Прощение

      Всё же выбранных и применённых в ритуале оберегов оказалось недостаточно. Лавий не корил себя, но чувствовал грызущий его изнутри отголосок вины. За всю минувшую ночь он так и не сомкнул глаз, что и позволило ему стать свидетелем воздействия тёмной силы Обливиона на Утёс Бельборн и некоторых его обитателей. Было мерзко, однако стыд за произошедшее вскоре уравнялся фактом того, что дело обошлось «малой кровью» — влияние Сангвина оказалось совсем слабым. Дело ограничилось небольшим ночным дебошем среди стражников, да пьяными гуляниями прислуги. Больше прочего неудобство приумножали стоны тех, кто поддался самой главной для людей слабости. Иначе не скажешь: на несколько часов Утёс Бельборн превратился в обитель порока.       «Несколько часов», — повторял Лавий про себя, снова и снова осмысляя собственную причастность к произошедшему. Несколько часов порока, о котором многие обитатели поместья Бельборнов теперь вспоминали с пристыжением. Будут последствия. Возможно, среди женщин-служанок обнаружатся зачавшие, наверняка было попорчено лордское имущество, чего уж говорить о незапланированном исчезновении запасов съестного и вина. Никаких сомнений, слуг ждёт недовольство их господ.       И Лавий был повинен во всём этом. Можно было бы обвинить того дремору-валкиназа, с которым он связался и договорился, а можно списать вину на Клоди или предков Бельборнов, породивших всю ту трагичную историю, разрешением которой Лавий ныне занимался. Нет, в поиске виновных не было смысла. Случившееся надлежало просто принять и исправить так, как только получится. Молитвами или благими деяниями. Лавий уже решил, что задержится здесь на дольше, чем планировал. Придётся найти причины для этого, поговорить с Ателем или Стефаном и надеяться на их благосклонность.       Однако не сейчас. Сейчас Лавию предстояло закончить начатое. Какими бы ни были последствия, желанного результата он всё же добился. Не будь он морально и душевно готовым к непредсказуемым, но возможным исходам «конфликта» с Обливионом, то, наверное, не решился бы проводить тот ритуал.       На этой стене — самой высокой из отстроенных в общем бастионе — их никто не мог увидеть. Поста стражи здесь почему-то не имелось, а слугам не было резона подниматься так высоко. Идеальное место. Сюда Лавий и предложил Клоди подняться. До сих пор измученная душа не проронила ни слова, но при этом явно осознавала где находится и узнавала окружение. Лавий не сомневался, что вновь оказаться здесь для неё было тяжело, однако не мог представить каково именно. Пусть он сам когда-то был клеймён Молагом Балом и лишён собственной души, но существовать в форме бесплотного духа ему не доводилось. Далёкий момент его прошлого был, скорее, пропорционально-обратным — долгое время Лавий оставался отголоском самого себя. Телом без души, а не наоборот.       Молчание затягивалось. Торопить её не хотелось, но Лавию было необходимо понять вырванную из хватки Обливиона девушку-призрака. Чтобы помочь. Прошло столько лет, кто знает, что она пережила в царстве Сангвина, куда её затянула порушенная сделка с дреморой? Порушенная самим Лавием, между прочим. Он убил того посланника валкиназа, и он разрушил тот оберег в водопаде, где недавно проводил ритуал. В том и крылся смысл всего свершившегося путешествия в Утёс Бельборн и всего задуманного. Исправить содеянное.       — Клоди, — Лавий решил начать издалека, — ты знаешь где находишься? Узнаёшь это место?       