Nataraja

Октябрь 1867 года, Девоншир, Англия.       Четырьмя часами позже Амадеус сидел около двери школьного лазарета, обхватив колени руками, и смотрел в одну точку. Учебный день был сорван, вся школа возбужденно галдела и обсуждала произошедшее. Один Амадеус Картер внешне оставался спокоен. Когда он в очередной раз давал показания инспектору Брауну в присутствии наставника и директора, теперь уже против профессора Нортона, то чувствовал, как чистая кровь Джигме высыхала на его лице и руках и отваливалась черным порошком. Лерой ждал своего часа в соседней комнате, у Брауна будто бы запоздало проявилась сообразительность, и он решил допросить мальчиков по отдельности. И Амадеус рассказывал все, что им со Смитом удалось выяснить, от и до, наконец-то не опасаясь, что его бестактно оборвут. Он подспудно наблюдал, с каким интересом уважаемые взрослые выслушивают его рассказ, как их лица выражают восхищение и изумление тогда, как еще утром они были такими презрительными и высокомерными. Да, теперь, после поимки истинного убийцы, прозорливый ученик был в центре всеобщего внимания, к его мнению прислушивались, с ним разговаривали, как с равным.       Это был их с Лероем неоспоримый триумф, которого так жаждал Смит. Но какой ценой…       Закончив допрос, инспектор одобрительно хлопнул Амадеуса по угловатому плечу: — Ну-с, мой дорогой сэр, я не слишком часто рассыпаюсь в комплементах, но то, что вы сделали, просто невероятно! — Браун сиял, как медная сковородка, по всей вероятности, предвкушая скорое повышение. — Невероятно просто, — мрачно отозвался подросток. — Не умаляйте своих заслуг, перед лицом всей школы вы и мистер Смит — настоящие герои! — с чувством сказал Артур Квинсберри. — Настоящий герой сейчас борется за свою жизнь в лазарете, — так же сухо ответил на это Картер. — Да, несомненно, Джеймс тоже герой, не меньший, чем вы… — Джеймс? — переспросил Амадеус. Наставник переглянулся со своим боевым товарищем и сказал: — Видите ли, мой дорогой друг, доктора не дают оптимистичных прогнозов насчет него, поэтому, как только стало возможным, мы послали в деревню за священником и окрестили бедного ребенка. Крещение, к несчастью, состоялось в пятницу, да еще и тринадцатого числа, священника пришлось долго уговаривать, но, принимая во внимание состояние Джима, он согласился.       Амадеус почувствовал, как к горлу подступает комок. Если священник согласился крестить кого бы то ни было в пятницу, тринадцатого числа, а именно тринадцатое октября значилось в тот день на календаре, то этого человека явно считают безнадежным. Юный Картер сжался и уставился в пол, приложив все усилия, чтобы не разрыдаться при взрослых. — Ну, несмотря ни на что, дело раскрыто, — разряжая обстановку, развел руками инспектор. — Что вы собираетесь делать с тугами? — Амадеус поднял на него покрасневшие глаза и задал резонный вопрос. — Это уж наша забота, не беспокойтесь! Сюда прибудут еще пятеро полицейских, и мы схватим душегубов в деревне. По части облав мне нет равных, поверьте. Старшеклассник нахмурился. — Должен вас предостеречь, инспектор, туги очень коварны. Они могут использовать не только ритуальные платки для удушения, но и другие способы убийства, например яды и прочее. — Спасибо за заботу, мой юный друг, но уж против наших пистолетов у них нет аргументов. Амадеус кивнул и, попрощавшись с инспектором Брауном, вышел из комнаты для допросов. По коридору навстречу ему в сопровождении Уилкинса брел Лерой, такой же подавленный и несчастный. Поравнявшись, он коснулся рукава Картера, а Джереми Уилкинс шепнул ему: — Операция уже завершена, но Джим без сознания. — Я буду у лазарета, сэр, — кивнул Амадеус. — Дружба, достойная мужчин! — с каким-то особенным нажимом одобрил его решение наставник, и Картеру эти слова показались бы странными, не будь все его мысли и надежды обращены к Джигме.       