Сколько стоит твоя душа?

Тяжёлые бархатные занавесы скрывали от чужих глаз внутренний свет покоев Фатьмы Султан. Воздух здесь был густ, словно шелк, и пропитан сладким ароматом розовой воды и благовоний. Свет нескольких масляных ламп играл на позолоченных резных колоннах, отбрасывая тени павлинов, львов и виноградных лоз на потолок. — Михримах, — с улыбкой начала Фатьма, проведя рукой по ожерелью на шее из крупных рубинов, мерцающих как капли крови на золоте. — Я так рада, что ты полностью поправилась. Жаль, что не взяла с собой Хюмашах. — Валиде пожелала остаться с внучкой, — несмотря на расслабленность в голосе, спина Михримах оставалась выпрямленной, как натянутая струна. Долгие месяцы постоянного напряжения матери передались и дочери. Даже вдали от Хюррем девушка не могла расслабиться. — Ваш дворец прекрасен, — Султанша провела рукой по дивану, обитого тёмным пурпурным бархатом. — Мне нравится здесь каждая деталь, сразу видно, что обставляла его именно женщина с прекрасным вкусом. — Спасибо, дорогая, я начала заниматься этим дворцом, как только повелитель выбрал мне мужа. Как Хюррем? — спросила она после паузы. — Я не видела её со дня имянаречения. Надеюсь, она здорова? — Управлять гаремом падишаха — тяжкий труд, — Михримах позволила себе лёгкую улыбку, но та выглядела натянутой. — У неё, в отличие от нас, почти нет свободного времени. — Верно, чем больше отсутствует Султан, тем сложнее нам всем. — В последнем письме, — вмешалась Танели. —Хюсрев-паша писал, что поход завершится к следующему году. Дай Аллах, чтобы следующая зима стала последней без повелителя. — Аминь, — Фатьма подняла кубок с шербетом и сделала маленький глоток, неспеша обернувшись к старшей из племянниц. — Михримах, а Рустем что-то писал о походе? Фатьма с улыбкой наблюдала, как исказилось лицо Михримах от отвращения, едва вспомнили о муже. Девушка училась контролировать эмоции и даже сейчас попыталась выдавить из себя улыбку. — Нет, ему не хватает листов, чтобы выразить, как он меня любит и мечтает вновь увидеть. На последнем слове её голос едва заметно дрогнул, выдавая скрытую досаду, а тонкие пальцы сильнее сжали ножку кубка, который она успела взять. Султанша попыталась изобразить улыбку, но вместо этого уголки её рта искривились, превращая улыбку в короткий, почти язвительный жест. — Рустем, безусловно, счастливчик и прекрасно это понимает. Он не заслуживает тебя. — Михримах слишком ценна, — Танели мягко коснулась руки сестры, та сразу опустила кубок. Улыбка дочери Хасеки стала более непринужденной. — Чтобы найти мужчину, который был бы ее достоин. Поэтому выбор изначально крайне сложен. Фатьма рассмеялась, её смех прозвучал коротко, как звон серебряных монет. — Это верно. Но розе полагается соловей, а не ворон. Если так случится, что вам вновь будут выбирать мужей, стоит настоять, чтобы выбрали помоложе. Во время никяха Мустафа паша был статным красавцем, я тогда считала, что разница в возрасте ничего не значит, но прошло десять лет, и возле меня был старик, а я все ещё молода и прекрасна. Племянницы тактично промолчали. Порог молодости для Султанши уже был пройден, да и Фатьма всегда была больше очаровательной, чем красивой. — Главное, что второй муж вас не разочаровал, — Танели сделала небольшой глоток шербета, бросив краткий взгляд на дверь. С ними приехала и Назенин, ведь госпожа пожелала увидеть племянника. За стол ее не пригласили, ведь это была семейная трапеза, но в покоях дворца Фатьмы фаворитке было куда безопаснее, чем наедине с Хюррем. С рождением наследника в Топкапы всегда оставалась Танели либо Фатьма. Слуги тоже следили, но они при необходимости не могли пойти против приказа Хасеки, а убить ребенка во младенчестве слишком простая задача. — Ты права, дорогая, — Фатьма кивнула, но её взгляд стал туманным, словно она вдруг вспомнила что-то болезненное. Улыбка на её лице не исчезла, но углы её губ едва заметно дрогнули. — Это редкость — счастливый брак. В основном, Султанш выдают замуж без всякого их согласия. А даже когда спрашивают, — она сделала небольшую паузу, бросив взгляд на Михримах, — это чистая формальность. Ведь решение уже давно принято родителями. Мустафу-пашу я увидела до никаха, конечно, тайком. А вот на брак с Ахмедом-пашой я уже дала согласие. Мы, дочери Османов, — величайшее сокровище падишаха мира. С самого рождения нам дарована такая власть, которую не достигает ни одна женщина в мире. Помните, терпеть должны наши рабы, а не мы. Если муж не дарит счастья, то брак бессмысленен. Молодость одна, и не зря нам позволен развод. — Я выбрала Хюсрева пашу сама, — в отличие от Михримах, которая нахмурились, молча смотря в свою тарелку, для Танели этот разговор был пустой тратой времени. — И не пожалела об этом. — Меня беспокоят новости о его ранении, — Фатьма повернула голову, в её тоне появился интерес, которого ранее не было при разговоре о великом визире. — Как быстро великий визирь вернется? — Надеюсь, до первого снега, дорога не близкая, а он ранен… Я уже приготовила все во дворце, но письма обнадеживают, меня уверили, что ничто не угрожает жизни паши. — Удивительно, — Михримах, до этого молчавшая, подняла голову. — Что после нападения на отца слугой великого визиря его не просто оставили на должности, но и поставили управлять столицей, сместив Ахмеда пашу. Фатьма на мгновение сжала губы, но быстро превратила досаду в улыбку. — Это потому что великого визиря все любят, — ответила она с напускной лёгкостью, поднося к губам ещё один кусочек рахатлукума. — К тому же он поплатился за свою неосмотрительность. И не говорите паше, — Фатьма немного наклонилась к девушкам. — Но я так рада, что он вновь будет помощником наместника. Так мы будем больше времени проводить вместе. Прежде чем кто-либо успел ответить, снаружи послышался топот копыт. Султанша поднялась с дивана, её парча зашуршала, как листья на ветру. Она подошла к окну и откинула бархатную занавеску. — Хасан-бей, — произнесла она, словно растягивая имя на языке. Госпожи сразу посмотрели на тетю. — Когда появляется такая личность, как Барбаросса, обычно их сыновья становятся блеклой тенью могущества отца, но это не тот случай. Михримах тоже встала. Она остановилась за спиной тёти, украдкой глядя в окно. С высокого жеребца спешился мужчина. Его движения были уверенными, в каждом шаге ощущалась сила. — Почему он здесь? — тихо спросила дочь Хасеки, не отводя взгляда от мужчины. — У него какие-то дела с мужем, — ответила Фатьма притворно безразличным тоном, но в то же время с ухмылкой поглядывала на Михримах. — На редкость красивый мужчина. — Кажется, вы в счастливом браке, — Танели даже не подняла головы, продолжая неспешно пробовать сладости. — Моя дорогая, счастливый брак не значит, что глаза нельзя баловать. К тому же я присматриваюсь к нему не просто так. — Есть причина? — Танели подняла взгляд, но её тон остался равнодушным. — К слову о недавнем нашем разговоре, вот он достоин брака с Султаншей, — Михримах повернула голову к тёте, но ничего не сказала. Её лицо оставалось спокойным, однако уголки губ чуть дрогнули. Взгляд снова устремился вниз, на фигуру Хасана, который разговаривал с вышедшим к нему агой. — Исмахан, дочь Бейхан, уже созрела для брака, а Хасан, к моему сильному удивлению, ещё не помолвлен. Конечно, было бы лучше отдать его за Султанскую дочь, но… — она сделала паузу, оглядев своих племянниц. Танели, сидевшая за низким столиком с угощениями, уже утратила интерес к разговору, пробуя запечённое яблоко. Её движения были медлительными, словно она хотела подчеркнуть, что эта тема ей наскучила. Но Михримах продолжала наблюдать за Хасаном из окна, притворяясь, что слова тёти не имеют значения. — Вряд ли кто-то из пашей умрет в ближайшее время, — Фатьма даже не пыталась скрыть досаду. — Не беспокойтесь, повелитель подобрал для нас исключительно здоровых мужей, — холодно отозвалась Танели, поднимаясь с подушек. Дочь Махидевран не стала подходить к окну, она даже на мгновение туда не посмотрела, боясь выдать себя перед Фатьмой. Пусть Михримах и не замечала излишнего внимания со стороны Султанши, но для Танели ее игра была более чем понятной. — Как-то здесь душно, не хотите прогуляться со мной в саду? — Сегодня очень холодно лучше остаться во дворце. Не хочу встречать пашу больной. Фатьма подошла к Танели и, остановившись рядом, нежно коснулась её подбородка. — Ты просто образец для подражания, — произнесла она тоном, в котором, несмотря на мягкость, прозвучала неуловимая язвительность. — Идеальнее жены представить невозможно. — Благодарю, это все наставления моей Валиде. В этот момент Михримах, стоявшая у окна, резко опустила занавеску, отворачиваясь. — Танели столько времени проводит в саду, что прогулки ей не нужны, — сказала она, бросая мимолётный взгляд на сестру. — А вот я с удовольствием составлю вам компанию. — Вот и прекрасно! — Фатьма улыбнулась так, словно действительно обрадовалась этому. — А я тогда в ваше отсутствие проведу время с братом. Упоминание Назенин и её сына заставило лицо Михримах помрачнеть. Она едва заметно нахмурилась, а улыбка сразу исчезла. — Сюда! — позвала слуг Фатьма, жестом указывая на вход. Когда она вновь повернулась к Танели, её лицо снова сияло мягкой, почти материнской улыбкой. — Ты будешь прекрасной матерью. Уверена, это случится довольно скоро, раз великий визирь возвращается. Танели, не поднимая глаз, сдержанно улыбнулась, но её зубы крепко сжались. Она старалась выглядеть спокойной, но внутри закипала злость. Едва за Фатьмой и Михримах закрылись двери, Танели медленно подошла к окну. Она наблюдала, как Фатьма с Михримах пересекали двор, направляясь к Хасану. Мужчина стоял среди янычар, высокая фигура, будто вырезанная из мрамора, сохраняла строгость и силу. Когда женщины подошли ближе, солдаты почтительно склонили головы. Хасан тоже подчинился этому обычаю, плавно опустив взгляд. Он выровнял спину, его осанка оставалась безупречной, но лицо, обращённое вниз, не выражало ни капли заинтересованности. Всё в его манерах говорило о соблюдении формальности, но без малейшей искры увлечения. Зная, как легко Хасан нарушал запреты, Танели была уверена, что в этот раз он лишь строго следовал предписаниям, подчёркивая тем самым своё равнодушие. Тетя с сестрой вынуждены были сменить направление и направиться в сад, скрывая своё раздражение за ровными шагами. Для Танели это было тихой победой. Она стояла за занавесом, наблюдая за их уходом с выражением лёгкого удовлетворения. Их поражение, пусть и незаметное для большинства, было для неё столь же сладким, как мёд. Её взгляд невольно вернулся к Хасану. Танели показалось, что он почувствовал её взгляд. Медленно, с почти ленивой грацией, Хасан поднял голову. Встретившись взглядом с госпожей, мужчина улыбнулся, едва склонив голову в поклоне. Султаншка быстро отпутила занавеску, пока внимательная тетя ничего не заметила.

