Кровь Эльфов

Сим беру тебя, дабы владеть тобой и оберегать тебя, беру на долю хорошую и долю плохую, долю самую лучшую и долю самую худшую, днем и ночью, в болезни и здоровье, ибо люблю тебя всем сердцем своим и клянусь любить вечно, пока смерть не разлучит нас.

Героиня Ферелдена погибает, сражаясь с порождениями тьмы, в первую неделю от начала Шестого Мора. Истекая осквернённой кровью, она по старой привычке проклинает кого-то именем Ужасного Волка. Он слышит во сне её последний, отрывистый вздох. За месяц тёмная орда полностью уничтожает Андерфелс — колыбель ордена, призванного с ней бороться и побеждать. О выживших Серых Стражах даже слухи не ходят — некому их распускать: государства содрогаются одно за другим до самых оснований, неспособные противостоять Мору. Мир собирается с силами, но чувствует подступающее отчаяние. Наконец в безнадёжной схватке находит свою смерть Алистер Тейрин, совершая невозможное: он забирает с собой Архидемона. Над телом его произносят девиз Серых Стражей слабые, далёкие голоса. И не успевает остыть пропитанная кровью земля, как огромная тень заслоняет собою солнце. У тени этой — драконьи крылья. Он приходит сразу вслед за предшествующим, Седьмой, о котором пророчествуют: «Последний». Они надеялись, у них будет время оправиться, и они ошибались. С ветвей срываются листья, гниют молодые корни, падают тысячелетние стены. Среди лета вдруг ударяют морозы; тлеющая жизнь гаснет, занесённая нескончаемым снегом. Тедас на мгновения — или, быть может, годы — погружается во мрак, а потом вдруг озаряется ослепительно белым светом, будто сам поглощает солнце. Солас просыпается и больше никогда не видит его во сне. Никто об этом не знает, кроме них с Рианнон и Aen Saevherne. Они договариваются, что так будет и впредь. Народ Ольх присылает Фарраса обсудить дальнейшие действия — на Tir na Lia тоже почувствовали. «Кто-то мог спастись, — уверен посол. — Особенно люди. На редкость живучие создания». Финдабаир решительно отвергает подобные предположения, Солас ещё сомневается. Но даже если это правда, неизвестно, где и как искать выживших — и не принесут ли они с собой смерть и разрушение. Порой самая трудная задача — не делать ничего. Именно на этом они и останавливаются. Время проходит в мелких заботах и разных делах, постоянно требующих внимания. Народ окончательно обживается в новом доме, и это вносит свои особенности в их повседневную жизнь. В определённый момент Солас с удивлением обнаруживает, что Фионе в этом году будет двадцать лет. Шаэрраведд дышит эхом многих голосов: в праздник зимнего солнцестояния к ним съезжаются гости. Вино и красивая музыка, кругом резвая молодёжь. Рианнон берёт его под руку и тихо говорит: «Смотри на Фиону». Она осторожно, почти незаметно снимает какую-то случайную грязь с рукава Амавета, тот в знак признательности слегка склоняет голову, не отрывая от неё взгляд. Солас не спрашивает вслух, но Рианнон отвечает: «Недавно. Думаю, мы не знаем, потому что они сами ещё не поняли, как это называется». Он вздыхает: «В их возрасте соображаешь довольно быстро». Она не может сдержать улыбки: «Быстрее, чем нужно, это уж точно. Сначала я с ней поговорю, потом ты. И куда подевалась Мерриль?» Радость и скорбь чередуют друг друга, заставляя задуматься о вечном круговороте вещей. Весной их навсегда покидает Дешанна Истиметориэль Лавеллан, и её провожают с великим уважением и почётом. Рианнон, её Первая ученица, прощается дольше всех: трудно подобрать слова, чтобы выразить благодарность. Она, дочь изгнанницы, никогда не забудет отваги и милосердия Хранительницы, защитившей её право на свободную жизнь. На могилу приносят розы — говорят, она обожала эти цветы. Кто-то пытается утешить семью: «Хотя бы последние годы Дешанна прожила в покое». Солас оставляет розу и вспоминает слова Митал: «Без смерти не бывает покоя». Но жизнь продолжается, её не остановить. В двадцать один год Фиона становится невестой Амавета. Его мать, Маргаритка, занимается подготовкой к свадьбе, постоянно советуясь с