Зима Драконов

Ночь перед боем длиннее всего. Ночь перед боем самая тёмная. Гормлэйт глядит в небо и не видит звёзд. Завтра всё решится. Завтра они либо погибнут, либо спасут множество жизней. Но при любом исходе — завтра останется в истории. Долгие годы казался недосягаемым тот день, когда люди смогут в небеса без опаски глядеть. Думалось драконоборцам, что никогда не найдётся у них такого оружия, что сумело бы справиться с Пожирателем Миров. Дева поднимает руки вверх ладонями, в кулаки сжимает. Медленно через горло рык колдовской гонит. Оружие нашлось. Она — меч что сокрушит Алдуина. И Хакон. И Феллдир. Как же долгожданен тот миг, когда выйдут они втроём против чёрного змея, когда Крик применят, когда увидят, как в проклинаемых алых глазах тень страха мелькнёт. Рисковать всей непрожитой жизнью стоит ради этого сладостного мига. И утро скоро и нужно сил набраться, но сон всё не идёт. Воительница поднимается с земли, покидает тёплый круг костра, уходит к краю поляны. Морозный ветер проходится по коже колючим порывом, а следом, тёплое касание чувствует рука. Воительница инстинктивно дёргает запястье из-под пальцев чужих. — Боишься? — Партурнакс по-звериному склоняет голову набок. Не поддевает вопросом; интересуется. — Тебя? — дева хмыкает. Ответом ей молчаливый упрёк в серых глазах служит. — Смерть меня не страшит, — качает головой Гормлэйт, глядя не на наставника, а наблюдая в чернильной высоте яркие ленты полярного сияния. — А что же тогда страшит? Она медлит, по-детски губы в раздумьях дует. — Совнгард. Реально ли место, в которое каждый из нас уповает после гибели попасть? — Да. — И какой же он? — у Гормлэйт дух перехватывает и вместе с тем, покой в душу ложится. Она знает, что её ждёт теперь. Невольно глаза вновь на ночной небосклон смотрят; всполохи радужного пламени гуляют в недостижимой выси, и будто можно через них своды чертогов богов узреть. Партурнакс уголком губ усмехается. — Мертвецов нужно спрашивать о таком. Никак не меня. — Ты — мудрейший из ныне живущих, — искорка иронии сквозит в голосе девы. — И тебе неведомо? — Драконам путь в обитель людских героев закрыта. Придти туда я не сумею никогда. Воительница молчит, только иногда ресницы прикрывает, зачарованно к небесам глаза возведя; и отблески неземного света по алебастровой коже бродят. — Не только этот вопрос тяготит тебя, — сын Акатоша хочет прямо глядеть, но взгляд всё к ней возвращается. — Так и есть. — И что же ещё тебя заботит перед боем? — Судьба мира. Мужчина усмехается тяжело, взгляда от собеседницы ещё долго не отводя. Наконец вздыхает, вслед за воительницей принимаясь за созерцание танца огней в небе. — Я буду рядом, когда всё произойдёт. Голубые глаза метнулись к гордому профилю людского облика дракона. — Ты не сумеешь помочь всё равно, — она скрывает волнение его словами вызванное. За резкостью смятение прячет, — Не станешь сражаться с Алдуином, сам ведь говорил… — Если только на кон не станет нечто куда более важное, нежели братская клятва. На золото её волос снежинки серебром ложатся. Гормлэйт уже набирает в лёгкие воздуха; проклятый змей опять говорит загадками, а она это ненавидит. Столько можно было бы сказать напоследок, а он снова её путает в собственных мыслях. — Светает, — Хакон подходит к ним, сапогами по заиндевевшей корке снега хрустя. И правда. Над зубчатой горной грядой, укрывшейся снежной белизной, будто эбеновый венец платиновой вязью, загоралась сиреневая полоса. Рассвет разгорался огоньком в кострище и вот, казалось бы, лишь пару ударов сердце пропустило, а раздул уже розовый цвет ночную синеву. Вот-вот должны были и янтарные лучи дневного светила вырваться из-за снежных пиков, герольдами самого солнца выступить. Голубые глаза воительницы ждут этого мига не моргая, почти с отчаянием. Улавливает слух слова брата: коней готовящего, слова Хакона: он какие-то свитки сворачивает, в перевязь за спиной укрепляет. А она всё не движется с места — ждёт. Ждёт, когда солнце принесёт с собой веру и тепло, сил придаст свершить то, чего никто и никогда не повторит в истории мира. И тепло приходит. Но не на щёки ложится и не светом, а вновь, на запястье, чьими-то пальцами. Партурнакс крепче сжимает ладонь Гормлэйт и она не отвергает его руки. В льдинках глаз нордской воительницы наконец солнечный свет отражается, слепя почти, заставляя моргнуть и отвернуться. В глубине души что-то говорит вдруг, что такого рассвета ей уже не увидеть. Наставник и слова не говорит, держит за руку, даёт время на боевой лад настроиться. Двое других учеников уже по ступеням Хротгара поднимаются, уже идут к вершине Глотки Мира, у которой всё и свершится. — Кончится эта война и ты мне расскажешь обо всём, о чём сейчас молчишь, — говорит Гормлэйт и глядит на Партурнакса. Рука его на миг дрогнула и тут уже дева сжимает его пальцы сильней, отступить не позволяя. Дракон брови хмурит, но не из гнева; слишком долго пробыл он среди людей, слишком много эмоций и чувств перенял. Воительница губы поджимает, недовольная его молчанием и тогда сын Акатоша улыбки не сдерживает: усмехается в светлую бороду. — Даю слово. Гормлэйт свободно выдыхает, из-под золотящихся на солнце ресниц на собеседника глядя. Уже не почитает это его лицо маской, не старается врага в овечьей шкуре уличить, непонятно отчего забившееся в горле сердце, силой воли унимает. Брат, три лестничных витка уже преодолевший, окликает их с высоты недовольно. Пора. Пришёл тот день, когда великий Алдуин, Бич Мира, будет разгромлен. — Будь рядом, когда всё произойдёт, — просит дева и тёплую ладонь Партурнакса отпускает. И сын Акатоша внезапному порыву повинуется. Снимает с груди вечный амулет свой и надевает на тонкую девичью шею кожаный шнурок, собственноручно под воротом её доспеха резного дракона прячет. Гормлэйт глядит на него, с непривычной для её лица улыбкой, покорно позволяя ладони на свои плечи уложить. — Я рядом с тобой, — Партурнакс клянётся всей душой. — До конца.