И теперь он сидел у двери больничного корпуса, ждал и молился, молился отчаянно и беспомощно, понимая, что только бог способен спасти Джима. Амадеус, вопреки своей внимательности, был так поглощён переживаниями, что не заметил, как чья-то тонкая и легкая рука легла ему на голову. Он вздрогнул, памятуя ужасы, случившиеся утром, и, к своей совершенной радости, узнал в подошедшем человеке родного дядю. Амадеус, не говоря ни слова, уткнулся лицом в его сюртук. Тобиас поглаживал его по голове ласковыми руками, как в глубоком детстве. — Ты приехал, — прошептал Амадеус. — Ну-ну, мой мальчик, — приговаривал старший Картер. — Ну-ну. Прости, что не смог сделать этого раньше. — Тобиас, я погубил его… — Ты натворил много глупого, Амадеус. Разве можно объясняться с тем, кого считаешь убийцей, если он не схвачен и, к тому же, вооружен? — Тебе все известно, — буркнул Амадеус из складок его сюртука. — Не все. Но, я надеюсь восполнить белые пятна в этой истории твоим рассказом.       Амадеусу пришлось в очередной раз мучиться, пересказывая события прошедших дней. Дядя внимательно выслушал его и сказал: — Я ранее обвинил тебя в глупости, беру свои слова назад. Вы все сделали правильно, я не имею соображений, как можно было бы в вашем возрасте и положении поступить иначе. Явная оплошность вами совершена только одна — шарф, который ты забыл, но ты и сам об этом знаешь. Преступники, разумеется, поняли, что ты идёшь по их следу, и при помощи убийства школьника попытались перевести подозрение на тебя. Что и сказать, твой друг Лерой удивил меня храбростью и кажущимся безрассудством! Но и он поступил верно — по крайней мере после его фарса преподаватели заподозрили, что они не тому человеку доверили вести дело. К слову, я сразу начал подозревать участие Нортона во всей этой истории. — Сразу? — Милый Амадеус, я ведь не такой плохой и глупый дядюшка, как тебе кажется, и пребываю в курсе всего, что происходит в твоей школе. Все-таки я архивариус. Сразу, как получил твое странное письмо, я послал запрос в местный департамент полиции, не случалось ли в округе каких-либо происшествий. Их ответ многое прояснил для меня в том, о чем ты просил меня, а также помог понять, какая опасность тебе угрожает. Я незамедлительно отправился к тебе. — То есть, вести об аресте Лероя и моих злоключениях не застали тебя в Лондоне? Тобиас покачал головой. — Нет, у меня еще будет возможность по приезде распечатать телеграмму и посмеяться над ее содержанием. Но твою просьбу я выполнил. И не только. Я навёл справки о Фрэнсисе Нортоне. Тебе будет интересно. Я узнал, что Артур Квинсберри и Джереми Уилкинс служили в одном полку в Бенгалии, потом вместе ушли в отставку и организовали эту школу. Все сведения выдавали в них безупречных солдат и граждан Империи. Относительно Кавагути Хэтиро мне не удалось ничего разузнать, о ламе Дордже Норбу тоже, о Ринпоче Джигме и подавно. Ты должен проявить снисхождение к моей неудаче, ведь и Япония, и Тибет все еще остаются крайне закрытыми для европейцев регионами. — Я понимаю. — Однако, о Нортоне я нашел достаточно информации для того, чтобы начать подозревать его. Он родился в Индии, в Пенджаби, и посвятил молодость исследованию религии этой страны, в частности, культов Кали и Шивы, опубликовал множество научных трудов по данной теме. Особенно заинтересовала меня его монография относительно индуистского сектантства, которая называется не иначе, как «Туги. Оборотни на дорогах Индии». — Замечательно, — глаза Амадеуса загорелись. — Да, замечательно, — согласился старший Картер. — И также замечательно то, что профессор организовал на собственные средства храм черной богини у себя на родине в Пенджаби. Я предполагаю, он сам был обращен в туга, а, возможно, стал предводителем тугов. — Но я читал о тугах книгу того же самого профессора, — воскликнул Амадеус. — В ней написано, что сектанты не трогают йогинов