***

Маниса — Некоторых можно выдать замуж, — предложила Фидан, пока Махидевран решала, куда отправить девять наложниц из гарема. — Троих, которые были самыми покорными, — согласилась Махидевран. — Двух вместе со служанками, в которых мы не нуждаемся, отправь Танели. Ещё четырех отправим как подарок беям. Пришли мне список тех, которые не принадлежат Амасье, Манисе и Стамбулу. Обязательно вдовцов, нет причин раздражать жён беев. — Уже завтра у вас будет список. — В течение этой недели я хочу завершить сокращение людей в гареме, но работы у тебя прибавится. Каждый акче, человек и предмет, которые входят и выходят из гарема, должны быть записаны. Как идёт подсчет личных расходов? — Нурбану Султан потратила сорок акче, не докладывая об этом. Через несколько дней с личных средств Румейсы Султан… — Зачем было платить лекарше? — перебила рабыню госпожа, положив отчёты. — Чтобы та сказала Румейсе и Айбиге Султан, если те, конечно, спросят, что из-за отравления госпожа больше не может иметь детей. — И кто попался? — с ухмылкой спросила госпожа, откинувшись на спинку стула. — Сперва с хатун поговорила Румейса Султан, а после служанка Айбиге Султан. Если желаете, я выгоню лекаршу и оглашу о хорошем состоянии Султанши. — Зачем? — Махидевран вновь села ровно, продолжив проверять расчеты в документах. Амон требовательно попросил завершить исследование, поэтому Алиса могла проверить лишь то, что происходит сейчас. — Если быстро забеременеет — отлично, а нет, то в гареме долго будет спокойно. А с лекаршей… — госпожа на мгновение отвела взгляд, сузив глаза. — Найди новую и замене расскажи о том, за что выгнали прошлую. Пока не найдешь новую способную женщину, эта пусть работает. Айбиге опять прислали подарки, — госпожа провела пальцем по строчкам, в которых перечислили статуэтки, украшения, ковры и ткани. — И ещё две рабыни. — Я их проверила, они прошли полное обучение. — Слишком много, этих двух и шесть из последних отправить в старый дворец на обучение. Взамен, отправьте Айбиге двух наших. — А если госпожа спросит причину? — более тихим голосом уточнила Фидан. — Скажи, что все должны проходить необходимо обучение. Я оставила ей четыре из первых подарков, пусть будет довольной. У Румейсы тоже забери половину. Она меня очень радует в последнее время, поэтому пусть сама выберет, кого у нее заберут. — Это количество слуг было приказом Шехзаде. — Это ненужная трата средств и людей. Вот у Нурбану, — Махидевран ещё раз прошлась по именам рабынь. — Количество служанок прекрасное. Для Нергисшах нужно готовить отдельные покои. Моя девочка должна сама выбрать место, и как оно будет обставлено, так как это ее комната, должно иметь значение лишь ее мнение. — Ещё не рано? — голос калфы стал похож на писк, когда Фидан на свой страх решила уточнить. Хоть Махидевран Султан сегодня была в прекрасном настроении, но женщине не хотелось злить свою госпожу. — Чем меньше времени будет проводить со своей матерью, тем лучше. Сейчас Нергисшах больше всего похожа на Мустафу, хочу, чтобы так было и дальше, внешности Айбиге с нее вполне хватит. Можешь идти, я ещё раз просмотрю отчёты, если что-то не понравится, я тебя позову.