Она не ответила, но пошевелилась — обхватила себя за плечи руками. Сложный жест. Лавий попытался считать эмоции на призрачном лице девушки, но прозрачность вечно-молодого лика осложнила задачу. Тогда имперец попытался просто рассмотреть беспокойную душу повнимательнее, выискивая в ней что-нибудь новое. Ничего. То же самое платье, та же распущенная и неопрятная причёска, та же худоба истощённого, но сохранившего общую привлекательность тела. Такой Клоди Темон осталась привязана к этому миру — в обличии, в котором встретила свой конец, будучи заточённой в тюремной башне.       Лавий был готов переключить внимание на что-то ещё, однако неожиданно даже для себя всё же заметил достойную деталь. Вера в успех вспыхнула в нём с новой силой. На шее Клоди брала начало тонкая цепочка. Струясь вниз, она заканчивалась чуть выше овалов груди, где к ней крепился небольших размеров медальон, похожий на распустившийся цветок. Лавий знал эту драгоценность, даже держал в собственных руках, когда много лет назад нашёл её под обвалившейся частью потолка тогда ещё разрушенного поместья. Признаться, его удивило, что амулет был на шее Клоди, однако он быстро взял себя в руки и усмирил негодование. Справедливо, что девушка считала эту вещь своей.       Именно с этого амулета и началась печальная история, приведшая к потере и разрушению старого поместья. Следуя завету родителей, Мори́с Бельборн, отец Ателя, подарил эту фамильную реликвию той, кого хотел душой и сердцем видеть подле себя в роли жены. Клоди была неимоверно счастлива, когда Морис сим поступком объявил о желании рассказать родителям о соединяющей их связи. Наследственный лорд и служанка. Увы, дальнейшая история не дала семени любви взрасти в прекрасный цветок. Морис оказался труслив и неуверен в себе, а потому долго тянул с сообщением для родителей. Чередой случайностей и совпадений, Клоди с амулетом на груди увидела мать Мориса — Леди Бельборн Старшая. Придя в ярость из-за ложного заключения, что девушка попросту украла драгоценность, женщина приказала выпороть служанку и запереть её в тюремной башне. Морис присутствовал при вынесении этого приговора, но не вступился за любимую, хотя Клоди умоляла его сказать правду.       Дальнейшее Лавий обдумывал и пересказывал себе уже тысячекратно. Исследуя руины Утёса Бельборн когда-то давно, он нашёл останки Клоди в той самой башне, где несчастная встретила свой конец. Там же он обнаружил истлевшую записку с её последними откровениями. Запертая и отрезанная даже от тюремщиков, Клоди вскоре поняла, что зачала от Мориса дитя. Горе быстро обратилось отчаянием, а любовь жестокой и холодной ненавистью. Пожелав всему роду Бельборнов сгинуть, Клоди молилась кому угодно, лишь бы её услышали и помогли свершить месть.       После долгих исследований и вычислений Лавий пришёл к выводу, что произошедшее с девушкой позднее свершилось в середину Месяца Восхода Солнца. В этот период года воля Сангвина прокатывалась по миру смертных по праву близости его плана Обливиона к Нирну. Можно было представить несчастную и измученную Клоди: одна, запертая в башне, носящая под сердцем ребёнка… в лютую зимнюю стужу. Лавий всё понимал. Ненависть была не мила Восьми, а вот для даэдра… Сангвин и его последователи не сжалились над Клоди, но увидели в связи с ней определённые возможности. Тот валкиназ предложил девушке сделку, и она с радостью согласилась. В определённом смысле, добро свершилось через зло, ведь посланный к Клоди дремора спас обречённое дитя во чреве умирающей девушки. Правда, принеся его в этот мир, даэдра стёр ему воспоминания и сделал своим помощником. Но спас ведь. Спас ребёнка Клоди, а её саму наделил силой, с помощью которой справедливо разгневанная девушка изгнала Бельборнов с их земель и поспособствовала разрушению древнего бретонского имения.       — Я помню… многое.       