и монахов, как последователей культа Шивы. И… — Амадеус запнулся, — не применяют кровопролитных способов убийства. Почему же для Джигме и его сопровождения было сделано исключение? И эта странная фраза при аресте... «всякая жертва благостна, но супруг — это подношение из подношений»? Как это можно трактовать, Тоби? Я знаю, что богиня Кали является супругой бога Шивы, и я знаю, что Джигме считает Шиву своим покровителем! И еще… Тоби, ты помнишь, у нас в доме была шкатулка со знаком кольца и вилки. С письмом я прислал тебе его рисунок. Нортон сам мне рассказал, что это символ Шивы, и такой же знак в виде клейма выжжен на груди у Джигме! Всегда мечтательный Тобиас смерил брата таким взглядом, что тому стало не по себе, но быстро вернулся в свое прежнее рассудительное состояние. — Вот как, — сказал он. — Что ж, в этой истории еще много загадок. — Но, Т-тоби, шкат-тулка! Та, которую уве-везла мама! — Я не припомню никакой шкатулки, мой мальчик, — сказал Тобиас, но Амадеусу показалось, что это был не совсем искренний ответ. — И что там было? Амадеус уже хотел рассказать дяде о странном черепе, лишённом зубов, но тут дверь лазарета приоткрылась, и крайне мрачный доктор вышел к ожидающим. По его лицу Амадеус понял, что ничего хорошего он не скажет. — Мальчик умер.       Эти слова прозвучали, как гром, как месяцем ранее прозвучала в его голове фраза из письма Тоби «Юстес умер». Амадеус сжал кулаки, закусил губу и вытянулся в тугую напряжённую струну, чтобы ни в коем случае не расплакаться. Но слезы сами предательски побежали по его щекам. Поняв, что он не в состоянии контролировать эмоции, Амадеус Картер, возможно, впервые за много лет, разрыдался, как дитя. Тобиас попытался его обнять, но младшему Картеру было так стыдно за свою несдержанность, что он увернулся от руки дядюшки. Рыдая в голос, растирая слезы по щекам, он помчался длинным и гулким школьным коридором на холодный воздух улицы, по брусчатке двора, на которой еще виднелась чернеющая зловещим пятном лужа крови Джигме, вверх по крутой лестнице к себе в комнату. Обхватив руками подушку, недавний блестящий ум предавался безраздельному и одинокому горю, не имея больше ни сил, ни желания противиться ему. Перед глазами стояла смешная лопоухая рожица, широкая улыбка и большие, пронзительные, смелые глаза, а в ушах раздавался, как колокольчик, детский голосок: — Деви!       Такой маленький и такой храбрый ребенок. Его друг. Амадеус обещал защищать его. Быть с ним рядом. Зачем он только отдал его из рук в руки врачу, когда Джим так просил не оставлять его? Зачем он так рисковал его жизнью для спасения их с Лероем репутации? Нужно было сознаться вместе со Смитом, убедить всех, что это он совершил убийства, или же устроить скандал, подставиться под пулю Нортону, что угодно, но не то, что произошло в итоге! Пусть лучше бы его вздернули или отправили на каторгу на веки вечные, за преступление, которого он не совершал, но этот замечательный мальчишка был бы жив. Он был бы жив… Амадеус чувствовал себя кругом виноватым, разрывался от чувства вины и необратимости произошедшего. — Деви! — раздалось уже ближе, но почему-то со стороны окна. Амадеус оторвал лицо от подушки и увидел, как в запертое окно стучится Лерой Смит. — Деви, открой, я сейчас упаду! — он еле держался на водостоке. — Го-господи, Смит, — Картер наспех вытер слёзы и поспешил втащить приятеля внутрь. — Поч-чему ок-кно? — Я испугался, что с тобой тоже случится что-то… что ты… Деви, ты не слышал, как я стучал в дверь, звал тебя? И вот пришлось лезть по трубе. Мы на пять минут разминулись у лазарета. Твой дядя сказал, что ты у себя… Я не знаю, что сказать. Это ужасно... — виновато выдавил Лерой и, скуксившись, захныкал, тряся золотыми волосами в жесте беспредельной скорби. Амадеус обнял его и разрыдался сам. Двое виновников переполоха в школе лили горькие слезы, не в силах