Рианнон: какие цветы, какие ткани, сколько ставить на стол замороженного молока с сахаром? После таких разговоров она садится в кресло и глубоко вздыхает: «Я рада, что наша дочь выходит замуж по любви, но возникшая по этому поводу неуёмная энергия Мерриль иногда утомляет». Он спрашивает: — Будут танцы? — Ты же знаешь, как я их ненавижу, — отмахивается Рианнон. — Будут, естественно. Фиона приходит, когда он переписывает из книги на отдельный лист старинную песню: Мерриль попросила выбрать что-нибудь для момента, когда молодые супруги впервые сядут за стол в новом качестве. В руках у его дочери — садовое яблоко. Рианнон даёт их ей почти каждый день, как только они спеют. Это несерьёзная традиция, зародившаяся, когда маленькая Фиона постоянно просила достать плод с ветки, до которой не могла дотянуться — доступные яблоки казались не такими вкусными. Она смотрит, как Солас пишет, рассказывает о суете, которую устраивает Мерриль, и о том, как Амавет безуспешно пытается её уравновесить. Потом вдруг интересуется: — А у вас с мамой это было? Он не вполне понимает вопрос, и Фиона весело улыбается. В такие моменты Солас как-то особенно остро и неожиданно осознаёт, что у него уже взрослая дочь. — Я имею в виду свадьбу. Помедлив с ответом, он объясняет: жизнь ставила их в такие условия, что никто не заботился о церемониях. Она спрашивает: «Даже без клятв под сенью старого дерева?» Солас думает: «Тогда, у холодного озера, она выслушала мою историю и не бросила амулет в воду. Какие после этого нужны клятвы?» Спустя долгие годы кажется, будто иначе и быть не могло, но он понимает, что это не так просто. Фиона говорит: «Может, теперь как-нибудь устроите маленький праздник? Мерриль сумеет всё организовать». Он делает такое лицо, что она начинает смеяться. Поздним вечером накануне торжества Солас всерьёз размышляет над предложением дочери. Почему нет? Не важно, что прошло почти тридцать лет. Они заслужили что-то особенное для себя. Рианнон вдруг спрашивает: «Помнишь Скайхолд? — Как будто он мог забыть. — Комнату с фресками. Странное было время». Солас гасит свечи: «И по-своему хорошее. Отдыхай, vhenan. Завтра важный день». Ночью Рианнон умирает. Он просыпается с рассветом, трогает её за плечо — и потом какое-то время абсолютно ничего не происходит. Фиона появляется в комнате, одетая в красивое платье. Что-то говорит, испуганно смотрит на него зелёными глазами. Кто-то — наверное, Мерриль — стоит у постели на коленях и прячет лицо в простынях. Все исчезают. Он остаётся. Отдыхай, vhenan, завтра важный день. Знающие предлагают выяснить, что стало причиной смерти, но Солас просит: «Не надо». Нечего выяснять — её сердце остановилось во сне. Опытный воин Блэкволл как-то сказал: «Однажды все твои приключения тебя догоняют и с размаху огревают поленом. Надеюсь, со мной это случится нескоро — не хотелось бы, чтобы кто-то увидел». Она тогда взглянула на него так по-доброму: ещё не Инквизитор, не Ard Rhena, просто молодая долийка Рианнон Лавеллан, оказавшаяся в центре чего-то огромного и пугающего — и не показавшая страха. Захотелось сказать ей: «Будь со мной, пожалуйста. Я слишком давно не чувствовал ничего, кроме вины и печали». Фиона всё время где-то поблизости, но они оба сами по себе. Она, кажется, не вполне понимает, что случилось, много раз повторяет: «Как?» Нельзя же, чтобы в одночасье мама перестала приносить ей садовые яблоки. Нельзя же, чтобы Рианнон ушла, не обернувшись, не подарив ему напоследок тёплую улыбку. Мерриль украшает её длинные волосы цветами, на лепестках — тёмные пятна слёз. Солас не помнит, как проходит прощание, но сразу после находит Фиону в саду у фонтана. Она не плачет, просто обнимает его и говорит еле слышно: «Так рано». Холодный белый камень Шаэрраведда давит тяжестью. Большой дворец. Красивый. Пустой. Жизнь продолжается, её не остановить. Проходит достаточно много времени, прежде чем Финдабаир снова заговаривает о браке его сына и Фионы. Она должна принять своё наследство — их новая молодая Ard Rhena. — Мы проведём