Штормовое предупреждение

      — Демоны? Ты издеваешься? — Шинадзугава прикладывает свою разгоряченную мозолистую ладонь ко лбу Шичиро и смотрит внимательно в её голубые глаза, выискивая признаки горячки. — Сон какой дурной приснился или что?       Оота молчит, не зная что и ответить. Можно было сослаться на сон, приукрасив обрывками воспоминаний голубоглазой безымянной девочки. Или же, рассказать все Шинадзугава без утайки, поделившись зарождающимися ростками страха. Демоны, ну что за бред?       — Чего замолчала? — хмурится в недопонимании Шинадзугава. — Не люблю пустую болтовню и выдумки.       — Я его видела, — упрямо, — в том маленьком святилище, — Шичиро смотрит прямо в его странные темно-фиолетовые глаза, желая, чтобы Шинадзугава поверил ей.       — И говоришь об этом только сейчас? У тебя просто разыгралось воображение.       — Да поверь мне, братец Шинадзугава! — Чуть ли не кричит Оота, от бессилия сжимая пальцами ткань своего кимоно.       — Как ты меня назвала? — тихо.       Шичиро напугано сжалась, боясь опустить голову. А что она сделала не так? Разве не уместно называть и считать своего спасителя старшим «братцем»? Так почему так покраснело его лицо? От гнева или?..       — Братец Шинадзугава, — повторила еле Шичиро.       — Санеми, — Шинадзугава первым отводит взгляд, отворачиваясь, — так меня зовут.       Санеми.       Шичиро пробует на язык имя, не в силах выдавить его из себя вслух. Чётко осознавая, что не сможет звать этого взрослого ребенка по имени. Никогда.       — Братец Шинадзугава, — повторила Шичиро, кивая самой себе.       — Санеми! — Вспыхивает тот зло, щёлкая пальцами по лбу Оота, — Братец Санеми, никак иначе, синеглазая.       — Меня Шичиро зовут, — не менее звонко отвечает тому Оота, — глупый Шинадзугава!       Ослик протяжно заржал, глядя куда-то вперёд своими заплывшими и искусанными мошкарой глазами. Дождь настигший их в пути, не смолкал ещё несколько часов, до позднего обеда. Шичиро так и не смогла сомкнуть глаз, боясь, что демон вернётся, желая поглотить их жалкие души и разорвать тела. Но демон не возвращался, а после уже проснулся и Шинадзугава, сжимая Оота до странного хруста в её израненном теле. Тем самым отвлекая Шичиро от беспокойного и липкого страха.       Обедали они в тягучей тишине, как и шли после по размытой от дождя дороге. Соломенные дзори скользили по грязи, заставляя Шичиро зажмуривать испуганно глаза, а Шинадзугава громко ругаться. На ночь они остановились в кособоких пристройках, что располагались в низине, и в которых хранили стога свернутого сена на зиму.       — Демонов не существует, — подвёл итог их разговора Санеми, зарывшись в колючую иссохшую траву, — глупости всё это.       — Отец рассказывал совсем другое, — не унималась Оота.       — И где он теперь?       — Умер.       — То-то же, — зло усмехается подросток, заставляя Шичиро поджать губы и отвернуться от него, — и чего опять насупилась, как мышь на крупу, синеглазая?       — Шичиро! Глупый Шинадзугава! — Оота бросила в Санеми пучок пожелтевшей травы от бессилия и горькой злобы. — Как ты всё не запомнишь?       Санеми смеется от её слов, смахивая с волос несколько жухлых травинок. Что спорить с ней? И дёргает несколько раз легонько за выбившиеся из одной из кос тёмные пряди волос. Шичиро мычит что-то неразборчиво, явно проклятия в его сторону, заставляя подростка улыбаться ещё шире.       — Я защищу тебя, Ши-чи-ро, — в насмешку растягивает её имя, — как и остальных своих братьев и сестер с матерью.       — А отца?       — Пусть в адском пламени горит.       Оота не стала уточнять почему, зная, что Санеми не слишком уважал своего отца. Возможно, как и не любил его. Шинадзугава с теплотой вспоминал о своей матери, о младших братьях с сёстрами, будто специально избегая разговоров о своём отце. Оота не настаивала, молча слушая домашние, уютные истории из жизни семьи Шинадзугава. Не рассказывая взамен о своей. Нечего было. Не помнила ничего. А говорить об эфемерном будущем, что возможно никогда и не настанет, не хотелось. Шинадзугава бы просто ей не поверил, посчитав, что у нее снова разыгралось воображение.       