О том, чего не было, и о том, что могло бы быть

Кроули остается присматривать за книжным вместе с Мюриэль. Каждый шаг здесь – точно по бритвенно-острым осколкам прошлого. Каждая минута среди векáми остававшейся неизменной, знакомой до выворачивающей суставы боли обстановки, каждый вдох, пронизанный пыльно-теплым запахом старых книг, каждый взгляд, случайно зацепившийся за будто бы ничего не значащий предмет, – непрекращающаяся пытка памятью. Но сама мысль о том, чтобы доверить дом своего ангела кому-то чужому, кажется несмываемым предательством. Пытку приходится выносить молча – гордость не позволяет страдать при свидетелях. Время от времени Кроули закрывается в комнате и кусает себя за руку – до крови, почти до кости – чтобы не завыть от душевной боли. Его руки от запястья до локтя покрыты кровоточащими свежими и темными подсохшими укусами, никогда не успевающими зажить до конца. Кроули прячет их под рукавами рубашек и пиджаков. Особенно тщательно – после возвращения Азирафеля. Но однажды ангел всё же замечает краешек красноватого рубца. Хватает Кроули за руку, испугавшись, что тот ранен. А спустя мгновение, приглядевшись получше – осознаёт. – Дорогой мой... – голос Азирафеля полон боли, когда он осторожно обводит кончиками пальцев след от укуса. – Зачем же ты... так... с собой? А Кроули ловит себя на том, что даже не помнит боли – физической. Он спешит успокоить Азирафеля, заверяет, что это лишь маленькая глупость, совершенная в эмоциональном порыве, что ангелу вовсе не сто́ит волноваться о таких пустяках... И впервые за всё время ощущает, как не успевшие еще зарубцеваться укусы горят болью. Точно загнанная в непроницаемый кокон способность чувствовать разом вырывается из него во всей своей слепящей яркости, заставляя Кроули считаться с нею. Кроули с наслаждением вдыхает до невыносимого родной запах своего ангела, ощущает под пальцами пушистую мягкость его волос – и понимает, что ради этого не моргнув стерпит любую боль.