сказать что-либо и взглянуть друг другу в глаза. Оба чувствовали себя кругом виноватыми. — Л-лерой, — всхлипнул Амадеус. — Зач-чем же ты сказал им, что ты уб-бийца? Смит оторвался от плеча Картера и тяжко вздохнул: — Хотел, чтобы они перестали над тобой издеваться. Ты точно не заслужил ареста, Деви. Это я нас впутал. Но, по правде сказать, я и сам не понимал, как у меня вырвалось признание. А потом уже и несолидно было отнекиваться. — Т-ты н-настоящий друг, Лерой. Спасибо т-тебе. — Ты тоже, Деви. А он… я никогда его не забуду. — Слезы вновь потекли по щекам Лероя. Он стыдливо вытер их и полез в карман. — Вот. Выпросил у доктора. Он протянул Картеру пулю, ту самую, что оборвала жизнь Джигме. Амадеус взял ее двумя пальцами, подбросил, на ладони, поскрёб ногтем и, сделав удивительный вывод, спросил: — Серебряная? — Да, — ответил Лерой. — Нортон был сумасшедшим. Иначе как объяснить эту охоту на оборотней? — Это так, — согласился с ним Картер. — Никто в здравом уме не стал бы стрелять в невинного ребенка. А Джим был ангелом. Я все думаю о том, что по б-буддийским традициям его тело и тела монахов надлежало бы к-кремировать. Но Д-джима, скорее всего, п-похоронят в земле. — Наш дорогой друг успел принять крещение перед смертью, — возразил ему Смит. — Стало быть, ничего постыдного в простом захоронении нет. Да и Джим вряд ли бы обиделся на такой пустяк. У него было золотое сердце. — Это п-правда, Лерой, — тихо сказал Амадеус. — Я понесу гроб, — решительно поджал губы Смит. — Схожу к директору и вызовусь. — Я с тобой, мой д-друг, — заверил его Амадеус. — Это хорошая мысль. Только как ты п-понесешь его? Ты ведь ниже всех в классе? — На вытянутых руках, — был ответ. Амадеус смотрел на верного друга и видел в нем задатки человека великого и доблестного сердца. И уж конечно, переживать потерю с ним вместе было намного легче.       Вечером инспектор вместе с подтянувшимися силами Скотленд-Ярда организовали облаву на убийц. Несмотря на хорошо спланированную операцию, тугов оказалось не так-то легко застать врасплох. Трое огромного роста индусов оказали яростное сопротивление полиции, одного из них пришлось застрелить на месте, еще одного — при попытке бегства через окно. Третьему же сектанту удалось убежать, он так умело накинул петлю на шею одного из констеблей, пытавшегося схватить его, что тот потерял сознание и выпустил негодяя. Полиция ринулась за преступником, но тот применил к себе один из тех самых приемов самоубийства, которые были так хорошо описаны в книге профессора Нортона — самоудушение. Как туг сумел это сделать, ни один преследователь не объяснил бы, но прежде, чем его вновь схватили, удавка была накинута им себе на шею, и душа покинула гигантское тело. Что же касается профессора Нортона, то тем же днем, в пятницу, его сопроводили в наручниках в Лондон. Выплакав все слезы, какие у него были, Амадеус, прижавшись лбом к окну своей комнаты заторможенно наблюдал, как убийцу сажают в полицейский экипаж. Удивительный механизм, из которого Нортон стрелял в Джигме, конфисковала полиция, но никто не сумел разобраться ни в его работе, ни в материале, из которого он был изготовлен. Блестящий и очень лёгкий сплав, казалось, не смог бы выдержать давление столь мощного выстрела. Механика же оружия, которое никто не подумал бы счесть пистолетом, была на редкость изощрённой. Обруч охватывал запястье и переходил в тонкие пластины, а они, в свою очередь, могли сложиться в ствол коварного оружия. Но притом, как ни бились бывалые полицейские и старые солдаты над загадочной штуковиной, так и не смогли собрать ее в пистолет. Нортон же после покушения и известия о смерти Джигме, словно лишился дара речи и разговорить его не помогли ни угрозы, ни заверения в смягчении приговора. Он так и не сказал, где добыл оружие и как с ним обращаться, лишь удовлетворённо улыбался, полностью готовый к незавидной участи пойманного преступника.       