Два месяца спустя

Нурбану наблюдала за гаремом со второго этажа. В хамам для хальвета вели новую девушку. В прошлом месяце она с опозданием узнала, что к Шехзаде привели новую наложницу, но второй раз Султанша такой ошибки не допустила и теперь о хальвете знала заранее. Эта девушка выглядела необычно, почти нереально, словно вышедшая из легенды. Её кожа была белоснежной, прозрачной до такой степени, что казалась хрупкой, как фарфор, через который пробиваются тончайшие голубоватые жилки. Волосы, цвета свежевыпавшего снега, ниспадали на плечи мягкими волнами. Но больше всего внимания привлекали её глаза — светло-голубые, почти ледяные. Длинные белые ресницы обрамляли их, напоминая инеевую бахрому, которая казалась слишком неестественной в этом мире пёстрых, сочных красок дворца. Её брови, такие же бледные, были почти невидимы, но это лишь усиливало контраст её черт — тонких, будто вырезанных из слоновой кости, но без тени резкости. Всё в её облике было мягким и утончённым, как в хрупкой статуэтке, и в то же время странным, тревожным, словно её красота пришла из мира, далёкого от человеческого. — Она меня пугает, — прошептала Джанфеда, подходя ближе к госпоже. — Будто у Аллаха не хватило на неё красок. Таких девушек не принимают в гарем. Нурбану даже не повернулась, её взгляд был прикован к альбиноске, которая медленно пересекала двор. — Тогда почему её готовят к хальвету? — прошипела Султанша, и голос её задрожал, словно готовый сорваться на крик. Джанфеда наклонилась ближе, прежде чем ответить: — Подарок Хайредина-паши, — сказала она, едва двигая губами. — Он прислал пять рабынь. Троих шехзаде подарил Махидевран Султан, а двух оставил в гареме. Нурбану наконец обернулась, её глаза сверкали, как обнажённые клинки. Она стиснула перила балкона, и костяшки её пальцев побелели. — Так он сам её выбрал? А теперь зовёт в свою постель? — она прикусила губу, стараясь подавить бурю гнева, которая поднималась в её груди. — Я терплю высокомерие Айбиге, что Румейсу зовут чаще меня, — продолжила она, голос с каждым словом становился всё громче. — А теперь ещё и это? — Тише, госпожа! — резко шепнула Джанфеда, хватая её за руку. — Вы мать шехзаде, но это не даёт вам права на ревность. Поднимите шум — и Махидевран Султан опять вас накажет. Нурбану с силой выдернула руку, её дыхание стало прерывистым. — После меня других не будет, — сказала она наконец, вздёрнув подбородок с гордостью, будто это одно лишь утверждение могло изменить реальность. — Сообщи шехзаде, что сегодня у меня для него сюрприз. Я ожидаю его вечером. Джанфеда отвела взгляд, но Нурбану уловила её лёгкий, почти презрительный вздох. — Я передам, госпожа, но… — А остальное — не твоё дело, — перебила венецианка. Джанфеда склонила голову, проигнорирован недоброе предчувствие.

***

Стамбул

— Я надеялась, что вы вернётесь до зимы, — Танели внимательно следила за движением паши. Паша выглядел как всегда: уверенный, прямой, собранный. Лишь едва заметная твёрдость в сжатых губах выдавала боль, когда он убрал руку из-под кафтана. — Приношу извинения, что заставил вас волноваться, — его голос был низким, тёплым, как янтарный мёд, но с оттенком усталости, которую мог уловить только внимательный слух. Он быстро подошёл к Султанше, наклонился, чтобы коснуться губами её руки и задержался на мгновение дольше, чем требовалось, словно растягивая это удовольствие. — Нет ничего, чего бы я желал больше, чем вернуться к вам. — Жаль, что при таких обстоятельствах, — Танели выдержала паузу, прежде чем убрать руку из его пальцев. — Надеюсь, вы голодны? — госпожа сделала несколько шагов к накрытому столу. Пламя камина отбрасывало отблески на золотые кубки и блюда с гранатами и инжиром. — Благодарю, — сказал он, взяв у евнуха небольшой ларец. Паша открыл его и подал жене. — Когда я увидел их, сразу подумал о вас. Танели с улыбкой приподняла крышку. Внутри, на подложке из бархата, лежали изысканные хрустальные тюльпаны, алые, как кровь, на свету. — Прекрасно выполнена работа, — губы Султанши растянулись в улыбке, но глаза остались холодными, как зимнее небо. — Но позвольте вам напомнить, что я люблю розы. — Наш сад ими полон, — Хюсрев спокойно сел на подушки рядом с ней, хотя ему приготовили место напротив. Его движение было неспешным, но в нём угадывалась тень напряжённости. — В нашем доме всегда есть аромат роз, поэтому я решил порадовать вас чем-то необычным. Эти цветы никогда не утратят своей красоты, к тому же тюльпаны больше подходят госпоже из рода османов. — Тюльпаны прекрасны, но не любимы мной. Оставьте нас с пашой одних, — отрезала она. Её голос внезапно стал резким, как сталь. Слуги замерли, словно тени, и вышли, оставив их наедине. Танели посмотрела на мужа, и на мгновение её лицо стало мягче. Она коснулась его руки; её пальцы, такие изящные, выглядели совсем хрупкими в его ладони. — Есть один важный разговор, который необходимо обсудить. Танели вновь стала мягкой, она ласково коснулась руки мужа, и тот сразу ответил, взяв ее руку в свою. — Госпожа, я всегда к вашим услугам. — Мне неприятно об этом говорить, — начала она, её голос стал тихим, почти шёпотом. — Но недавно я узнала, что не могу иметь детей, — Хюсрев сильнее сжал её руку. — Я понимаю, что это несправедливо к вам, если бы я знала раньше, то непременно бы расказала. — Госпожа… — Сначала дослушайте. У вас нет своих детей, поэтому я пойму, если вы пожелаете развода, — продолжала Танели. Её голос окреп, но в нём слышалась нотка обречённости, словно она уже видела всё, что последует. — Я ни за что с вами не разведусь. — Прекрасно, — Танели облегчённо вздохнула. Развод бы нарушил все планы. Пока Мустафа не взойдет на трон, титул великого визиря должен быть за ним. — Тогда у меня есть предложение. Я позволю вам завести наложницу. Разумеется, о ней никто не будет знать. Ребенка, которого родит выбранная вами девушка, я признаю своим и буду растить как родного. — Этого не будет! — паша впервые позволил себе повысить тон при жене. — Мне никто не нужен. Если Аллах пожелал оставить нас без детей, так тому и быть, — в его взгляде полыхал огонь не меньший, чем в камине. Но этот огонь был полон ярости, чистой, непреклонной. — Паша, вам стоит подумать… — Это вы слишком много думали, — его голос прогремел, как гром. Хюсрев отпустил руку жены и резко встал на ноги. Это был первый раз, когда он позволил себе повысить голос в её присутствии. Он шагнул к столу и крепко взялся за его край, словно пытался подавить бурю, бушующую в нём. — Больше эта тема не должна подниматься, — он повернулся к двери, ни разу не взглянув на неё. — Вы — единственная женщина, которую я хотел. О других даже речи быть не может. У меня пропал аппетит, — добавил он уже более спокойно, — с вашего позволения, госпожа.

