Сцена в лондонском пабе (to xxx5020xxx)

Так как продолжение подарочного фика ещё, к сожалению, не готово к публикации, решил в честь зимних праздников презентовать сию миниатюру в качестве его «замены». Текст отличается своим новаторством, представляя новый тип писательства: неизвестность в его содержании предполагает её ликвидацию сотворчеством читателя, который, задействовав свой интеллект и фантазию, должен по имеющемуся додумать недостающее, получив таким образом целое, в создании которого он сам принял участие, — своё целое. Надеюсь, что, несмотря на такую необычность этого драббла, связанного с моим предыдущим фиком «Resurrectio», его непосредственный адресат xxx5020xxx и, может, ещё кто-то получит от него удовольствие.

***

Чувствуя близость тела вигиланта, ощущая его горячее дыхание, вдыхая его запах, внезапно вновь охваченный дрожью граф опустил затрепетавшие веки, чей трепет явственно выдали ресницы. Четыре столетия назад он видел того, кто был возле него и кого сейчас называли великим Ван Хельсингом — высокого, атлетичного, великолепно сложенного, красивого мужчину, чьё появление где-либо неизменно притягивало к нему взоры — в его небесном облике, в сиянии неземной красоты и славы. Дракула снова ощутил удар в области сердца… Явственный, сильный удар… Это лицо… Любимое… обожаемое… ставшее в другой жизни родным… Это необычайно, пленительно привлекательное лицо, сохранявшее в своих человеческих чертах не здешнюю, побеждающую прелесть блистательного лика великого небесного князя, заставляющую повергаться ниц демонов, — это лицо, спустя века, теперь снова рядом с его лицом… Как тогда… Лицо его Любви и в жизни, и в не-смерти… Любви удивительной… Любви блаженной и мучительной… И эти губы… Люцифер… Эти губы… заставлявшие его голову кружиться, проваливаясь в бездну райского наслаждения, ради которого так легко отказаться от власти, могущества и славы… Эти отнимающие разум губы, однажды подарившие его телу блаженство, а душе — счастье… Как они близко… так близко… так близко… чёрт… Их очертания, изгибы, форма, цвет… Они манят его… сводят его с ума… О Дьявол!.. Он теряет власть над собой… Ощущение тела Ван Хельсинга обнимало Дракулу со всех сторон… Он был всем… Всё вокруг вдруг стало им… Он мог видеть и чувствовать только его, его тело… Он вдыхал его каждой частичкой своего существа, словно оказался погружённым в свою страсть, задыхаясь от желания… О, чёрт… чёрт… «Что… ты… творишь… Габриэль?..» Вампир чувствовал, как бежит кровь по артериям и венам охотника, но это не пробудило в нём жажду носферату, иная жажда овладела всем, что был он. Грудь его неудержимо заволновалась бурным дыханием, как охваченное вдруг налетевшим штормом море. Неуправляемое, захлестнувшее его с головой желание помрачило взор графа, ощутившего после явного толчка в груди, столь же сильные толчки воспламенённой крови в паху и как огонь страсти объял его меж бёдер (к счастью, спадающий с его плеч плащ гарантировал сокрытие этого от чужих глаз — благословенный предмет туалета!). Горело не только ниже живота, он пылал весь… Стало просто невыносимо жарко… Пламенно… Жарче, чем в преисподней… Страсть палила его сильнее огня Ада… Слова служителя Церкви доносились до разума внутренне содрогающегося демона, ощущающего овевающее его кожу горячее дыхание, словно роняющее пламя ему внутрь, вызвав в нём пожар, будто издалека, сквозь звон в голове, шум дыхания и дымку в сознании… В умопомрачённом состоянии, с трудом понимая, что говорит ему Ван Хельсинг, он хотел одного — схватив мужчину в объятия, страстно прижать к себе и алчно закрыть влекущий его рот бешеным поцелуем, ворвавшись в него языком, глубоко погрузиться им, всосать его в свой, ненасытно пройдясь руками по его великолепному телу, знакомому ему, как его собственное… По плечам, груди, спине, бёдрам, ягодицам… везде… Дьявол, как же он изголодался по нему! Как же невыносимо, просто до боли он его хочет! Он не в силах больше это терпеть! Руки Дракулы непроизвольно дёрнулись. Однако в последний момент перед совершением безумного действия присутствие духа демона, хоть и с огромным трудом, вновь смогло прийти ему на помощь и удержать его от этого. Возобладав над диким вожделением, оно сумело вовремя возобновить контроль разума и поддержать его пошатнувшееся самообладание и если не