Дабы не оставлять несчастного Валентайна Лэнгли и маленького героя Джигме неупокоенными в воскресенье, их совместные похороны были назначены на следующий день. Амадеус слышал, как тихо завывает на кухне миссис Хоуп, занятая приготовлением поминального пирога, как привезли два маленьких гроба, как ученики школы облачились в черные одежды, а учителя прикрепили к платьям траурные ленточки. Тобиас предлагал на время подготовки забрать Амадеуса к себе в местную сельскую гостиницу, чтобы не угнетать его еще более, но тот угрюмо отказался. Он сумел взять себя в руки, был спокоен и мрачен, и все вертел в руках пулю, маленькую серебряную пулю, извлечённую доктором из раны Джигме. «Пусть все будет предложено в жертву изначальной Калике!»       Наступила суббота. Рано утром из Лондона приехали мистер и миссис Лэнгли с целью забрать тело сына для захоронения на фамильной земле. По счастью, директор был личным другом и однополчанином отца мальчика, который, узнав всю историю из уст Квинсберри, заявил, что отныне будет считать сына погибшим за родину и постарается не афишировать нигде подробности его страшной кончины. Таким образом, фактически, угроза закрытия любимой школы перестала маячить перед измученным директором. Оставалось только предать земле тело еще одного ученика школы — монашка Джигме Тагара Ринпоче, или ныне Джеймса Картера. Это была личная просьба Тобиаса директору Квинсберри. Дабы хоть немного утешить племянника, старший Картер решил таким образом оказать почести его погибшему другу.       Амадеус и Лерой еще в пятницу также отыскали директора и выразили желание стать двумя из четырёх мальчиков, несущих гроб.       И теперь они с Лероем и еще двумя старшеклассниками шли забрать гроб с телом из комнаты Джигме. Их сопровождали директор, Уилкинс и Тобиас Картер, который знал, как нелегко будет Амадеусу сразу после похорон отца проводить в последний путь и Джигме. Амадеус не представлял, как он увидит монашка в гробу, и порядком нервничал, то же самое возбуждение он видел в Лерое и остальных мальчиках. Но в комнате не было ничего ужасного. Только тихо горели свечи, утирала слёзы миссис Хоуп, черное одеяние которой делало ее похожей на королеву. И посреди комнаты лежал Джим. Амадеус подошёл к нему, и сердце его сжалось.       Мёртвый мальчик, казалось, спал. Черты его лица остались мягкими, не такими, каким он помнил восковое, будто кукольное лицо Юстеса Картера на недавних похоронах. Только лицо Джима стало очень серьезным, совсем не детским, так мало похожим на его вечно подвижную рожицу с живой и активной мимикой. Меж густых бровей залегла горькая морщинка — единственное напоминание о том, что он умер в страданиях. Черные щёточки ресниц смиренно скрыли зоркие и пронзительные глаза ребенка, упрямый острый нос смотрел вверх, вечно улыбающиеся губы теперь были неподвижны и бледны. Чёрное платье, бархат, новые туфли. Белый воротник стойкой прятал ужасную рану. Амадеус бесцельно тронул пальцами сердитый ежик на голове монашка. — Наш Джим и впрямь как ангел, да? — еле слышно спросил Смит. — М-мистер Уилкинс, — позвал Амадеус наставника. — Да, мой дорогой? — Джереми Уилкинс подошел к нему. — У него к-кровь, смотрите, — Амадеус заметил, как из ноздри Джима, надуваясь, ползет красный пузырь. Потом он лопнул. — Да, бедный мальчик умер страшной смертью, — отозвался Уилкинс. Он достал носовой платок и аккуратно вытер кровь с лица покойного. — Его рана еще немного кровит, мы уже три воротничка сменили. — Ст-транно, — сказал Амадеус. — Т-тобиас, помнишь, т-ты говорил, что мертвые не кровот-точат? — Амадеус, просто выполни возложенные на тебя обязанности, — укорил его дядя. — Я понимаю, тебе трудно смириться с его смертью, и многие, когда видят тела близких, подмечают какие-нибудь движения, которых нет. Крепись, мой мальчик.       