Маниса

Нурбану в пятый раз проверила своё отражение. Всё должно быть идеально. Её волосы, чёрные, как ночь, были уложены с той изысканностью, что могла ослепить даже самых равнодушных мужчин. Она выровняла ткань платья, прикоснулась к золотой цепочке на шее. Сегодня он должен прийти. Но вместо шагов Шехзаде за дверью раздался голос калфы. — Госпожа, — склонилась Джанфида. — Шехзаде Мустафа пожелал отложить ваш приём. Сегодня он принимает другую наложницу. Другую. Одно это слово, сказанное с осторожностью, ударило Нурбану, словно кинжал. Её сердце рухнуло куда-то в пустоту, но она не позволила себе дрогнуть. — Ведьму? — холодно переспросила она. Калфа что-то говорила о терпении, но Нурбану уже не слушала. Она схватила накидку и выскользнула из покоев. По пути она боролась с бурей в душе, пытаясь овладеть собой, но стоило ей увидеть, как блондинка приближается к дверям Шехзаде, словно королева, уверенная в своём триумфе, гнев захлестнул её вновь. — Госпожа? — евнух почтительно склонился перед ней, загораживая дорогу наложнице. — Почему вы здесь? Нурбану не ответила. Она уже знала, что ей делать. Двери отворились, и из покоев вышел сокольничий. — Султанша, — Азад склонил голову, не встречаясь с ней взглядом. — Шехзаде готов принять Айлин хатун… Слова не были закончены. Венецианка, не сказав ни слова, решительно шагнула вперёд, оставив евнуха и сокольничего за собой. В покоях запах ладана и пряностей казался удушающим. Мустафа, сидя в кресле, поднял голову, когда она вошла. Его лицо оставалось спокойным, но в глазах блеснуло раздражение, как отблеск стали. — Я жду вас в своих покоях каждую ночь, — её голос дрожал, но взгляд был твёрдым. — И каждый раз, когда вы выбираете не меня, я провожу до рассвета в слезах. Я молчала целый год, не жаловалась, не просила. Чем я заслужила такое отношение? — У тебя жар? — Мустафа поднялся медленно, как хищник, лениво поднимающийся с охотничьей лежки. Его спокойствие обжигало сильнее, чем крик. — Когда я родила вам сына, вы сказали, чтобы я просила всё, что пожелаю. Я попросила только одного — чтобы не было других наложниц! А сейчас уже вторая ждёт за дверью! — Да, ты просила, — сказал он, его голос, подобно нарастающему шторму, становился громче. — И я не давал согласия. Он приблизился к ней, и теперь между ними оставалось не больше шага. — Это не имеет значения! — она задрала подбородок, не отводя взгляда. — Вы сказали просить все, что хочу. Я хочу, чтобы ее отправили из дворца! Мустафа молча смотрел на неё. В комнате стало настолько тихо, что было слышно, как потрескивают угли в камине. Его лицо оставалось непроницаемым, но напряжение в воздухе стало таким густым, что его можно было резать ножом. — Раз тебе так плохо, может, тебе стоит покинуть дворец? — его слова были сказаны мягко, но в этой мягкости скрывалась сталь. Нурбану сглотнула. Её решительность дрогнула, но она не отвела взгляд. — Н-нет, — прошептала она. — Я не покину своих детей. Но знайте: после этой женщины ко мне можете больше не приходить. — Хорошо, — Шехзаде усмехнулся, без капли тепла. — Меня это устраивает, — его слова ударили её сильнее, чем пощечина. На глаза Нурбану начали наворачиваться слезы. — Азад! — позвал Мустафа. Сокольничий тут же появился в дверях. — Мне долго ждать наложницу? Мужчина бросил быстрый взгляд на Нурбану, которая, застыв на месте, неотрывно смотрела на Шехзаде. Однако наследник отвернулся от Султанши. — Простите, Айлин хатун ожидает у дверей. Я не знал, не передумали ли вы. — Я никогда не меняю решений. Нурбану, ты передумала и хочешь поехать отдохнуть? Нурбану ничего не ответила. Она лишь медленно попятилась к дверям, стараясь не показать слёз, выступивших на глазах. За дверью Айлин, прижав руки к груди, сделала глубокий поклон. Её голубые глаза мелькнули холодной жалостью, прежде чем она прошла в покои. Когда двери за ней закрылись, Джанфида подошла к своей госпоже. — Что вы наделали? — спросила она шёпотом. — Показала, что со мной так нельзя, — ответила Нурбану, пытаясь придать голосу твёрдость, которой больше не чувствовала. — Я не одна из его безвольных рабынь. — А кто вы? — калфа с раздражением загородила ей дорогу. — Я Нурбану Султан… — Вы рабыня, госпожа. Двое детей этого не изменят. Ваше положение зависит от милости Махидевран Султан и Шехзаде. Вы сделали ошибку. — Ты что, не понимаешь? Мне же больно! Я с ума схожу, видя его с другой, — Нурбану шагнула вперёд, и в её зелёных глазах вспыхнуло пламя. — Если позволять вытирать об себя ноги, это будут делать снова. Вот увидишь, Шехзаде в итоге сам ко мне придёт. — А если нет? — прошептала Джанфида. В её глазах был страх. На миг он отразился и в глазах Нурбану, прежде чем она отвернулась. — Он вернётся ко мне, — сказала она, направляясь в свои покои. — Я лучше всех здесь. Ему просто нужно время, чтобы это понять.

