И относились к ней так, как будто у неё нет сердца

На следующий день Маша впервые за долгое время пришла на пары, чувствуя себя чуть лучше. Она наконец-то поспала, и хотя глаза всё ещё выдавали усталость, лицо её выглядело чуть свежее. Даже холодный ветер Петербурга не казался таким пронизывающим, когда тело наконец получило передышку. На лекции Лукина, как обычно, шагала вдоль аудитории с ноутбуком в руках, объясняя тему с той самой строгостью, к которой привыкли студенты. Никто не осмеливался перебивать её или отвлекаться. Даже самый тихий шёпот был бы замечен. Маша сидела на своём месте, стараясь следить за конспектом, но то и дело её мысли возвращались к вчерашнему. Она не могла забыть тот момент, когда Лукина обняла её, позволив выплеснуть эмоции. Казалось, это было что-то нереальное — от неё, холодной, словно ледяной статуи. После пары, когда аудитория опустела, Лукина задержала Машу жестом: — Третьякова, подождите. Маша покорно остановилась у кафедры, теребя край рукава. — Сегодня вы выглядите лучше, — констатировала Лаура, скрестив руки. — Выспались? — Да, — коротко ответила Маша, стараясь не смотреть ей в глаза. Лукина кивнула, оглядев её с ног до головы. Что-то в этом взгляде снова заставило Машу нервно потянуться к рукавам. — Но это не значит, что я не замечаю. Вы всё ещё измотаны, — добавила она, её тон был строго-наблюдательным. Маша вздохнула, опустив плечи: — Я правда стараюсь. Просто сложно... — Я вижу. Поэтому хочу, чтобы вы продолжали стараться. Но мне нужно, чтобы вы были честны. Не с другими, а с самой собой. Маша помолчала, затем робко подняла взгляд: — Лаура Альбертовна, можно вас попросить об одном? Лукина приподняла бровь, не ожидая услышать такую фразу. — Если это в пределах разумного, — ответила она. Маша заметно нервничала, но всё же собралась с духом: — Можете... обращаться ко мне на «ты»? Только неформально, когда мы говорим так. На «вы»... это как будто мне восемьдесят лет. Глаза Лукиной слегка расширились от удивления, но потом она сухо усмехнулась: — Забавная просьба. Вы понимаете, что в академии это неприемлемо? — Конечно, — быстро ответила Маша. — Только... когда мы говорим не на лекциях. Это кажется странным, будто между нами пропасть. Лукина долго смотрела на неё, словно решая, стоит ли идти на такую уступку. Наконец, она кивнула: — Хорошо. Но только за пределами академии. Здесь — никаких исключений. — Спасибо, — тихо ответила Маша, и на её лице мелькнула слабая улыбка. — Ещё одно, — добавила Лукина, внимательно посмотрев на её руки. — Почему у тебя такие холодные руки? Маша вздрогнула, непроизвольно спрятав кисти в карманы. — Наверное, из-за погоды, — неловко сказала она. Лукина не настаивала, но её взгляд задержался чуть дольше на Машиных запястьях, будто она что-то заподозрила. — Следи за собой, — бросила она на прощание. — Ты всё ещё в пределах моего внимания, не забывай. Маша кивнула и поспешила уйти, но её сердце стучало быстрее. Это было странное ощущение — одновременно пугающее и тёплое. В следующие дни Маша продолжала вести себя как обычно: работала, училась, но теперь ей было чуть легче, словно тёплый взгляд Лукиной сопровождал её даже в самые трудные моменты. Она снова начала оттягивать рукава, привычно пряча то, что никому нельзя было видеть. Лаура, наблюдая за ней на парах, отмечала, как часто Маша сидит, задумчиво глядя в сторону, как её пальцы теребят манжеты, а взгляд становится рассеянным. Эти мелочи были для неё очевидными. Однажды, когда Маша, как всегда, пришла в столовую только за зелёным чаем, Лукина подошла к ней, что случалось крайне редко. — Третьякова, — холодно сказала она, садясь напротив. — Это всё, что ты ешь? Маша смутилась: — Я... не голодна. — Ты не голодна или ты привыкла так отвечать? — Лукина пристально посмотрела ей в глаза, от чего Маша заёрзала. — Просто... сейчас не время, — выдавила она, избегая прямого ответа. Лукина молча вздохнула, но ничего не сказала. Её молчание было тяжёлым, но Маше казалось, что в нём таилась забота.