Неожиданный ответ вырвал Лавия из мрачных воспоминаний. Он поднял глаза на Клоди. Девушка не смотрела на него в ответ, её взор был направлен вниз — мимо парапета стены и во внутренний двор отстроенного особняка. Взглянув в том же направлении, Лавий внезапно понял, что задумавшись, не расслышал приближения целой процессии. Двор оказался заполнен народом: лошади, всадники, слуги, гончие псы. Атель наконец-то вернулся с охоты. Приглядевшись, Лавий разобрал в общей толпе и самого лорда — одетый в перепачканный охотничий костюм, с убранными за спину в длинный хвост огненно-рыжими волосами, с арбалетом и колчаном болтов на спине. Это точно был он. Судя по царящему во дворе оживлению, лесное увеселение прошло для него удачно. Об этом же свидетельствовала привезённая добыча: перекинутая через круп лордского коня туша оленя и болтающиеся у боков других лошадей связки подстреленных птиц.       — Всё изменилось, — вновь подала голос Клоди, прозвучав холодно и монотонно, как и полагалось прикованному к миру призраку.       Лавий отпустил сдержанный вдох. Говорить надо было осторожно.       — Значит, ты помнишь Утёс? Помнишь меня и?... — он на секунду замешкался, взвешивая решение. — Всё произошедшее тоже?       Призрачное лицо Клоди переменилось. На миг Лавию показалось, что она сейчас ответит ему, но вместо этого девушка… пропала. Он испугался, что всё-таки спугнул её заданными вопросами, однако Клоди не исчезла насовсем. Вместо прозрачного силуэта на её месте появился крошечный светоч — маленький сверкающий шар. Сфера нематериальной энергии подплыла к зубцам каменной стены и рывком устремилась вниз. Лавий подскочил к парапету и увидел, как огарок души Клоди стремится по воздуху к остеклённой крыши оранжереи. «Дурак, — мысленно проворчал имперец на самого себя. — Конечно же, она хотела быть там, а ты зачем-то привёл её сюда!»       До оранжереи он добежал за несколько минут, успев изрядно запыхаться. Похоже, возраст с хвостом за четвёртым десятком лет давал о себе знать. К счастью, на пути Лавию никто не попался и не спросил, чем он занят. Вероятно, слуги и стражи были заняты встречей вернувшегося ко двору Ателя.       Клоди обнаружилась у бассейна, стоящей спиной к водопаду. Взгляд её был устремлён на пышную клумбу, из которой вверх тянулись прекрасные цветы с яркими алыми и оранжевыми соцветиями. Лавий не знал именования этих цветов, но ненамеренно сравнил распустившиеся бутоны с оголовьем Розы Сангвина, которую минувшей ночью лично передал в руки дреморы-валкиназа.       — Клоди, — начал было имперец, однако призрак девушки резко перебил его.       — Ты тоже изменился. От тебя исходит свет и… благо.       Лавий искренне удивился, но скрыл поразившее его чувство. Впрочем, он был абсолютно уверен, что от обнажённой души девушки никакие эмоции не укроются. Остановившись рядом с Клоди, имперец про себя взмолился Восьми, чтобы никто случайно не вошёл в оранжерею и не увидел их вдвоём. Никаких сомнений, присутствие призрака вызовет всеобщую панику, а никак не желание разобраться в происходящем. Конфликтов с «летающими книгами» и «дрожащей мебелью», о которых Лавий рассуждал ночью, конечно, не произошло, однако свершились иные события. О них он уже успел пожалеть.       — Я виноват перед тобой ничуть не меньше Мориса, — тихо, но вдумчиво произнёс имперец, вкладывая в слова всё накопленное за минувшие годы раскаяние. — Я пришёл, чтобы исправить содеянное.       — Виноват не только ты, — прозвучал ответ, и Клоди наконец посмотрела на него. — Леди Бельборн, Морис, я, ты, стражники, тот дремора… Мы можем долго продолжать.       