Школьники подняли гроб и вынесли его из комнаты вниз по ступенькам в школьную залу, где уже толпились другие преподаватели и ученики. Лерой сдержал обещание и нес свой угол гроба почти над головой, благо тело Джима оказалось совсем не тяжелым. Гроб поставили на большой стол для прощания, а рядом на подносе — поминальный пирог миссис Хоуп. Директор, преподаватели и другой персонал школы подходили, говорили теплые слова в адрес Джеймса, как его теперь звали, по древней традиции касались его груди и отходили в сторону. Затем настала очередь детей. Ученики подходили, прощались с товарищем и брали кусочек пирога. Многие сдерживали слезы. Ведь Джим, несмотря на свой эксцентричный нрав, по большей части был всем симпатичен. Амадеус, Лерой и двое мальчиков-носильщиков, сделавшие это в числе первых, стояли в стороне, готовые, как только окончится церемония, подхватить гроб и сопроводить его в катафалк, ожидавший на улице. Амадеус держал пирог в руке и был поглощен тягостными мыслями, когда неожиданно, при обычном прощальном касании школьником груди покойного, веки Джигме дрогнули и приоткрылись. Он вздохнул, улыбнулся опешившему ученику и хрипло сказал: — А мне можуно пирога?       Раздался визг перепуганной детворы, от которого Амадеуса подбросило на месте. Он повернул голову на звук голоса и вдруг, как в самых лучших мистических историях, Джигме протянул худую бледную руку, ухватился за край гроба и с трудом, пошатываясь, сел.       Дети ринулись в разные стороны, миссис Хоуп упала в обморок, учителя крестились, кто-то застыл в изумлении, поднялся страшный переполох. Амадеус метнулся к гробу, и Джигме, все так же удивленно, как и сутки назад, глядя на встревоженное лицо Картера, сказал, потирая глаза: — Я поняру, Деви. Наверное, опять нерузя. И, вновь теряя сознание от слабости, упал в объятья обезумевших от счастья друзей.

***

      Близился ноябрь. Профессор Родерик, после очередной темы, посвященной кроветворению и гуморальным реакциям организма, дал обширную контрольную. Амадеус достаточно хорошо подготовился к ней и в данный момент что есть сил строчил ответы. Нужно было торопиться. Профессор мог отпустить пораньше учеников, сдавших контрольную первыми, а Амадеусу не терпелось перед следующим классом заскочить в лазарет, пожелать доброго утра Джиму и занести ему книги, о которых тот просил. Наконец, он поставил дату, подпись и положил листок на стол профессору. Дональд Родерик покосился на него из-под блестящих очков в роговой оправе. — Мой юный друг, вы уверены, что ответы достаточно содержательны? Я понимаю вашу поспешность, но полчаса на десять вопросов — это новый рекорд школы. Амадеус уловил некоторую язвительность в его замечании и со всем почтением ответил: — Сэр, они содержательны, смею вас уверить. Я могу идти? Старик улыбнулся. — Разумеется. Кстати, передайте от меня Джеймсу пожелание здоровья и вот этот билет. У их класса тоже сейчас контрольная, мне бы хотелось проверить, как вы с ним изучили материал заочно. Амадеус поклонился, принял билет и направился к Джиму. Тот, как всегда, радостно приветствовал его из постели. Амадеус заметил, что шея Джима свободна от бинтов, только большой лиловый шрам с грязными нитками швов обезображивает ее. — Тебе сняли повязки, — сказал Амадеус, присаживаясь на краешек кровати. — Ага, — кивнул Джим. — Я так счастлив. Просто слов нет. — Эй Джим, я вижу твои успехи в произношении буквы «Л» все заметнее, — похвалил его Амадеус. — Хочу порадовать Лероя тем, что хорошо говорю его имя. Когда мы встретимся опять.       