Следующий день

Это было утро, но свет неохотно проникал в роскошные покои, словно боялся нарушить их гнетущую тишину. Просторная комната, затянутая тяжёлыми бархатными драпировками, казалась гробницей, где золото и парча лишь подчёркивали холод одиночества. Воздух был пропитан запахом благовоний, однако даже они не могли развеять удушающее ощущение. Мустафа вошёл тихо. Служанки, услышав его шаги, торопливо поклонились, словно надеясь стать незаметными. Лишь одна женщина не шелохнулась — Румейса. Она сидела перед зеркалом, повернувшись к нему спиной. — Ты отказалась завтракать со мной, — голос Шехзаде был низким, но спокойным, без гнева или упрёка. Румейса не ответила, её пальцы на мгновение сильнее сжали гребень, прежде чем продолжить привычные движения. Только зеркальное отражение выдавало её — глаза, обычно сиявшие, были пустыми, словно в них погасли последние огоньки жизни. — Покиньте нас, — наконец сказала она служанкам, не оборачиваясь. Те немедленно подчинились, оставив покои наполненными тяжёлой тишиной. Мустафа двинулся ближе, его шаги звучали как удары молота в этом гнетущем безмолвии. — Не приветствие члена султанской семьи — это знак неуважения, — холодно заметил он, остановившись в шаге от девушки. — Такое нельзя оставлять без наказания. — Хорошо, — ответила Румейса, всё ещё не глядя на него. Шехзаде нахмурился. Её безразличие выбивало из равновесия сильнее, чем крики или слёзы. Мустафа подошёл ближе, его взгляд стал жёстче. — Я объяснил тебе необходимость принять тех наложниц, — начал он, стараясь удерживать голос ровным. — Почему ты злишься? Султанша замерла. Гребень заскользил по её волосам медленнее, пока наконец не остановился. Она отвела взгляд уставших глаз от зеркала, но не подняла его к Мустафе. — Ты не прав, я не злюсь, просто чувствую себя жалкой. Всю ночь сидела с нашим больным сыном, пока ты выполнял… долг. — Почему мне об этом не сказали? — его голос сорвался на резкость. — Жар спал к утру, — гречанка подняла на него взгляд, в котором не было ни осуждения, ни обиды. Только бескрайняя усталость. — Тревожить тебя не было смысла. Мужчина направился к кровати, где спал их сын. Ребёнок лежал спокойно, его дыхание было ровным, но кожа казалась слишком бледной. Мустафа провёл рукой по его лбу, убедился, что тот прохладный, и аккуратно поправил одеяло. — Он болеет всякий раз, когда холодают ночи. — Так часто с детьми, — голос наследника заметно смягчился. — Он перерастет. — Так только с моим ребенком, — тихо возразила Румейса, отвернувшись. Её плечи дрогнули, но она быстро справилась с собой. — Нашим, — поправил ее Мустафа, теперь уже мягко подойдя ближе. Когда злость более не затмевала его глаза, мужчина заметил подносы с едой на дальних столах. Блюда были не тронуты и больше подходили к ужину, нежели завтраку. — Когда ты ела в последний раз? — Вчера. Обедала, — ответила она, как будто это не имело значения. Но тёмные круги под её глазами, её бледная кожа, опущенные плечи выдавали истощение Султанши. — Сегодня вы с Мехмедом будете в моих покоях. — Спать в постели, где была эта женщина? — Румейса горько усмехнулась. Её лицо было обращено к зеркалу, но глаза не смотрели на отражение. — Я понимаю, что проявила неуважение, но можно другое наказание? — Они более не переступят порог моих покоев, твоя ревность беспочвенна, — Мустафа сделал шаг навстречу. Его голос стал мягче. — Они нет, но придут другие, а после ещё… — она швырнула гребень на пол, отвернувшись от зеркала, словно не могла больше выносить своё отражение. — Я не хочу есть, не могу нормально спать. Мне противно, что несмотря на то, как плохо становится, чувства к тебе не остывают. — Румейса… — Я несчастлива, — гречанка повернулась, но образ Мустафы был расплывчат из-за слез. — И уже давно. Это не проходит, все становится лишь хуже. Я не в состоянии подарить сильного ребенка, даже ночи проводить с тобой не могу… — Для меня это не важно, — Шехзаде потянулся к ней, но Аврора резко поднялась, её шаги назад были быстрыми, почти паническими. — Потому что меня заменяют другие, — девушка отвернулась, быстро вытерев слезы. — Они рожают детей и ходят на хальветы, а я могу лишь молчать, так как на возражения не имею права. Поэтому, пожалуйста, если действительно меня любишь, выполни одну мою просьбу. — Я сделаю все, что ты захочешь. — Когда взойдешь на трон, отправь меня с сыном в Эдирны. — Нет! — Когда ты станешь Султаном, вся власть будет в твоих руках, во мне более не будет смысла. Погода Стамбула будет вредна для Мехмеда, поэтому так будет лучше для всех. Ты получишь идеальную мать первенца, я хорошо воспитаю нашего сына. И там, вдали от гарема, смогу снова ожить. — А со мной ты умираешь? — его слова звучали как вызов, но, обойдя её, он замер. Мустафа смотрел в её лицо, абсолютно уставшей женщины. Казалось, что лишь сейчас он заметил, как ее внешность поблекла. Аврора всегда была подобна пламени: завораживающе опасна, но сейчас пламя слишком стремительно начало пропадать. Румейса не отвела взгляда, она просто кивнула. И в этот момент Шехзаде почувствовал, будто что-то внутри него сломалось, треснуло так глубоко, что не подлежало восстановлению. Он ненавидел её за правду. — Я больше не вижу Аврору, не чувствую себя живой, — её голос был тихим, но каждое слово било, как молот. — Я люблю тебя столь же сильно и поэтому чувствую себя отвратительно, каждый раз, когда нужно, сцепив зубы, терпеть для твоего блага. Он снова шагнул к ней, но она подняла руку, словно умоляя его остановиться. — Можно… — Ты бы смог делить меня с другим? — Шехзаде замер. Ему не нужно было отвечать. Его лицо исказилось, как будто она ударила его кинжалом, и этот ответ был красноречивее любых слов. — Жить счастливо во дворце, зная, что другой мужчина делит со мной кровать? Он понял, что даже сама мысль об этом была для него чудовищной. Его пальцы, чуть дрожащие, сжались в кулаки, словно в попытке подавить ярость. Одни лишь воспоминания о том, как его брат Мехмед смотрел на Аврору, вызывали ненависть, такую сильную, что трудно было дышать. Делить любимую женщину? Это был кошмар. — Ты для меня семья, — продолжила Румейса. — Для твоего блага я сделаю все, что угодно, но издеваться над собой больше не хочу. Я неполноценна как наложница, поэтому понимаю, что верность мне невозможна… — Их не будет, — Мустафа резко шагнул вперёд, взяв её лицо в руки. Его пальцы были тёплыми, но взгляд — пылающим. — Больше ни одной. Я даю тебе слово. У меня есть сыновья, династия продолжается. В других наложницах больше нет необходимости. Румейса едва улыбнулась, медленно закрыв глаза. На миг Султанша позволила себе поверить. Но этот миг был коротким. — Двух сыновей недостаточно, и мы оба это знаем, — наследник смотрел на неё, его грудь вздымалась от неровного дыхания. Он хотел ей что-то сказать, но слова застряли в горле. — Поэтому появятся новые. Я буду сидеть в покоях, ожидать своей очереди и умирать внутри. Поэтому, пожалуйста, выполни мою просьбу, пока от меня ещё что-то осталось. — Ты переутомилась, я заметил, что у тебя стало меньше слуг, да и постоянные выезды из гарема не пошли на пользу… — Услышь меня! — закричала Румейса, не выдержав. — Я хочу жить, а не существовать… — Мама, — сонный голос заставил их обоих замолчать. Мехмед сел на кровать, потирая глаза, его маленькое лицо было растерянным. Он не понимал, что только что услышал, но видел, что мать отворачивается, а отец спешит к нему. Мустафа быстро подошёл к мальчику, поднял его на руки и крепко прижал к себе, словно ребёнок был его единственным якорем в этот момент. — Мы тебя разбудили? — спросил он, стараясь звучать спокойно. Мехмед улыбнулся, и эта улыбка была для Шехзаде как утешение. Он повернул мальчика так, чтобы тот не мог видеть лицо матери. — Твоей маме нужно отдохнуть, а я хотел бы провести этот день с тобой, — продолжил он, его голос звучал мягче, но взгляд снова устремился к Румейсе. Мехмед радостно закивал, его лицо озарилось детской радостью. Мустафа задержался ещё на мгновение, надеясь, что Румейса хоть что-то ему скажет. Но она молчала. — Мы будем ждать тебя, этого разговора не было, — тихо сказал он, прежде чем выйти за двери. Когда шаги стихли, Румейса опустилась на пол, закрыв лицо руками. Её слёзы текли без остановки, и впервые за долгое время она позволила себе не сдерживаться.

