Неудача

I swore I'd never be like them

But I was just a kid back then

***

      Утро нового дня не предвещает ничего хорошего с учётом того, что вечно опаздывающий Ян, встал на полтора часа раньше. После разговора с Чаном прошла неделя, а настроение и мысли стремительно падают вниз, в пучину ада, прямиком к Сатане, который крестится каждый раз при его упоминании, но не предпринимает попытку успокоить волнующуюся душу. Даже не поднапакостит. Чонину противно. Ощущение, что его снова все забыли. Наверное, в этом мире, в этой жизни, в этой вселенной его любил только брат.       Так ведь?       Родителям было же всё равно. Как и всем остальным.       Яну не хочется снова играть в кошки-мышки, он в конце-концов обещал больше так не делать, но отвечать Чану с утра или хоть как-то коммуницировать просто нет сил и желания. Он еле выдавливает из себя бурчание, Чан понимающий, но ангелы вокруг, в особенности сияющие дружки его покровителя, бесят своей яркостью и оптимизмом. Хочется их всех придушить. Или переломать крылышки. Закрыть уши, глаза и никогда не слышать их противных счастливых голосов, внедряющихся в кожу и в голову, будто думать ему больше не о чем.       День противный. Мир противный. Рай противный. В аду было лучше. Там по крайней мере никто никогда не улыбается. Чонин мысленно проклинает тëтушку-арханегла, но решает, что раз ему живётся ужасно — пусть и другим будет не лучше. Но не сегодня. Сегодня он устал.       Феликс что-то щебечет на фоне, пока они вчетвером направляются в столовую на завтрак, длинный-длинный смазливый ангелок кивает, а Бан Чан влюблëнно улыбается. Бесит. С утра ни кусочек в горло Чонина не полезет.       Они снова сидят все вместе, как будто противным ангелам есть до него дело. Но он всё равно выслушивает, как прошёл их вчерашний день, что нового они узнали, и как Джисон задолбал всех своим чихом. Чонина тоже все задолбали. Все. Все до единого.       — Мы куда? — выходит у Чонина прежде, чем он успел сообразить, что все за столом только его и ждут.       — Сегодня особенный день. Будем следить за людьми на земле. Хочешь с нами? — Бан Чан улыбается, его предложение звучит заманчиво. Спроси кто-нибудь другой, он бы точно отказал. Улыбка Ли Минхо, направленная на Чана, вызывает тошноту.       — Можно проведать близких, — взгляд Минхо тут же меняется, стоит ангелу повернутся к нему. Острый взгляд кошачьих глаз впивается в него, будто он что-то натворил. Ничего ужасного Чонин пока не делал. Только думал сделать.       — Мне некого, — демон хмыкает, даже не обращая внимания на не энергичные и раздражённые возгласы остальных ангелков. Он так устал от них.       — Я всё же думаю, что стоит, — Чан мягко настаивает, перетягивая внимание на себя. Напряжение между Чонином и бойфрендами Чана чувствовалось всеми. Даже Господином Чоном.       Демон хмыкает, но больше ничего не говорит.       Они оказываются в главном зале, где собрались, кажется, все ангелы рая. Чонин с еле заметным удивлением наблюдает, как они вглядываются в воду, а оттуда показывается совершенно другой мир. Человеческий. Что-то внутри демона загорается от идеи увидеть родные края, он внимательно смотрит на Чана, который объяснял, как всё это работает. Вода всегда являлась в раю проводником в другой мир. Итак, пару нужных махинаций, мыслей о конкретных людях и местах — и всё. Перед взором в отражении воды представляются самые разные люди, существа , животные и места. Отдел был не корейский: много европейцев, небожителей негроидной расы и куча-куча других ангелов, так мозолящих глаза. Ян кивает на всё, что говорит Бан и с облегчением замечает, что все остальные уже ушли.       — Сюда, Инни, — ласковое обращение от Криса всё ещё режет уши, но звучит менее раздражающе. Почти как с братом. — Здесь тебе надо просто подумать о том, чтобы ты хотел увидеть, — Чан мягко подталкивает его к столику с разбрызгавшейся водой повсюду. После того разговора Кристофер крайне аккуратно следит за тем, что и с кем Чонин делает. Это раздражает, но по крайней мере его не противятся так и позволяют пользоваться всем тем, чем пользуются ангелы. В ванные Ян всё ещё не ходит. — Ты помнишь.. Помнишь, ты рассказывал про брата? Ты можешь попробовать узнать, как он, — ангел говорит и деликатно ретируется, сообщая, что подойдёт позже. Демон замечает, как напрягаются небожители, когда замечают его, перешëптываясь и обходя десятой дорогой.       