В произношении буквы «Л» Джим, действительно преуспел, только после ранения его звонкий, детский голос изменился до неузнаваемости, став хриплым и резким, как вороний грай. Доктора говорили, что, возможно, это пройдет со временем, как и стеноз гортани, но шрам обезобразил горло мальчика на всю жизнь. — Ты принес то, что я тебя просил? — улыбнулся Джим. — Да, вот держи, — Амадеус поставил перед ним две толстые книги по алгебре для старших классов. — Отлично, сдам экзамен средних классов и буду учить математику с тобой, — поделился своими соображениями Джим. — Как там Фамсворт? Скучает по мне? — Как всегда. Он не догадывается, какой сюрприз ты ему готовишь, — усмехнулся юный Картер. — Но я принес тебе кое-что еще. Это от Родерика с приветом, — он отдал Джиму запечатанный билет контрольной, на что тот брезгливо сморщил нос, — а это от миссис Хоуп! Грушевый пудинг с любовью, так она и велела тебе передать.       Джим просиял в лице и, недолго думая, решил расправиться с подношением. Он смачно откусил кусок пудинга и с мучением на лице проглотил. — Еще болит? — побеспокоился Картер. — Немного, — давясь и плача, ответил Джим. — Интересно, шрам станет нормального цвета или останется таким синим? — сказал Амадеус. — Ты не думай, что я смеюсь над ним, но он очень необычный. — Да, как эти, — не отрываясь от пудинга, Джим показал Амадеусу запястье.       Картер вспомнил, что мальчик рассказывал ему про японского наставника и те экзекуции, которые он проводил со своим подопечным. — И мне тоже кажется, что между этими ранами есть много общего. Но что именно, Джим, как думаешь? Мальчишка лишь пожал плечами. — Хочешь кусочек? — Ешь, ешь. Набирайся сил. Джим скривился в улыбке. — «Набирайся сил», — передразнил он старшего товарища. — Я сегодня впервые попробовал засунуть ноги в твои ботинки. Почти впору. А те, что оставил Лерой, совсем сильно жмут.       Амадеус грустно улыбнулся. Все-таки с одним из друзей пришлось распрощаться на прошлой неделе. За Лероем приехал отец и забрал его в Лондон на домашнее обучение. Абигейл Смит решил, что под надзором гувернёров непоседливый сын прекратит свои чудачества. Лерой горячо прощался с Картером и Джимом, заверял их, что они еще обязательно вместе влипнут в новую мистическую историю. — Жаль, что он уехал, да? — точно прочитав смысли Амадеуса, посетовал Джим. — Мы не расстались надолго, — возразил ему Картер. — Вскоре мы с тобой поедем в Лондон и обязательно увидимся с ним. — В Лондон? — удивился Джим, кусая пудинг. — Да. Сегодня мистер Уилкинс сказал мне за завтраком, что профессора Нортона осудили на казнь через повешение, а старший инспектор Браун рекомендовал нам с тобой посетить ее, пока публичные казни еще не отменили. Так что нас ждет путь в Лондон, а затем в Тайберн. Джим резко оторвался от еды и вонзил в Амадеуса стрелы своих глаз. — Повешение? — с набитыми щеками еле выговорил он. — Да. Он виновен в смерти пяти человек и покушении на убийство еще одного, тебя. Таких преступников у нас в стране казнят. — И вы его убьете? — Не убьем. Мы применим к нему высшую меру наказания, которую он, несомненно, заслуживает. — Наказания? Но наказание должно учить чему-то! Чему человека может научить собственная смерть? Чему учит порка или лишение еды? Учит бояться? — Джим сверкал глазами в негодовании, и Амадеус понял, что для него этот вопрос очень серьёзен. — Джим, видишь ли, Британия — цивилизованная страна, у нас существуют жёстко регламентированные правила поведения и система наказаний за правонарушения. Именно это и позволяет нам быть завоевателями и лидерами мировой экономики, развиваться, открывать, творить. — Убийство? Позволяет вам творить? Как это может быть! — Джим закашлялся, ему больно было ругаться, но он продолжал: — Человек убивает человека. Затем другие люди убивают того человека за убийство. Точно так же! Чему это может научить того, кого убили, или тех людей, которые убили, или тех, кто смотрел на убийство? Убивать? Бояться, что тебя убьют? Что в этом поучительного? Ты думаешь, Тобгял был бы рад узнать, что из-за его смерти погиб еще кто-то? Нет! Вы неправильно все понимаете. Вы неправильно живете. Ваш бог вам не говорит так жить, я сам слышал на богословии. Деви! Эту казнь надо отменить. Это неправильно! Скажи директору Квинсберри, пусть напишут… кому-нибудь… королеве! Или еще кому-то, кто за это отвечает! Пусть напишут, что я прощаю этого человека. Я готов приехать и поговорить с ним, научить его, я готов помочь ему! Пусть отменят казнь! Деви!       