***

Следующий день начался для Нурбану с ощущением гнетущей тишины. Гарем казался спокойным, но этот покой был обманчивым, как неподвижная поверхность воды перед штормом. Служанки принесли утешительные новости: Айлин покинула покои шехзаде ещё до рассвета, как и та, что была до неё. Нурбану ухватилась за это как за знак — равнодушие Мустафы к новым наложницам должно было успокоить её тревогу. Но вместо облегчения внутри росло беспокойство. Чтобы отвлечься от тревоги, Султанша отправилась за детьми, но Махидевран Султан вышла на прогулку, а где младенцы, госпоже не ответели слуги. Нурбану почти побежала к лестнице, надеясь перехватить её до того, как она исчезнет в саду. Махидевран стояла на краю террасы, вглядываясь в искрящийся под солнцем снег. — Госпожа, — Нурбану остановилась, едва переводя дыхание. Она склонилась в глубоком поклоне. — Где Эсмахан и Мурад? Султанша даже не обернулась. — Больше всего я люблю зиму, — сказала она, как будто и не слышала вопроса. Её голос был мягким, почти мечтательным. — Снег скрывает все несовершенства нашего мира. — Госпожа, — повторила Нурбану, её голос стал громче. Она медленно приблизилась. — Служанки не могут мне ответить, где мои дети. На этот раз Махидевран обернулась. Абсолютно безразличный взгляд голубых глаз прошелся по наложнице, прежде чем Алиса заговорила. — Девочка замёрзла, — заметила она с улыбкой, от которой по спине пробежал холод. — Принесите мои меха. Служанка поспешила исполнить приказ, но для Нурбану слова свекрови звучали как издевка. Она больше не чувствовала морозного ветра, обжигающего её лицо. Она чувствовала лишь, как сердце колотится где-то у самого горла. — Для чужеземцев, — невозмутимо продолжила Махидевран. — Правила Османской империи могут показаться странными, но это лишь на первый взгляд. Например, здесь нет могущественных родов вельмож. Власть даруется нынешним султаном, но в любой момент все подарки и даже сама жизнь может быть отобрана. Таким образом паша не может быть богаче Султана и иметь больше власти. Это ограничивает возможности бунта. Также эта система даёт возможность возвыситься любому талантливому человеку. В других странах укоренившиеся дворянство являются преградой для талантливых личностей, которым не повезло родиться в подходящей семье. — Госпожа, прошу вас… где мои дети? Служанка вернулась, протягивая ей чёрную накидку с соболиным мехом. Нурбану замерла, не решаясь взять её, а взгляд Махидевран снова стал ледяным. — Одевайся, чтобы не простудиться, — резко сказала она. — Ты составишь мне компанию, — Султанша двинулась вперёд, не оборачиваясь, а Нурбану, сжимая мех, последовала за ней, словно в трансе. — На чем я остановилась? — Алиса оглянулась на фаворитку сына, но прежде чем девушка открыла рот, продолжила сама. — Гарем — вот, что больше всего удивляет и интересует иностранцев. Кажется, что он создан для утехи мужчин, но главная функция не в этом. Одна женщина может родить здорового, умного сына, но вероятность, что так будет везти из поколения в поколение довольно невысокая. Да и постоянные браки между родственниками едва ли имеют хорошее преимущество. Ты понимаешь ценность гарема? — Султанша продолжила идти вперёд, не смотря на девушку. — Конечно, — пробормотала Нурбану, чувствуя, как ноги подкашиваются от страха. — Мне кажется, нет, — с лёгкой усмешкой возразила Махидевран, снова отворачиваясь. — Как я и сказала, гарем — это не место для утех и эмоций. Его суть в обеспечении здоровых сыновей, чтобы наследование престола никогда не было предметом споров. Много наложниц, отобранных в первую очередь по безупречному здоровью, гарантируют рождение множества сыновей, которые переживут младенчество. За каждым Шехзаде нет могущественного рода, который бы влиял на выбор наследника. — Мать Султана Сулеймана была принцессой из крымского ханства, как и Айбиге Султан. Это разве не преимущество? — Конечно, — с улыбкой согласилась Махидевран. — Любой источник средств — это преимущество, но у них есть свои недостатки. Но мы вернёмся к устрою гарема. Так как лишь редкие исключения получают поддержку семьи, остальные в равных условиях. — Позвольте опять с вами не согласиться, есть ещё расположение Султана. — Если все влияние строится на расположении одного мужчины — это жалкое зрелище. И соперницы, в первую очередь, ненавидят главную любимицу. Мне правда интересно услышать твое мнение, ты считаешь это самой выгодной позицией? — Как вы и сказали, империя устроена таким образом, что вся власть в руках Султана, поэтому да, я считаю, что самая сильная та, которая имеет благосклонность Султана. Как говорится: за каждым великим мужчиной стоит сильная женщина. — Нет, никогда не стояла за мужчиной, — голос Махидевран был ровным, почти скучающим, но в нём слышалась снисходительная насмешка. Она слегка наклонила голову, словно оценивая Нурбану. — Тебе стоит пообщаться с Хюррем. Её улыбка была выверенной, без капли тепла. Нурбану почувствовала, как пальцы на мгновение дрогнули, но она сжала руки в кулаки, чтобы не выдать себя. — У вас много общего. Но в независимости от того, какой путь выберет наложница, каждая помнит, что до получения статуса Валиде их жизнь им не принадлежит, — Сесилия хотела ответить, но Махидевран подняла палец, словно призывая её замолчать. — Султаны могли иметь лишь жён могущих и древнейших родов, но это преимущество лишь для тех, чья власть шатка. Матери Шехзаде всегда будут слабее и ниже, неспособны пойти против правителя. И так как их жизнь не представляет ценности для империи, от них можно избавляться при первой необходимости. — Я люблю шехзаде больше всего на свете, — поспешно сказала Нурбану. Слова вылетели слишком быстро, как выстрел, несдержанный и плохо направленный. — Моё сердце разрывается каждый раз, когда он с другой. Вы были на моём месте, вы должны понимать. — Я действительно была в твоём статусе, но не понимаю тебя и, на самом деле, не хочу. В гареме есть правила и они могут быть нарушены лишь с позволения Шехзаде или меня. — Я лишь посетила шехзаде, — попыталась оправдаться Нурбану, её голос был полон тревоги, но звучал жалко даже для неё самой. — Ты ворвалась в покои наследника Османской империи. Тебе несказанно повезло, что мой сын слишком добр к женщинам, которые рожают ему детей. — Где мои дети, госпожа? — Султанша сделала шаг вперёд, её голос дрожал, но становился громче. Махидевран не изменила выражения лица. — Раз ты предпочитаешь оставлять моих внуков, чтобы врываться в покои Шехзаде, они тебе не нужны. Слова обрушились на венецианку, как ледяная волна. Её ноги подогнулись, и она упала на колени прямо в снег. — Клянусь, я не хотела проявить неуважение, — ужас, который начал осваивать Сесилию, был сравним лишь с тем ужасным днём, когда на ее глазах убили отца. От него глаза окутывала пелена, но слезы не катились, так как все внутри сжалось настолько, что и дышать стало сложно. — Я слишком сильно люблю Шехзаде и не смогла совладать с эмоциями. Умоляю, верните детей, я буду лучшей из наложниц. — Ты красива и молода, — разговаривая с наложницей, Махидевран даже не смотрела на неё. Ее внимание больше привлекал снег, который медленно опускался с небес. — Но истинную ценность имеет лишь что-то редкое, а такие добродетели есть у каждой наложницы, — Нурбану почувствовала, как её платье начало намокать. Холод проникал в руки и ноги, но это уже не имело значения. — Но ты родила мне