Лавий удивился ещё сильнее. Признаться, строй их необычного разговора сильно пугал. Он никак не ожидал от Клоди подобного. Если измученная душа говорила так, значит…       — Насколько хорошо ты всё помнишь? — вопросил Лавий. Будь это возможным, он бы коснулся плеча девушки, но, увы, не мог. — Время для нас текло совсем по-разному.       Призрак вновь переметнул взгляд на цветы в клумбе. На несколько долгих секунд оранжерею заполнило жутковатое молчание. Лавий быстро не выдержал. Мотив слов Клоди оставался непонятен. Поддавшись какому-то внутреннему инстинкту и желанию облегчить её ношу, имперец потянулся рукой вперёд — к клумбе, схватил один из цветов под самым основанием раскрытого бутона и, легонько дёрнув, оборвал его со стебля. Не медля ни секунды, Лавий воззвал к магии. Мир духов и призраков был ему знаком не так хорошо как, например, по-настоящему занятому его изучением магу, но некоторые подобные тайны за длительные годы практик всё же были раскрыты. Призванные чары пронзили цветок насквозь и… изменили его, перенесли ближе к тому состоянию, в котором пребывала Клоди. Алые лепестки и остатки зелени в чашечке медленно обесцветились и стали полностью прозрачными. Призрачными. Убедившись в завершённости задуманного, Лавий протянул получившийся нематериальный цветок Клоди.       — Спасибо, — отозвалась девушка, аккуратно придерживая подарок двумя пальцами. — Ты зря беспокоишься, монах. Я всё прекрасно помню и всё осознаю.       В третий раз за последние минуты Лавий по-настоящему изумился. Он должен был испытывать облегчение, но заместо него почему-то ощущал дискомфорт. Может, его взгляд на ситуацию был слишком мрачен, и оттого ему теперь с таким недоверием виделись неожиданные откровения Клоди? Лавий был уверен, что девушка будет его проклинать, как делала, когда он убил помогшего ей дремору, или же просто отмалчиваться, однако…       — Помнишь, — едва слышно даже для себя промямлил он.       — Помню, — кивнула Клоди и, неожиданно посмотрев ему прямо в глаза, улыбнулась. — Ты, верно, думаешь, что я ненавижу тебя? Так было ранее. Но теперь…       Её призрачный силуэт снова сжался, приняв облик светоча. Мгновение и маленький сияющий шарик устремился вверх, безвредно для стекла пронзив крышу оранжереи. Лавий едва не спустил с языка чёрное ругательство, ведь в этот раз он не видел, куда Клоди решила отправиться, однако сдвинуться с места имперец также не успел. Голос девушки зазвучал снова и говорил теперь, кажется, отовсюду — со всех сторон:       — Я взывала из мрака Обливиона, из утонувших в разврате пиров Сангвина и его слуги. Я взывала долго: когда наблюдала за прибытием новых рабов Великого Развратника; когда старые слуги пытались уйти, но осознавали, что не могут этого сделать; когда увеселения превращались в кровавые игрища и насильственное самоистязание. Я взывала к Восьми, добрый монах.       Лавий окончательно обомлел. Голос Клоди достигал его слуха таким нежным и спокойным обращением, что ему становилось не по себе. Где же былой праведный гнев? Где та ярость, которая питала эту душу на протяжении долгих лет, пока виновник выпавших на её долю страданий — Морис Бельборн — медленно умирал от старости? Лавий пришёл сюда с надеждой принести Клоди Темон заслуженное облегчение — спасти её от плена в Обливионе, на который он сам её и обрёк, когда разрушил договор с дреморой Тахнимом. Ради этой цели он даже пошёл на нарушение некоторых церковных обетов. А в итоге…       — Клоди, я… — начал было Лавий, но сам не понял, что хотел сказать — слишком сильно был поражён.       — Восемь послали мне тебя, святой брат. Восемь ждали, как ждала я, — зазвучал в ответ голос, превратившийся практически в сплошное пение — расслабленное и умиротворённое. — Однажды я подвела их, отдалась гневу, ненависти. Я подвела Богов, брат, и своего ребёнка. Я считала, что защищаю его, но чем был мой оберег? Всю свою жизнь моё дитя было обречено провести в слепом служении Обливиону. Стефан…       Её голос дрогнул, будто Клоди всхлипнула. Лавий метал взгляд в разные стороны, но лишь убеждался, что девушка говорит с ним не из какой-то конкретной точки остеклённого помещения. Она была повсюду.       — Твой сын здесь, — заговорил имперец. — Он встретил меня. Он здесь…       — Лорд, — довершила его слова Клоди. — Стефан Бельборн — тот, кем должен был стать. Сын своего отца, наследник их рода, — голос ненадолго затих, будто его обладательница над чем-то размышляла. — Я вижу всё, святой брат. Я вижу сына, вижу, что он счастлив, и что его брат добр к нему.       «Видит», — произнёс про себя Лавий. Она всё видела? Как? Когда? Не из плена в Обливионе, это точно. Когда он её освободил — «выкупил» у валкиназа за Розу Сангвина? Но прошло так мало времени! Если она владела подобной свободой, вернувшись в этот мир, значит…       От осознания у Лавия непроизвольно подкосились ноги. Он не упал, но задрожал, снедаемый единовременным смехом облегчения разума и души. Как же он был слеп!       — Ты давно всё простила, — сквозь возникшую от эмоций плотину в голосе выдавил Лавий.       — Простила, святой брат, — прозвучал ответ.       — И тебе не нужна моя помощь.       — Мне нет. Но она нужна тебе.       Лавий замер. Внезапно сломившая его глупая истерика оборвалась, сменившись очередным взрывом непонимания. Потратив секунду на осмысление, он вновь принялся оборачиваться кругом, хотя и помнил, что это не поможет увидеть Клоди.       — Мне?       — Тебе, брат Лавий, — прозвучал ответ, после чего голос призрака запел медленно, словно выделял интонацией отдельные слова, как делали в храмовых пениях. — Атель Бельборн простил своих отца и мать — не стал таким, какими были они. Вспомни, святой брат, ты сам говорил мне об этом.       Лавий вспомнил. Это была правда. Тогда, много лет назад, обращаясь к добровольно заточённому в руинах старого поместья призраку Клоди, он в самом деле пытался переубедить её — говорил, что Атель признаёт собственного отца негодяем, коим Морис Бельборн и являлся. Тогда Клоди его не слушала, ибо была поглощена своей ненавистью.       — А как же Леди Бельборн? — выдавил Лавий, зацепившись за горестное воспоминание о том, как несправедливо старая леди обошлась с Клоди.       — Леди Бельборн покинула этот мир год назад, брат, — ответил голос. — Этого ты не знал.       Он и в самом деле не знал. Лавий был больше сосредоточен на подготовке к тому, чтобы исправить собственную повинность перед не упокоенной душой Клоди. Оставались только…       — А Морис? — с трудом вопросил он. — А стражники, что не приносили тебе еды, воды и огня?       Клоди не отозвалась, но в наполненном ароматами цветов и растений воздухе оранжереи Лавий как будто уловил странный звук, очень похожий на тихий и невинный смешок. Ему понадобилось несколько долгих секунд, чтобы осознать, на что намекает призванная им душа. Стражники… просто солдаты, исполнявшие приказы за звонкую монету. Лавий и сам немалый срок прожил по подобному закону. А Лорд Морис… как и его жена, Леди Бельборн Старшая, он более не теснил своей душой этот мир. И ведь про это Лавий знал уже давно, ещё с той поры, когда впервые согласился помочь Ателю и не подозревал ни о каких подробностях во всей этой запутанной истории, сложившейся вокруг Утёса Бельборн.       Клоди осознала всё это, будучи в плену Обливиона, а Лавий, отдавшись служению Восьми и будучи абсолютно свободным, не смог принять такую простую истину.       — Не мне предстоит сегодня прощать былое, добрый святой брат, — прорезал мысли имперца успокаивающий голос Клоди. — Восемь простят, прости себя и ты. Ты освободил меня, освободись же теперь сам.       Дыхание у Лавия замерло в лёгких. От пронзившего грудь и разум благоговения он всё же поддался тяжести в ногах и рухнул на колени. По щека потекли слёзы, но стирать их имперец не стал. Глядя сквозь скопившуюся на веках мутную пелену, Лавий разглядел только клумбу, возле которой по-прежнему стоял.       — О, Восемь, — совсем тихо зашептал он, однако в абсолютной тиши оранжереи прекрасно себя расслышал, — простите раба своего за слепоту его глаз и его разума. Даруйте мне знак, ибо я прощаю себя, как простила себя ОНА.       Признаться честно, фраза эта была вычитана им из одного церковного труда, и увидеть какой-либо знак он не рассчитывал. Обычно знаки были незаметны. Однако в миг этой самой мысли Лавий увидел, как потревоженный им стебель одного-единственного цветка тянется надорванным окончанием вверх, растёт и… оживает. Отрывисто вздохнув в превеликом восхищении, Лавий ждал и любовался, лицезря как за несколько секунд из погубленного его руками растения появляется новый бутон, как он взрастает, раскрывается и распускает поистине прекрасные алые лепестки. «Всё же грешно было сравнивать этот чистый цветок с порочной Розой Сангвина», — пронеслось в голове у Лавия, когда до его обоняния донёсся свежий аромат воскресшего растения.       — Иди с миром, святой брат Лавий Оврелиус. Пусть Восемь приглядывают за тобой, как ты приглядываешь за Их детьми.       Больше Клоди ничего не сказала.

* * *

      — Значит, это действительно правда! Друг мой, какими судьбами?!       Лавий едва успел покинуть каменные ступени, соединяющие двор с парадным входом в поместье. Собственно, сюда он шёл с конкретной целью — встретить Ателя или Стефана, поговорить с ними, но утруждаться в поисках самому ему, как оказалось, и не пришлось. Видимо, его фигура не смогла раствориться среди снующих по двору слуг, и Лорд Бельборн сам увидел его, а потому сразу подошёл и теперь приветствовал с широченной и искренней улыбкой.       Лавий улыбнулся в ответ и низко поклонился.       — Здравствуй, друг мой. Гляжу, ваши труды были вознаграждены.       Разгибаясь, он в очередной раз изучил заработанную лордом на минувшей охоте добычу, которую всё ещё не сгрузили с навьюченных лошадей. Если говорить откровенно, то этот спорт не был мил Восьми, ведь сталкивать между собой Труд Зенитара (к которому некоторые охотники ошибочно приписывали своё ремесло) и Природу Кинарет казалось само по себе неверной идеей. А думать о том, что охоте вообще-то потакает иное божестве — дикий, вечно голодный и жаждущий наживы Хирсин, Лавий так и вовсе не собирался.       — О, клянусь всеми ликами Акатоша, не приумножай его заслуг, — послышался позади голос Стефана, а сам он появился секунду спустя и по-доброму хлопнул брата по плечу. — Уверен, всю работу сделали остальные.       — Не завидуй, — гордо фыркнул в ответ Атель и качнул головой в сторону коня, на которого была взгромождена оленья туша. — Вон того рогача я собственными руками завалил.       Казалось, братья могли припираться бесконечно. Лавий не собирался им мешать. Он просто смотрел и изучал. Атель и Стефан были очень похожи, разве что цвет волос носили разный. Это натолкнуло на занятную мысль. Оба брата были от крови Мориса Бельборна, но матерей имели разных. Учитывая печальную историю с Клоди, выходило, что Стефан родился раньше Ателя и, следовательно, являлся старшим наследником. Лавий постарался об этом не думать. Даже являясь бастардом, Стефан, похоже, имел при дворе поместья ничуть не меньше власти, чем Атель. Это не могло не радовать. Младший, но законный лорд исправно доказывал, что он — не тень своего отца, но новое звено династии. Достойный человек. Лавий теперь был убеждён в этом также ясно, как знала это Клоди, просвещённая с помощью Восьми в посмертии.       — Слушай, брат, — вернул себе голос Стефан, но говорил теперь заметно тише, даже наклонился к Ателю, будто хотел, чтобы его не услышали случайные уши, — наш друг прибыл вчера вечером и изрядно удивил меня. Ныне он совсем другой человек, нежели известный нам прежде.       Атель посмотрел на Лавия с нескрываемым интересом и вопрошанием. Имперец не нашёл ничего иного, кроме как снова улыбнуться, после чего потянулся к воротнику и плавным рывком вернул на голову капюшон, давая разглядеть его низкую лицевую сторону, на которой ручной выкройкой отображались большие песочные часы и символы семи остальных Богов, расположенные вокруг знака главы Пантеона Восьми.       — Вот оно что! — воскликнул Атель, явно оправданно-взбудораженный таким откровением. — Стефан, я правильно понял твой намёк?       — Куда уж правильнее, братец?       Лавий поправил сползший слишком низко капюшон и внимательно рассмотрел лица обоих братьев. Те перебрасывались взглядами, лыбились во все зубы и легонько кивали друг другу.       Непонятное молчание меж ними тремя продлилось ещё несколько секунд, пока Атель тихо не усмехнулся, вслед за чем со средней силой хлопнул Стефана в грудь открытой ладонью, заставив того чуть пошатнуться.       — Боги улыбнулись нам и лишили важной заботы, — заговорил лорд Бельборн, не переставая при этом посмеиваться. Взгляд его вонзился в Лавия с прямо-таки искренней мольбой. — Друг мой Оврелиус, понимаешь, тут такое дело: мой братец уже год с небольшим отчаянно носится за юбкой нашей самой молодой чашницы…       — Атель, — заметно недовольно перебил Стефан.       — А она вовсю отвечает ему взаимностью, — снова рассмеявшись, продолжил его брат. — Я ему которую неделю твержу, чтобы он переходил от слов к делу. Сказал бы он ей, и я тотчас бы послал в великий храм в Даггерфолле за служителем, который сможет провести церемонию, — лорд сменил улыбку на лукавую. — Но раз здесь оказался ты, друг мой Оврилиус...       Лавий на секунду прикрыл глаза, наслаждаясь пониманием того, на что ему намекали. Ситуация действительно складывалась очень удачно, ибо у него в самом деле имелись соответствующие полномочия и разрешение заведовать венчанием двух влюблённых сердец. Более того, он знал об этой процедуре абсолютно всё, даже в нескольких вероисповеданиях и нескольких отличающихся традициях.       Однако особенно Лавия восхитила открытость в словах Ателя. Стефан желал связать и разделить жизнь со служанкой. Стефан — дитя точно такого же союза, обернувшегося, увы, трагичной историей с участием Клоди Темон. Знак Восьми или совпадение? Пытались ли Боги намекнуть на оборот судьбы и своеобразное исправление страшного прегрешения Мориса Бельборна, чьи дети на глазах у Лавия доказывали, что не желают нести на себе тень порока отца?       Совпадения, конечно, были возможны, но Лавий предпочитал верить в иную правду — более милую его сердцу. В конце концов, он ведь собирался найти причину задержаться при дворе Бельборнов, и просьба лордов подходила как нельзя лучше. Прекрасное чувство, распаляющее пламя меж двумя сердцами — есть истинное благословение Восьми. Одарить возродившееся поместье светом самой Мары будет великой честью. И радостью.       — Я к вашим услугам, друзья мои, — ответил Лавий и вновь поклонился братьям.