До «холма у западных ворот» они дошли только на следующий день, когда солнце уже стояло в зените. Солнце палило нещадно, напекая ничем не прикрытие головы подростков и обнажённые участки кожи. Оота обмахивала свое лицо сорванной веточкой, отгоняя противную мошкару. В деревню они не заходили, обойдя ту по широкой дороге, по которой ездили нагруженные различным товаром деревянные повозки. По округе разносился звук бьющего по металлу молота. Пахло горелым углем и кожей.       — Я у родителей самый старший, затем идёт Генья — ему девять, Шуя — недавно восьмой год пошёл, Хироши — семь, а Кото — четыре, Тейко ещё совсем кроха — две зимы только пережила, и ещё один на подходе. Повитухи говорят, что девочка будет.       Оота перестала жевать, от удивления открыв рот. Это сколько же их? Семь? Да ещё почти погодки? Промелькнула странная мысль о презервативах и других различных контрацептивах, о которых матушка Санеми должна была-то знать. Так какого их так много? У своих родителей Шичиро была единственной дочерью.       — Ты чего так на меня странно смотришь? — хмурится Санеми, запивая шарик риса водой из колодца.       — Ничего, — Оота заставляет себя проглотить пустой рис и откусить ещё кусочек. Есть ей не хотелось. — У меня именины были в прошлом месяце, одиннадцать исполнилось.       — Сколько? — Санеми не скрывает своего удивления.       — Одиннадцать, — повторяет покорно Шичиро, думая, что вскоре это войдёт у неё в привычку, повторять все по несколько раз, — глупый Шинадзугава.       — Чего сказала? — вспыхивает тот.       Шичиро молча отдаёт Санеми свой рисовый шарик, а после забирает из его рук бурдюк с водой. Пьёт осторожно, боясь снова облиться. Натянутые на коже швы ноют. Как и проклятая мысль в голове, что демоны где-то рядом.       — Днём они не опасны, — вспоминает она слова отца безымянной девочки, — ведь солнечный свет опасен для них. А ночью как защищаться?       Они останавливались ещё несколько раз в кособоких пристройках, с исхудалой крышей и поеденными мелкими полевыми грызунами стенами, пережидая холодные ночи. Не зажигали костров, боясь быть пойманными деревенскими и замеченными разбойниками. Последних всегда в этих краях хватало.       Мысли о демонах медленно отходили на второй план, заменяясь размышлениями о делах насущных: Шичиро с каждой минутой проведённой на солнце, мечтала о душистой ванне или, на худой конец, душе. Обычные мирные желания, которые никак не разделял с ней Шинадзугава. Тот упорно доказывал (себе ли?), что Шичиро примут в его доме. А если нет — то… Оота отмалчивалась, поджимая губы и обмахиваясь усерднее пожухлой от солнца веточкой.       Поселение было огромным. Оно сразу же поглотило с головой очумевшую от запахов и звуков Оота. Совсем не моя деревня, — пронеслось галопом в её голове. Ослик семенил рядом, не вырываясь вперёд, как это было на просёлочной дороге, осторожно принюхиваясь. Шичиро в этот момент уж больно походила на этого ослика: осторожно осматриваясь по сторонам и сжимая пальцами ткань рубахи Шиназугава. Санеми уверенно шел вперёд, изредка кивая кому-то из своих знакомых.       — Санеми! — окрикнул кто-то Шинадзугава, заставив подростка остановиться и закрутить головой, в поисках того кому принадлежал голос. — Братан! О, а это кто?       Шичиро настороженно выглянула из-за головы Санеми, глядя на высокого не по годам мальчишку, что был уж чересчур похож на Шинадзугава.       — Генья! — обрадовался Шинадзугава. — Отец не возвращался? Как матушка?       — Родит со дня на день, — настороженно ответил Генья, продолжая буравить Оота своими темными глазами, — И кого ты в этот раз притащил, братан? — зло. — И так жрать нечего!       Санеми бил сильно, не жалея сил и обжигающей ярости. Пощечина вышла звонкой и хлесткой.       — Не тебе меня в этом упрекать, Генья, — прошипел сквозь сжатые зубы Шинадзугава, — а теперь, пошли домой. Надо представить матушке Шичиро.       Генья прижимает ладонь к покрасневшей в один миг щеке, не в силах двинуться следом за своим братом, который и не думал остановиться и подождать его. Ни о каких извинениях не могло быть и речи.       Оота прячется за широкой спиной Санеми, чувствуя кожей колючий и полный злобы взгляд от Геньи.