двух здоровых внуков, этот поступок не может быть проигнорирован. Поэтому я верну тебе детей, — девушка с трудом дотянулась до руки свекрови в чёрной перчатке и поцеловала её. Кончики пальцев уже начинали неметь. — Но когда посчитаю нужным. Ещё раз покинешь гарем без позволения — и Мурад с Эсмахан будут называть мамой другую женщину. — Когда я их увижу? — Сесилия опустила руки, но не отрывала взгляд от госпожи. — Я же сказала: когда посчитаю нужным. Я понимаю, на кого ты хочешь быть похожей, но все, кто нарушают порядок в гареме, его покидают, — она сделала паузу, а затем снова заговорила, словно речь шла о какой-то мелочи. — А теперь поднимись, дорогая. Вызови к себе лекаршу, попей тёплого чая. Тебе нужно следить за своим здоровьем. После попроси прощения у шехзаде и не дай Аллах тебе ещё раз испытать моё терпение. Нурбану встала, но холод теперь был не только в её теле. Он поселился внутри неё. Нурбану до последнего надеялась, что Шехзаде одумается и пришлет за ней, но прошел день, второй, неделя, а Мустафа не просто не посылал за наложницей, но даже не спрашивал слуг о ней. Она узнавала об этом через шёпот, украдкой подслушанные разговоры, обрывки фраз, которые становились как ножи, впивающиеся в её сердце. Махидевран Султан тоже отвернулась. Теперь единственное, что ей позволялось, — раз в день видеть своих детей. Но даже это было словно пытка. Эсмахан, обнимая её, смотрела чужими глазами, в которых вместо тепла появлялось недоверие. Мурад же бросался к ней с отчаянной радостью, словно боялся, что её больше не будет. В одиночестве в своих покоях Нурбану чувствовала, как стены становятся теснее, а воздух тяжелее. Она первой пошла на примирение, написала письмо, в котором молила шехзаде выслушать её. Но посланник вернулся с вестью, что её не примут. Позднее вечером, разгуливая по комнате с дрожащими руками, она позволила себе сорваться: — Когда я была в Венеции, недоступность могла привлечь любого мужчину, — её голос дрожал, когда она говорила скорее, к себе, чем к Джанфиде. — А шехзаде меня так просто вычеркнул из своей жизни. Калфа не отводила взгляда, но в её глазах не было сочувствия. Только усталость и лёгкое раздражение. — Кого вы сравниваете, госпожа? — наконец спросила она, скрестив руки на груди. — Каких-то мужчин с наследником огромной империи, у которого гарем из самых прекрасных женщин мира. — Но всё же он мужчина, — Нурбану остановилась у окна, глядя на отражение своего лица в стекле. Её голос упал до шёпота. — Ты разузнала то, о чём я просила? Джанфида вздохнула, её плечи слегка опустились, будто она уставала от одного присутствия госпожи. — Как и ожидалось, никто не знает, — Джанфида скрестила руки, устало наблюдая, как госпожа неугомонно ходит по комнате. — Девушки считают, что Румейса его приворожила. Что именно она делала, никто не знает, но уж точно не врывалась в покои. — Я уверена, если бы так сделала Румейса, то он бы эту Айлин отправил обратно. — Сначала девять лет у шехзаде продержитесь, госпожа, — сухо заметила она, но взгляд её смягчился, когда она увидела, как лицо Нурбану напряглось. — А после можно и условия ставить. — Думаешь, это из-за меня? На мгновение Джанфида замолчала. Она знала ответ, но ей не хватило духа сказать его прямо. Надежда в глазах Нурбану была почти трогательной, и всё же — жалкой. — Думаю, что Шехзаде вас хоть не простил, но ещё раз расстраивать не хочет. Все же ни одной наложницы в его покоях больше не было. — Значит, я все же не безразлична ему, — на губах наложницы наконец появилась слабая улыбка. — Я напишу Шехзаде письмо, а ты передашь. Джанфида ничего не ответила, только кивнула, зная, что сопротивляться бесполезно. На следующий день от шехзаде вновь не было ответа. Но вечером Нурбану узнала, что Мустафа никого не звал на хальвет. Это был шанс. Возможно, её последний. Она долго стояла перед зеркалом, выбирая платье. Полупрозрачная ткань, расшитая серебряными нитями, мерцала, как звёзды. Это было её лучшее платье. Но, глядя на своё отражение, она чувствовала, что чего-то не хватает. Её глаза были пустыми, в них больше не осталось того блеска, который раньше покорял всех вокруг. Она с трудом вздохнула, набросила накидку и вышла. Коридоры гарема были тихими, слишком тихими. Каждый её шаг эхом раздавался в мраморных стенах. Воздух казался густым, и она шла, словно через густой туман, где каждый звук и каждое движение отдавались в сознании с удвоенной силой. Когда она подошла к дверям покоев шехзаде, сокольничий, несмотря на поклон успел окинуть Султаншу холодным взглядом. — Шехзаде никого не звал, — сказал он ровным голосом. — Скажи ему, что я здесь, — ответила Нурбану. Она старалась говорить твёрдо, но голос предательски дрогнул. Мужчина задержался на секунду, но, не сказав больше ни слова, он вошёл внутрь. Ожидание было невыносимым. Нурбану чувствовала, как стены вокруг сужаются, а воздух становится всё тяжелее. Её руки дрожали под накидкой, и она крепко прижала их к бокам, чтобы взять себя в руки. Прошла минута. Потом другая. Двери оставались закрытыми. Сердце билось так быстро, что казалось, вот-вот вырвется наружу. Она стиснула зубы, чувствуя, как в животе поднимается знакомое ощущение паники. Когда двери наконец открылись, она задержала дыхание. — Шехзаде ждёт, — бросил мужчина, отойдя в сторону. Она шагнула вперёд, но ноги будто налились свинцом. Когда двери за её спиной закрылись, звук этого удара наполнил её грудь странной тяжестью. Мустафа стоял у окна, его фигура чётко выделялась на фоне мягкого света. Его осанка была прямой, но напряжённой. — У тебя что-то случилось? Шехзаде, не взглянув на неё, сел за стол. Даже когда Нурбану сбросила накидку, наследнику были интереснее бумаги, чем собственная наложница. Такое пренебрежение вызывало у венецианки злобу, ведь она часами старалась для него. — Шехзаде, — Нурбану приложила все усилия, чтобы голос был мягким, соблазнительным, закрыв свои эмоции глубоко внутри. Ей нужно расположение Мустафы, без него в гареме ей не выжить. Едва Танели Султан узнает о ее поступке, тоже отвернется, необходимо играть на опережение. — Я влюбилась в вас с первого взгляда, — неспешной походкой наложница подошла к креслу Шехзаде. Она остановилась, когда между ними было лишь три шага. — Моя любовь столь безгранична и неукротима, что иногда я не понимаю, что делаю. Мужчина повернулся к ней как раз тогда, когда Нурбану опустилась на колени. — Я долго думала о том, как сильно вас расстроила и раскаивалась все это время. Умоляю, лишь раз простить вашей рабыне такую несдержанность. Мустафа нахмурился, в его взгляде отразились сомнение и строгость. Пользуясь тем, что Шехзаде медлил с ответом, Сесилия ползком на коленях сокращает разделяющее их расстояние. — Ревность затмила мне взор, — Султанша поймала руками руку Мустафы, мягко прижавшись к ней губами. — Я тебя прощаю, — Нурбану, не сдерживая улыбку, покрыла руку наследника поцелуями. — Иногда чувства затмевают разум и мы совершаем ошибки. Мустафа казался каким-то отстранённым, из-за чего облегчение от прощения было неполным. Султанша не могла избавиться от чувства, что что-то не так. — Я сегодня хочу побыть один, идти к себе. Я навещу вас с детьми завтра. — Позвольте мне… Нурбану привстала, продвинувшись ближе, но Мустафа выставил руку, продолжив более твердо. — Ты прощена, а сейчас возвращайся к себе. Султанше ничего не оставалось, как повиноваться приказу.