Амадеус чувствовал, как у него загораются щеки. Джим как будто говорил на совершенно чуждом ему языке. Картер был твердо уверен, что единственная подходящая мера наказания для такого негодяя, как Нортон — смертная казнь. Для него это был естественный ход событий, ведь зло должно караться со всей жестокостью, служить примером того, что воздаяние за тяжкие грехи неминуемо. И тут объявляется этот ребенок, который, несмотря на почти смертельную рану, полученную им от руки фанатика Нортона, мало того, что не испытывает к нему вполне обоснованной разумной ненависти, но и требует помилования своему врагу, просит о встрече с ним. Этому его учили в буддийском монастыре, несомненно. Однако, Амадеус вспомнил о том, что в Японии Джима учили также обращаться с оружием. — Но Д-джим, к-как же ты учился фехт-тованию у своего К-кавагути? Это ведь то-тоже убийство. — Это убийство в схватке! — набросился на него Джим. — Это другое! Когда тебе угрожают оружием, ты должен драться! Я не убиваю беззащитных! Никто не учил меня убивать только лишь ради убийства беззащитного человека! — Т-ты оч-чень многого еще не п-понимаешь, малыш, но иногда люди б-бывают столь скверными, что заслуживают то-только казни. — Никто не заслуживает казни! Никогда! — Джим оттолкнул от себя недоеденный пудинг, лег на бок и завернулся в одеяло, показывая глубину своего возмущения. — Тише, тише, что здесь за крики? — вошедший доктор попытался урезонить спорщиков. — Джеймс, я запрещал вам говорить, а вы кричите? Мистер Картер, вы опаздываете на урок! Если так пойдет и дальше, я больше не позволю вам видеться! Амадеусу оставалось только удалиться в класс. Декабрь 1865 года, Девоншир, Англия. «Мой дорогой «Деви»!       На прошлой неделе я получил твое письмо и несколько задержался с ответом, поскольку по приезде патронесса завалила меня кучей неотложных дел. Но я исправляюсь и готов дать тебе ответы на все вопросы, которые ты изложил в прошлом письме.       Я рад подтвердить твою гипотезу о том, что Нортон использовал серебро в качестве яда, когда стрелял в Джигме. Это объясняет странное оцепенение, которое едва не привело к погребению мальчика заживо. Видишь ли, не только оборотни в сказках подвержены губительному воздействию серебра. Есть категория больных, чувствительных к серебру. Такой недуг встречается крайне редко и имеет название аргирия. Синий цвет кожи Джигме в месте проникновения серебра по мнению миссис Фокс говорит как раз об этом врожденном заболевании. Ты указал в прошлом письме на то, что цвет его раны на горле сходен с цветом старых шрамов на руках, которые, по его словам, наносились ему специально? Я думаю, таким образом прозорливый японский учитель Джигме подготовил его к более серьезному испытанию этим ядом, благодаря чему Джигме и выстоял в схватке со смертельным отравлением. Это было вроде модного нынче вакцинирования.       Казнь Нортона состоится через два месяца. Отменить ее не представляется возможным, даже с подачей прошения от Джигме, поскольку родители Валентайна Лэнгли, разумеется, настаивают на свершении правосудия.       Джигме останется в школе при условии его личного желания и усердия в учебе, а также соблюдении школьной дисциплины. Директор заверил меня в этом, но также предложил мне оформить усыновление. Раз уж мы решили похоронить его под нашей фамилией, то, быть может, дадим ему новую жизнь с нею? Что ты скажешь на предложение перестать быть единственным ребенком в семье твоего отца? Жду ответа. Береги себя, Деви. С горячим приветом тебе и Джиму всегда любящий вас дядюшка Тобиас Картер».