Даже проверяющий, стоящий неподалеку от его столика с водой, открывающей другие миры, смотрит на него с настороженностью, будто Чан, отойдя чуть дальше, оставил его им для покушения. Пару месяцев назад Чонин бы гаденько ухмыльнулся и повилял бы хвостом. Сейчас его хватает лишь на удрученный вдох и послушанию совета Чана. Он бы правда хотел увидеть брата.       Водя святая, поэтому Ян к ней не прикасается. Знает, что выглядит глупо, пока на него пялятся все, кому не лень в помещении, но всё равно прикрывает глаза и думает. О хëне, всегда понимающем и любящим. О младшем брате, всегда.. Никаким. О семье, которая почему-то не играла важной роли в его подростковой жизни. Во времена, когда они были ему больше всего нужны. Демон думает о бабушке с дедушкой, но мысли всё равно катятся к брату, что вызывают невольную проскальзывающую улыбку на лице, которую демон тут же прячет. Вспомнил, что на голове у него ещё маленькие рожки из-за которых он очень похож на козлика. Забавно. Хëн бы посмеялся.       Юноша задумывается. Настолько, что не замечает, как вода, проводник всего и прародитель жизни, показывает ему то, чем занята его голова. Очухивается, когда слышит знакомый и родной голос брата, доносящийся до ушей. Чонин застывает, вглядываясь на совершенно незнакомую, но всё равно родную картину, где его брат, повзрослевший (как же много Чонин здесь провёл времени..), разговаривает с кем-то по телефону. В родительском доме. Как же удачно Чонин решил их проведать.       — Да, мам! — брат откладывает телефон в сторону и застёгивает пуговицы рубашки на рукавах.       — Ты видел, что написал отец? Он хочет видеть нас обоих в субботу в гараже, — Юн вырос, остался таким же пиздюком, но побольше. У него даже виднеются первые пучки заросли на лице. А всегда упрекал Чонина за них.       Они.. Повзрослели. А Ян как будто остался таким же. Девятнадцатилетним. Разве что волосы цвет поменяли. И дурацкий хвост с рогами. Как глупо.       — Старик хочет, чтобы мы помогли ему с машинами? — хëн смеётся и треплет младшего по голове. Чонин неотрывно следит за этим действием, кажется, даже не моргая. Глаза на мокром месте наблюдают за его хëном и младшим братом. А ведь он всегда мечтал побыть с хëном в гараже отца..       — Конечно, зачем же ему ещё сыновья? — бурчит Юн, пока старший портит его прическу, но в следующее мгновенье его лицо становится серьёзным. — Ты ходил к нему на могилу?       Сердце пускает удар. К нему на могилу. Что-то пробивает внутри него от мысли к кому он должен был сходить на могилу.       — Ходил, — тихо отвечает брат. Улыбка сползла с его лица, заменяясь грустными глазами и печальным подëргиванием уголков губ. — Ему бы было уже двадцать три.       Хëн грустно улыбается, а внутри Чонина что-то переворачивается. Глаза нещадно щиплет, а дыхание спирает. Он несколько раз моргает, крепче хватается за края столика и следит за происходящим. Если святая вода коснётся его, будет больно. Но ни одна боль не сравнится с этим.       — Я знаю, — тихо отвечает Юн. Я знаю. Чонин тоже знал, что делал. Когда прыгал с крыши. Правда? — Его правда больше нет, хëн? — шепчет младший брат. Хëн снова треплет его по голове и качает головой. Чонину становится больно. Больно так, как никогда не было в жизни.       Он правда решился слишком рано?       — Все мы делаем ошибки, Юни, — брат улыбается. Улыбается той самой улыбкой, которая вселяла надежду в маленького Чонина. Той, которая всегда доказывала ему, что его любят. Но его любил только брат. Правда же? — Я верю, что на небесах Инни хорошо. И он наблюдает за ними. И молится за наши души также, как и мы за его..       Его речь прерывает громкий детский плачь. Чонин отмирает и с дрожью наблюдает, как мама заносит в комнату младенца.       — Забери его пока, Чон-и, — мама передаëт маленького мальчика, судя по раскраске одежды, очень похожую на ту, что была у Чонина в детстве, брату в руки, а сама уходит дальше на кухню. — Мы с Миной пока накроем на стол. Не забудьте помочь отцу на выходных!       Мама кричит напоследок, Юн что-то бурчит, а брат покачивает младенца на руках. Мина — наверняка его жена. С которой у них родился ребёнок. Чонин так и не увидел, как женился хëн. Не побывал на его свадьбе. И не подержал малыша на руках. А ведь когда родился Юн, Чонин был одним из первых, кому его доверили. Он помнит это по сей день.       Осознание этого тёмной патокой врывается в мысли и заполняет всю голову, но Ян не успевает опомниться, как брат снова произносит то, что добивает пот окончательно.       — Пойдем, Чонин-и. Семья нас уже заждалась, — брат воркует над своим ребëнком, Юн поправляет его одежду, а маленький Чонин громко-громко плачет. Плачет и плачет вместо взрослого Чонина, который не может проронить ни слезинки. Юн отходит дальше, а брат застывает с малышом на руках. Он долго покачивает его и ласково улыбается ему. Так, как улыбался Чонину. Малыш всё ещё плачет, и брат воркует над ним.       Он поднимает голову к верху и молится про себя. На стенах квартиры множество икон, которых раньше никогда не было, у Яна закрадывается мысль в голове, что они поставили их после его смерти. Чонин смотрит в глаза брату, глядящего вверх, прямо на него, чувства распирают внутри него, рот открывается, желая что-то сказать. Хëн всегда знает. Всегда всё знает. Ему можно доверить всë. Абсолютно всë.       — Я верю, что ты слышишь и видишь нас, Чонини, — шепчет, — надеюсь тебе там хорошо. Хочу, чтобы мой сын вырос таким же любознательным и смышлëнным, как ты.       Последняя улыбка растворяется, кажется, в его слезах, потому что Чонин ничего не видит перед собой. Брат уходит из комнаты, и он остаëтся наедине с гостевой комнатой. На стенах висят его портреты. А в самом углу маленький уголок. Свечи, его портрет, иконы, цветы. Те самые синие, как у его дедушки.       Картина закрывается завесой. Вода снова приобретает свой естественный оттенок, а сознание Яна заполнено чем угодно, но не правильными мыслями. Семья не любила его. По крайней мере не так, как ему этого хотелось. Никогда.       Никогда. Ведь так?..       Чонин смаргивет слëзы, скопившиеся в уголках глаз и мотает головой. Нет, он не верит. Не верит. Не верит, не верит, не верит..       — Чонин?       Голос Чана будто отрезвляет, отрезая его от мыслей и заставляя вернуться в реальность. Демон медленно поворачивается к нему, он не может сказать, какой ужас на его лице, но Крис не на шутку пугается. Он подходит ближе и касается его плеча, стараясь заземлить.       — Всё хорошо? — Чан спрашивает обеспокоенно. Мысли в голове роем путаются и кричат, что нет, не хорошо, но Ян не может выдавить из себя ничего. Только качает головой и смотрит на свои руки. Это он убил себя? Из-за чего? Пару месяцев назад всё казалось логично. А сейчас? Он даже не может вспомнить, почему решил покончить с жизнью. Зачем?       Все снова смотрят на них. Дружки Чана даже не скрывают своё отвращение и раздражение. Кто-то смотрит заинтересованно, кто-то обеспокоенно, а кто-то безразлично. Это всё слишком оседает на Чонина.       — Нет.. Всë.. Нет.       Ян сам не может разобрать, что несёт, лишь то, что ему хочется поскорее уйти отсюда и снова жить в неведении. Жить, думая, что его семье было бы всё равно на его смерть. Так ведь легче. Зачем им переживать о таком? Жить так легче.       Крис понимающе кивает и уже собирается его отводить, но тут уже не выдерживает его дружок. Хëнджин взрывается первым.       — Что? А чем ты думал, когда совершал грех? Что поступаешь правильно и красиво уйдёшь в закат? Пора бы уже вырасти и думать о чувствах других. Если ты бесчувственный сухарь, то не все вокруг такие. Правда думал, что умирать в девятнадцать — это круто?       