обряд, когда… — Он не решается сказать: «Когда ты снимешь траур». Все понимают, что для Соласа это навсегда. Он отдаёт распоряжение: «Как только моя дочь оправится и почувствует, что готова». Несколько месяцев спустя Фиона и Амавет произносят свои клятвы под сенью старого дерева. Ни танцев, ни сладкого замороженного молока. Вскоре он понимает: пора уйти. Нельзя так отчаянно желать прихода смерти рядом с теми, кто должен жить. Фиона говорит: «Я не хочу прощаться». И всё-таки они прощаются, отпускают друг друга, сказав последние, главные слова. Он берёт деревянный посох и старый дорожный плащ — тот, под которым Рианнон грелась в Морозных горах. Он уходит, и с каждым шагом его размываются границы пространства и времени. Столетия проходят между двумя ударами сердца. Он будто снова в Тени, замкнутой и бесконечной. Всё вокруг рождается и умирает, чтобы восстать из мёртвых, а затем снова уснуть безмолвным сном. Он видит миры, поражающие воображение: каменные и железные, золотые и хрустальные, опутанные тяжёлыми медными змеями и легко парящие в воздухе, как облака. Где-то вдалеке мерещится Долина Цветов, но он долго не решается снова ступить на её землю. Иногда его сопровождает мчащаяся по небу кавалькада Dearg Ruadhri, Красных Всадников, прозванных Дикой Охотой — вобравших худшие черты гордого Народа, прекрасного, но совсем не идеального. Они топчут жизнь, попирают её копытами своих чёрных коней, пользуются великой властью, не признавая никаких границ. Народ Ольх заново создал эванурисов, как будто забыл, чем всё обернулось в тот раз. Солас не забывает. Они улетают прочь, жестокие и свободные в своей жестокости, а он продолжает путь сквозь вечный туман. Время ускоряется: происходит новое Сопряжение, столпы содрогаются, и не все могут устоять. Слишком быстрый круговорот имён и событий, нужна передышка — немного времени в мире, где остались его Aen Seidhe. Здесь скоро будут отмечать целое тысячелетие спокойствия, никаких войн в долгие периоды правления его потомков. Фиона прожила свою жизнь, счастливую, настоящую, и в сохранности передала этот дар собственным детям. Солас надеется, что она вспоминала о нём иногда. Всё вокруг замедляется усилием его воли, обретает ясные черты: он наблюдает, как длинноволосый эльф, молодой бард, сочиняет балладу, сидя с лютней на берегу реки: — Любить тебя — вот жизни цель, Бесспорная, как смерть, Прекрасная Эттариэль! Позволь же мне посметь В груди встревоженной нести Воспоминаний клад… Бард замирает, глядит в воду, словно надеясь прочитать в ней следующие строчки — дальше никак не выходит. На траве — раскрытая посередине тетрадь, исчерченная исправлениями, и огрызок пера в маленькой чернильнице. Солас подсказывает: — От злого времени спасти Твой голос, жест и взгляд. Эльф вздрагивает, хватается за перо, наскоро записывает — и только после этого оглядывается, пытаясь понять, откуда был голос. Потом, видимо, решает, что он исходил изнутри — великое чудо вдохновения, складывает тетрадь в сумку и хочет уйти. Вставая, замечает на воде паруса. Четыре корабля пристают к берегам Реки Алебастровых Мостов. С них высаживаются люди. — Откуда вы прибыли, чужаки? — с опаской спрашивает бард, когда они приближаются, но люди слышат: — Aep cad aeen esseath, dh’oine? И его убивают, чтобы не донёс своим. «Эттариэль, — шепчет он, умирая. — Прекрасная Эттариэль…» Солас забирает тетрадь со стихами из открывшейся при падении сумки. Душевные песни, искренние, лиричные, но баллада о вечной любви — его Предназначение. Тетрадь остаётся там, где её найдут, прочтут и однажды заново положат стихи на музыку. Солас сожалеет, что никогда не услышит мелодию. Но сквозь века он слышит, как говорит Итлина Аэгли аэп Аэвениен, наследница первого сына Долины Цветов. Слова её отзываются долгим эхом — пророчество, которое разрушит сотни и тысячи жизней, потому что окажется точным. И поднимется король Юга против королей Севера, и зальет их земли могучим потоком; и будут они разбиты, а народы их уничтожены. Земли будут истоптаны, а затем