***

Маниса. Месяц спустя

Карета медленно катилась по ночным улицам Стамбула, а Танели едва замечала это движение. Ее взгляд был устремлен на светящиеся огоньки города за окном. — Ужин прошел приятнее чем я думала, — ее голос прозвучал негромко, почти как размышление вслух. — Я представлял себе все это более… искренним, — Хюсрев, сидящий напротив, снял с головы чалму и устало откинулся назад. Его глаза закрылись, но напряжение с лица не уходило. — Муж тети вам завидует, как и многие, пост великого визиря для многих несбыточная мечта. Хюсрев вдруг открыл глаза и подался вперед. Его ладонь мягко накрыла ее руку. — Мне все завидуют по другой причине, — Хюсрев взял руку Танели в свою. — У меня самая прекрасная жена во всем мире. Каждый, кто хотя бы взглянет на вас, уже обречен, — мужчина поднес ее руку к губам и поцеловал. — Возможно, но паше нужна ваша должность, а не жена. — Это я ему простить могу. — Ахмед злится, что я не позволил ему справляться с эпидемией оспы самостоятельно. В другой раз я бы ему уступил, но сейчас мне самому нужно заслужить доверие Повелителя. — Весна пришла раньше в этом году, — тихо сказала она, всматриваясь в город за окном. Легкий ветерок, проникающий сквозь щели в окнах кареты, уже пах свежестью. На улицах редкие деревья начинали покрываться молодой зелень. — Уже теплеет. Вы приняли меры быстро. Я уверена, вы не допустите других вспышек. Отец оценит ваши усилия. Все будет хорошо.

***

Маниса

— Валиде, — Мустафа почтительно склонился, коснувшись губами руки матери, прежде чем передать ей письмо. — Хызыр-реис прислал. Вам нужно это прочесть. Махидевран нахмурилась, взглядом оценивая письмо, прежде чем развернуть его. — Приятные новости? — спросила она с ноткой иронии, замечая напряжение в лице сына. Мустафа коротко кивнул слугам, стоящим у дверей: — Оставьте нас. Двери за ними закрылась с тихим щелчком, и тишина в комнате казалась ощутимой, как натянутая струна. — Ясно, — сказала Махидевран, пробегая глазами первые строчки. Но по мере чтения ее брови медленно поднимались, взгляд становился острее. — Очень изящный способ намекнуть на никях, чтобы не потерять их поддержку. — Паша обеспокоен тем, что после его смерти флот может утратить лояльность, — Мустафа говорил ровным голосом, но в его словах чувствовалось напряжение. Махидевран прищурилась, и, аккуратно свернув письмо, она направилась к камину. — Какой дальновидный, — усмехнулась она, прежде чем бросить свиток в огонь. — Я дала слово: буду настаивать только на первом браке, дальше — это твой выбор. — Мне нужно ваше мнение, — Мустафа сел на софу, сцепив пальцы в замок. Он не сводил глаз с матери, пока та наблюдала, как письмо медленно сгорает, превращаясь в пепел. — Отказаться можно, но это будет ошибкой, — медленно проговорила Махидевран, отворачиваясь от камина. — Согласиться — тоже не лучший вариант. Жена с сильной семьей может стать угрозой, особенно в твоем положении. Однако есть третий путь, — она сделала паузу, чтобы убедиться, что бумага сгорела дотла. — Ты можешь согласиться, но с условием, что никях состоится только после твоего восхождения на престол. А там — помолвка, болезнь, внезапная трагедия. — Этот вариант я не рассматривал, но полагаю, его вы рекомендуете больше всего. — Есть и четвертый. Предложить брак, который станет для них еще выгоднее. — Что может быть выгоднее? — нахмурился Шехзаде. Махидевран улыбнулась, но в ее улыбке было больше лезвия, чем тепла. — У паши есть неженатый сын. А у тебя — сестра, чья красота не сравнится ни с одной женщиной.