подавить (что было невозможно), то всё же превозмочь непреодолимое волнение плоти, воспрепятствовав безрассудству, хоть это титаническое усилие и сверхнапряжение нервов и лишило не-мёртвого изрядной доли энергии, заставив его отмеченное благородной бледностью лицо стать мертвенно белым, как погребальный саван. Отступив от вигиланта (шаг его был не твёрд), граф, чудом восстановив относительное внутреннее равновесие, подчинив власти рассудка поднявшуюся в нём чувственную бурю, но не в силах сразу восстановить размеренное дыхание, сказал: — О Габриэль… разве ты… не понимаешь… как рискуешь… настолько близко… приближаясь ко мне? Ты забыл… кто я… и как реагирую… на близость… твоего тела? Какое желание, какую жажду это рождает во мне? — спросил он с двусмысленным выражением. Глаза вампира взблеснули, а угол рта, — губы которого пламенели вызывающим кармином, будто он окрасил их кайму в столь яркий цвет, только что окунув их в чашу со свежей кровью, — поехал вверх, проявляя его ехидную ухмылку. — Я ведь мог и не удержаться… Так ты говоришь, я ошибся? Неужели? Что ты собирался сделать? Извиниться, поцеловав мне руку? Ты глубоко сожалеешь? Нет, с тобой решительно что-то произошло! Я не верю своим ушам, и твои слова заставляют меня не верить глазам! — Граф прищурился, а затем скользнув взглядом с лица охотника вниз, пробежал им по его телу к сапогам и обратно. — Да ты ли это? Тот, кто недавно пробил мою грудь серебряным колом и, слушая мой, как ты думал, предсмертный хрип, с безжалостным, зло победным выражением лица ознаменовал ещё одно успешное избавление человечества от монстра, пополнившего твою богатую коллекцию уничтоженных тварей, крестным знамением, произведённым с жестом, демонстрирующим перерезание горла, и угрожающе-издевательским произнесением «Requiescat in pace» во славу твоего Хозяина? «Обворожительно»? Тебя ли я слышу? Это слово из лексикона нежного поэта, водящего знакомство с музами и грациями. Может ли оно прозвучать из уст святого убийцы, брутального истребителя чудовищ, хладнокровно сбрасывающего с крыш соборов их изувеченные циркулярными пилами трупы на мостовую? Ты, видимо, задался целью не переставать изумлять меня! Сразить своей очередной, поистине чудесной, метаморфозой! Эта гораздо предпочтительней той, что ты столь неожиданно и ещё более неприятно явил мне в моей Ледяной крепости, — осклабился он. — Несколько минут назад ты собирался торжествующе утереть мне нос — а мой утереть не так просто, — блеснув взглядом и вновь сверкнув широкой улыбкой, засмеялся Дракула, — поразив меня своим, как оказалось, блестящим финансовым положением, приобретённым беспорочной службой Ватикану, и снять в целях проведения нашей приватной беседы лучший номер в роскошном отеле «Савой», однако вынужден был отказаться от этой приятной идеи, реализация которой потешила бы твоё самолюбие, не из-за опасения быть задержанным полицией — ведь ты заслужил своей почтенной деятельностью почётный статус самого разыскиваемого преступника в Европе — а дабы избежать появления там в моём обществе, отчего-то посчитав это нежелательным для тебя; а спустя эти несколько минут намеревался целовать мне руку в питейном заведении, где мы, естественно, не находимся наедине? Видимо, алкоголь всё же затуманил твой рассудок, ибо сложно предположить, что этот неблагоразумный порыв мог охватить тебя без его участия, — единственно под воздействием праведного раскаяния и душевного сокрушения, — что, впрочем, похвально, — усмехнулся демон. — Возвращение мне перстня путём одевания его на мой палец на глазах у посетителей и обслуги паба также, кстати, было бы весьма провокационным. Ты не замечаешь, какое внимание мы привлекаем к нашим персонам? Особенно в данный момент? Я бы на твоём месте повременил с воплощением такого интимного намерения, отложив его до обретения приватности с его объектом, долженствующим её обеспечить, — не уставал сверкать ослепительной улыбкой граф. — Ты так удивительно переменился ко мне, Габриэль! Этому невозможно не поразиться! Отказался от жестокости, стал так любезен с несчастным, одиноким вампиром, — даже нежен в заявленном тобой намерении запечатлеть покаянный поцелуй на моей бедной руке! — говоришь такие приятные вещи, что кажется, не ограничишься комплиментом моим волосам, оценив и другие мои многочисленные