Чан уставился на него с открытым ртом, не в силах что-то сказать. Глаза Чонина округлились по пять копеек. Ангелы вокруг, кажется, затихли. Они молчали — было понятно даже коню, что они в той или иной мере согласны с Хваном.       Хëнджин смотрел на него так, словно ценил эту жизнь больше всех остальных, и поступок Чонина для него, как личное оскорбление. Ян не нашёл, что сказать. Он правда думал, что умирать в девятнадцать — это круто?       Неужели? Но ведь.. Мир был против него. Никто не понимал. Им было не понять его чувства. Только брат понимал и принимал его таким, какой он есть. Чонин чувствовал. Его глупость вытекала из его чувств. Он не бесчувственный сухарь. А сейчас Хëнджин обвиняет его в чëм?       Волна ярости накрывает его, сменяя всю ту грусть и осознание, свалившиеся на него, стоило только снова взглянуть на семью. Чонин ни на шутку взвинчивается, поднимая на Хвана взгляд. Он уверен, что сейчас от него исходит убийственная аура, присущая выходцам из ада, его глаза страшно сияют красным, руки сжимаются в кулаки, и уже никто не в силах его остановить. Ян отмахивается от Бана, словно тот ничего и не стоит, и подходит к Хëнджину так стремительно и близко, что Ли Минхо с Со Чанбином даже не успевают среагировать. Кажется, впервые за всё время тут Чонин так зол. Это не раздражение и не напускная ненависть на всё вокруг. А чистая злость. Ян зло смотрит Хвану прямо в глаза. И плевать, что за ними наблюдает целый холл с преподавателями и ангелками.       — Ты, — он тыкает в его грудь пальцем, — и твои ëбаные дружки, блять, — последние, кто вообще может меня осуждать, — слова вырываются с ядом. Злостью, болью и обидой. Чонин вкладывает в них всё то, что не смог вложить в слëзы и печаль. — Кто ты вообще такой, чтобы судить о том, что я испытывал? Кто, блять, такой, чтобы говорить, как я должен был распоряжаться своей жизнью? Просто потому что я оказался по другую сторону от земли, не даёт права ни тебе, ни всем, блять, остальным, говорить, что я чувствовал, — из глаз Яна так и сочится злость. Злость, обида и непонимание. Глупые ангелы. Да что они все вообще знают, что он чувствовал. — Ты не прожил мою жизнь. Не был мной. И не можешь сказать, почему я так поступил. Никогда не сможешь, — Чонин вдавливает палец в чужую грудь, а мысли, что он и сам не сможет понять, почему он так поступил, заставляют его стушеваться. Но гнев всё ещё сильнее всего. — Поэтому закрой свою варежку и не смей открывать рот в сторону меня и моих жизненных решений.       Хëнджин смотрит на него непоколебимо. Понимание и сострадание в его глазах бесит. Он стоит и смотрит в глаза в ответ, не колеблясь. Лишь его взгляд что-то ищет на дне глаз Чонина, будто пытаясь прощупать почву и настоящие чувства Яна.       — Но я могу сказать, что суицид — это не выход, — говорит Хван. Его взгляд холодный, непроницаемый, и это бесит ещё больше, — ты был слишком юн и глуп. Бросаться с крыши или под машину — это не то, чем тебе стоило заниматься.       Чонин заметно потухает, поникнув. Плечи опускаются, а глаза перестают гореть таким красным. Он знает. Он прекрасно это знает.       — Я знаю, — сокрушительно выдыхает Чонин. Все остальные всё ещё смотрят, но его это не волнует. Ему надоело. Как же ему всё надоело. — Но что сделано, не воротишь. И не тебе и тем более не вам меня осуждать, — демон оглядывает всех присутствующих, особенно задерживаясь на дружках Чана. Те стоят, сжав губы, словно жалея Чонина. Будто пытаются проникнуться его ситуацией. Нет. Это последнее чего он вообще когда-либо хотел, — это был мой выбор. И ебать никого это не должно.       Демон хмыкает, отходит от Хвана и больше на него не смотрит. Хватит с него потрясений на сегодня. Чан пытается догнать, его, но Чонин разворачивается, не оставляя место вопросам, просто уходит, не оглядываясь. Демон думает. Думает, сколько же всего он потерял, находясь здесь. И что же он обрёл? Обрёл ли то, что хотел? Чонин игнорирует кучу ангелов, столпившихся у дверей и просто проходит к выходу из здания. Из помещения. Его всё бесит. Всё достало. Надоело. Стоило ли оно того?       Ян замирает, вспоминая плач маленького ребёнка и улыбку брата.       А стоило ли оно того?