона шепотом дала, наконец, свой ответ: — Хорошо, давай сделаем это, Драко. Вот и всё. Отсчет пошел.