достоинства. — Лучезарная улыбка не покидала уста Дракулы. — Господнее чудо, не иначе! — снова засмеялся он. — Что касается твоего вопроса, — продолжил он, — скажем так, это уникальный парфюм, являющийся произведением искусства, созданный по моему заказу неким мастером своего дела — настоящим маэстро — сочетающий разные виды этого растения и который оказался при мне, как и всё остальное, после моего очередного возвращения в Подлунный мир, — к которому я до смешного привязан, — не переставая сияюще улыбаться, сказал Владислав, — благодаря любезности противника твоего Хозяина. Рад, что тебе он тоже нравится. Ты не помнишь, я говорил тебе четыре века назад, что обожаю этот дурманящий запах и наслаждаюсь производимым им на меня эффектом. Это пристрастие я унаследовал от матери, а так как я, как и положено всякому демону, — ухмыльнулся он, — привык всячески себя ублажать, то он меня сопровождает… Но есть один аромат, Габриэль, — голосом, зазвучавшим густым, глубоким, чувственным баритоном, словно ласкающим слух собеседника, укутывая его в бархат, заставляя сладко реагировать его внутренность, добавил граф, устремив пылающий взгляд прямо в отличающиеся непередаваемой прелестью глаза вигиланта, — когда-то буквально сводящий меня с ума, пред которым пьянящий запах жасмина для меня ничто… С ним не сравнятся благоухания райских садов… — Погрузившись на несколько секунд взглядом в глаза охотника, вампир быстро обернулся к двери, но затем вдруг круто повернулся обратно. В его глазах лукавыми искорками резвились и плясали бесы. — Я отказался принять обратно свой перстень, но раз ты утверждаешь, что я ошибся и моя рука понадобилась тебе совсем для другого и тебе так не терпелось это сделать, что реакция окружающих на осуществление твоего намерения тебе очевидно безразлична, а меня она тем более не смущает, то это значит, что ничто не мешает мне выполнить твою просьбу. Твоё желание завладеть моей рукой, — коварно улыбался вампир. И, сдёрнув обливающую блестящей чёрной кожей перчатку, Владислав обнажил примечательно красивую, обладающую утончёнными очертаниями руку с аристократически длинными и изящными пальцами и элегантным движением протянул её визави, держа обращённой ладонью вниз, сопроводив своё действие словами: — Не скрою, что рад, что, благодаря моему неземному Отцу, могу явить её тебе не искалеченной, а в целостном, первозданном виде. Как ты понимаешь, я дьявольски, даже болезненно самолюбив, и поистине ты причинил мне великую, страшную боль, изуродовав одну из моих рук. Однако даже эта умопомрачительная, эта невыносимая, доводящая до исступления бешенства боль бледнела от другой, много более сильной — сознания, что ты оказался способен на такую звериную жестокость по отношению ко мне, чего я от тебя никак не ожидал: не только убил меня, но и обезобразил, изувечив часть моего мёртвого тела. Пусть и предназначенного, как ты думал, тлению. Этим ты ранил меня сильнее, чем мечом, нанёсшим мне смертельный удар. Я, исчадие Тьмы, никогда не смог бы поступить так с тобой, Габриэль. О Габриэль, сколько боли ты мне причинил! Много, очень много боли… Как физической, так и душевной. Гораздо больше, чем я заслуживал от Левой руки Бога за свои грехи. Во всяком случае, будучи весьма снисходителен к собственной персоне, я так самонадеянно считаю, — усмехнулся демон. — В причинении боли ты мастак. Каюсь, на этот счёт я тебя недооценил. Губы Дракулы искривила очередная бесовская ухмылка, но в омутах его бездонных очей, и это очевидно было вне его контроля, на миг колыхнулась горечь. На миг. Скрыв её на дне взмахом ресниц, он с едва уловимой язвительной насмешкой во временами мерцающих драгоценными каменьями глазах и кривящей его алые губы ухмылкой, протягивая охотнику свою белую, холёную руку, — изысканная красота которой могла соперничать с изяществом деликатных женских рук, — словно церковный иерарх мирянину для дарования ему благословения и благодати именем Божьим посредством её целования, замолчал, замерев, вперив в Ван Хельсинга пронзительный, горящий взгляд. Свидетели разыгранной перед ними сцены в лице бармена и посетителей паба уже не бросали любопытные взгляды на её невольно привлекающих внимание участников, как делали это ранее, а, отвлёкшись от своих занятий, смотрели на них во все глаза с нескрываемым удивлением.