веревкою отмеряны. И разрушены будут города и пустынны. Нетопырь, ворон и филин поселятся в домах. И змей угнездится в них. И так начнется гибель мира. Кто далеко — умрет от болезни, кто близко — падет от меча, кто останется, умрет с голоду, кто выживет, того погубит мороз... Ибо наступит век Меча и Топора, век Волчьей Пурги. Придет Час Белого Хлада и Белого Света. Час Безумия и Час Презрения, Tedd Deireadh. Час Конца. Мир умрет, погруженный во мрак, и возродится вместе с новым солнцем. Воспрянет он из Старшей Крови, из Hen Ichaer, из зерна засеянного. Зерна, кое не прорастет, не проклюнется, но возгорится пламенем. Уцелеют лишь те, что пойдут за Ласточкой. Ласточка — символ весны, избавительница. Она отворит запретные двери, укажет путь спасения. И возвестит возрождение мира. Ласточка, Дитя Старшей Крови. А потомкам ее предстоит править в новом мире. Ess'tuath esse! Да будет так! Внимайте знамениям! А каковы будут оные, глаголю вам: вначале изойдет земля кровью Aen Seidhe. Кровью Эльфов... И всё это — история Тедаса. Всё это — история хрупкого мира Долины Цветов. История всего и сразу. Потому что новый мир всегда повторяет ошибки старого. Он устаёт идти. Зачем двигаться по кругу? Зачем сражаться, зачем продолжать проигранную битву? Понадобилась вечность, чтобы понять: жить — ради самой жизни. Жить, пока не наступит смерть. Он хочет посмотреть на небо, но свет повсюду, внутри и снаружи, и взглядом его не объять. Где ты, моя первая ласточка, сердце моё, любовь моя? Ты давно обо всём этом знала. Солас останавливается. Ослепительная белизна становится ощутимой, колючей, холодной. Мир обретает форму: вдали виднеются знакомые очертания горной гряды. Где-то там лежат, занесённые снегом, руины Скайхолда, разрушенные стены комнаты с фресками. И вдруг в плотной завесе пурги — силуэт. Она идёт, не видя конечной цели, светловолосая, стройная, как дикая галла. Вспоминается сон о Ларе Доррен аэп Шиадаль. От кого ты бежишь? Ты видела их всех мёртвыми. Он зовёт Рианнон по имени. Она достаёт оружие и оборачивается; Солас не узнаёт шрам на её лице. Спрашивает, откуда он знает, крепче сжимает длинный меч в руке. Бедное дитя, она этого не просила — но Предназначение не изменить никому. Он говорит, что не враг ей, и она, вынесшая столько лжи и обмана, почему-то верит — наверное, потому что очень хочет верить. Солас укрывает их от метели, чтобы можно было хотя бы передохнуть. Цирилла Фиона Элен Рианнон, та, от которой вечно чего-то ждали, снова становится ведьмачкой Цири и, скрестив ноги, садится рядом с ним на расстеленный дорожный плащ. Они долго молчат — а что тут скажешь? — и смотрят на бесконечный снегопад. — Белый Хлад приближается, — вдруг произносит она, нарушая мёртвую тишину, — а я не знаю, как это остановить. Солас думает: «Мир всегда так поступает с одарёнными: каждый напророчит великих дел, но никто не потрудится объяснить, как их совершить и чего это будет стоить». — Я тебя научу. Однажды он что-то такое уже делал, но тогда катастрофа, уничтожившая здесь всё привычное, случилась непреднамеренно. Теперь нужно повторить то же с удвоенной силой, той, что течёт в её жилах и отчаянно ищет выхода. Солас объясняет, что произойдёт и каковы будут последствия. Она говорит: «Я ко всему готова». Он качает головой: «Уходи, когда снег устремится обратно в небо. Уходи и живи, пока позволяет время». Цири смотрит умными глазами: — Я знала одного эльфа, который боялся умирать в одиночестве. Он с горечью отвечает: — Тогда ты знаешь, что делать. — Да, — тихо говорит она. — Я рядом. Прощальную мелодию исполняет вьюга. Солас берёт Цири за руку и отпускает Силу — понемногу, чтобы она успела сосредоточиться. Последнее, что он видит — как её зелёные глаза загораются всепоглощающим, гибельным пламенем. Вот она, дитя aen Hen Ichaer, их кровь, их вечность. Ему кажется, что он слышит, как Рианнон зовёт издалека. Кажется. Всего лишь кажется. Солас закрывает глаза. Что-то кончается, что-то начинается. Он уходит навсегда — в глубокий сон без сновидений.