I found...

На нулевом этаже штаба Порта повис густой застоявшийся запах крови. Пару раз поглубже вдохнув спёртый воздух, чтобы привыкнуть, Чуя неторопливо направляется прочь от лестницы, заворачивая в арочный коридор, ведущий к камерам и допросным, в которых в прошлом пытали особо несговорчивых, с которыми невозможно было закончить простыми угрозами и парочкой крепких ударов. Впрочем, пытки не прекращаются и в настоящем. Сначала этим занимался Акутагава, а в отдельных случаях и сам Чуя, если информация, которую необходимо было выбить, являлась конфиденциальной, а теперь вот вернулся полновластный хозяин этого пропитанного кровью подземелья, пропахшего металлом и кислым запахом боли и страха, режущим обоняние запахом агонии. Толкнув дверь дальней допросной, Чуя бесшумной тенью скользит внутрь и замирает возле стены, прислоняясь к ней спиной. Судя по валяющемуся на боку возле сточной решётки ржавому ведру, скоро среди коридоров нулевого этажа начнёт блуждать ещё одна неприкаянная, павшая от руки тёмного гения и кровавого палача Портовой мафии душа. Прошло пять лет, Дазаю уже двадцать три года, но он нисколько не изменился со своих семнадцати, в которые заимел особую любовь к внутреннему - буквально - миру человека. Если быть честным, Чуя не думал, что они с Дазаем ещё когда-нибудь увидятся. Тот исчез по-английски сразу после смерти Оды, став предателем, а Порт не прощает перебежчиков, какими бы ценными они ни были. Но вот последние последствия вторжения на территорию Йокогамы Гильдии устранены, и Дазай стоит возле прикованного к пыточному креслу пленника, а по его пальцам стекает на пол чужая кровь. Скрестив руки на груди, Чуя скользит безразличным взглядом по куску мяса, что когда-то был человеком. В плечах и коленях того ещё заметна конвульсивная дрожь жизни. Чуя не знает, испытывать ему жалость или заранее раздражаться. В прошлом у Дазая была идиотская привычка превращать сливающих информацию на сторону крыс в свои игрушки, а после выпускать их полуживыми на территорию тех, кому была слита информация, ради устрашения и демонстрации, что ждёт тех, кто пойдёт против Порта. Чуя ещё тогда устал отмывать багажник своей машины - служебными Дазай не пользовался как назло и вряд ли изменит своим привычкам в настоящем. Скользнув взглядом на Дазая, Чуя непроизвольно облизывается и довольно щурится. На лице Дазая отсутствуют всякие эмоции, но во всём его теле читается расслабленность. Плечи слегка опущены. Руки двигаются плавно, легко, почти изящно. Кружа голодной акулой вокруг своей жертвы, Дазай ступает не на пятку, а на носок, будто танцует одному ему известный танец. И ни залитые кровью руки, ни измаранный серый жилет, ни запёкшиеся алые брызги на лице не портят картину. Совсем наоборот. Чуя смотрит на Дазая и любуется им. Любуется, как любовался в далёкие семнадцать, когда Дазай мог целый час копаться во вскрытой грудной клетке очередного несчастного. Правда, тогда изрядно мешали идиотские бинты на симпатичном лице. Зато сейчас их нет, и это двойное удовольствие. «Или тройное?» - мелькает в голове, когда Дазай откладывает хирургическую иглу вместе со скальпелем и разворачивается к Чуе, впиваясь в него пристальным тёмным взглядом. От этого взгляда мурашки бегут по спине, и подаёт признаки жизни радар на опасность, но Чуя не двигается с места. Ему не страшно, лишь волнительно, потому что каждый раз после очередного пыточного раунда Дазай напоминает кота, налакавшегося валерьянки. И, судя по всему, время ничего не изменило, ведь только что Дазай стоял в нескольких метрах от Чуи, сканируя его рентгеновским взглядом, а вот уже вжимается ладонями в стену по обе стороны от его головы. Пальцы оставляют багровые отпечатки на сером бетоне. В нос бьёт сладковатый запах металла и парфюма Дазая, пряного и густого, тяжёлого. А может, так пахнет возбуждение Дазая, что, неудобно прогнувшись в спине, трётся лбом о плечо Чуи, вжимается в него всем телом; притирается бёдрами; выдыхает жарко за ухом. - Сначала покажи запястья, - бросает Чуя, даже не думая двигаться с места и стойко игнорируя тот факт, как сладко начинает тянуть внизу живота, когда Дазай откровенно трётся об его бедро натянувшей ширинку брюк эрекцией. Не отстраняясь, вжимаясь губами в кожу на границе с чокером, Дазай трясущимися пальцами подтягивает закатанные рукава рубашки повыше и начинает разматывать заляпанные кровью бинты. Под ними множество белых полосок-шрамов: поперечных и продольных, едва заметных и толстых, бугристых. Под несдержанный шумный выдох Чуя оглаживает каждый и, не заметив ни одного свежего пореза, награждает Дазая пальцами в его кудрях и мимолётным поцелуем в линию челюсти. Только Дазаю мало. Увидев в этом зелёный свет, он обнимает Чую за шею и почти вгрызается в его губы со стоном, с каким путник в пустыне мог бы приникнуть к родниковой воде оазиса. Скользнув ладонью по широкой спине, собрав пальцами прошившую чужое тело дрожь, Чуя соскальзывает пальцами на ремень брюк Дазая и расстёгивает его вместе с ширинкой; послушно подставляет свои губы под кусачие поцелуи и царапает ногтями кожу на затылке Дазая, отчего тот то и дело постанывает в поцелуй и несдержанно толкается, притирается бёдрами, желая получить больше. - Ну же, Чуя, - шепчет хрипло и смотрит в глаза, гипнотизируя растёкшимися зрачками. - Мне нужно... Чуя и сам это видит. В болезненно-бледной коже. В мешках под глазами и тёмных тенях недосыпа. В складках у губ и самих губах, искусанных в кровь. У Дазая ломка по крови, пыткам и холодящим пальцы скальпелям. Ломка по крикам и воплям, сорванным голосовым связкам и выломанным в конвульсиях агонии запястьям. Если внутри тебя живёт привыкший регулярно получать свою порцию свежего мяса кровожадный монстр, сложно контролировать его, когда приходит голод. А голодал Дазай долго. Целых четыре с лишним года. Чуя помнит, как тяжело Дазаю приходилось в прошлом, если царило затишье. Он начинал таскать в карманах брюк и плаща складные ножи и лезвия, и стоило только Чуе отвернуться, позабыть о нём хоть на минуту, как запястья Дазая обагрялись кровью. Гипнотизируя истерзанную лезвием кожу, собирая кончиком языка потёки крови, Дазай с шалыми глазами и дикой улыбкой безумца довольно мурчал себе под нос, пытаясь подкормить своё внутреннее зверьё соевым мясом. Безнадёжно, разумеется, из-за чего шрамов становилось всё больше, а нервных клеток у Чуи - всё меньше. Это одна из причин, по которым Чуя не думал, что они с Дазаем встретятся вновь - слишком велика была вероятность, что Дазай таки убьётся в очередной бесполезной попытке утолить свой «голод». К тому же, как понял Чуя спустя время, Ода перед своей смертью - и как только протянул столько с такой серьёзной раной? - успел вбить в голову Дазая мысль о том, что монстра внутри нужно не кормить и не морить голодом, а убить. Только этот блаженный не подумал о том, что монстр внутри Дазая и есть сам Дазай: его самая большая и тёмная часть - убьёшь его, убьёшь и носителя. Хотя Дазай пытался, и попытки его почти увенчались успехом. Вероятно, не будь так, прямо сейчас Чуя не находился бы на нулевом этаже Порта, а Дазай, тело которого за прошедшие годы покрылось многочисленными шрамами, не льнул бы к нему, не целовал голодно и не рычал едва слышно, стоило только просунуть ладонь под резинку нижнего белья и обхватить пальцами его член. - Ну же, Чуя, - шепчет Дазай в самое ухо. Жалобно. Требовательно. Умоляюще. Срываясь на хриплый рык. - Пожалуйста... Голод не смог убить монстра в его груди. Причинённая самому себе боль, отпечатавшаяся следами на коже, не запугала тварь и не усмирила. Поэтому они оба там, где есть, и Чуя клеймит следами своих зубов подставленное горло; поэтому под едва слышные булькающие звуки, издаваемые прикованным к креслу живым трупом, и едва слышное пошлое хлюпанье натёкшей с члена Дазая смазки ласкает его, как не раз ласкал в прошлом. С той только разницей, что тогда Дазай не был таким требовательным и нуждающимся, принимал происходящее за ещё одно развлечение. В настоящем он увивался вокруг Чуи две недели, желая вновь ощутить смесь адреналина, похоти и зашкаливающего обилия эндорфинов в крови; желая почувствовать его, Чуи, запах, вкус и тепло, по которым его монстр тоже успел соскучиться. - Я соглашусь снова быть с тобой только в одном случае, - припечатал Чуя, когда его в очередной раз затащили в первый попавшийся тёмный угол, начав нашёптывать лестные слова и заверения в вечной, несмотря ни на что, любви. - Ты больше не притронешься к лезвиям. Знаю, Босс хочет, чтобы перед окончательным возвращением в Порт ты собрал побольше информации на членов ВДА, но меня это не волнует. Даже если будет прижимать до помутнения сознания - делай что хочешь, хоть убивай прохожих в подворотнях, но не смей больше калечить себя. Моя «Порча» принадлежит тебе, Дазай. Твоё тело принадлежит мне. Судя по тому, как чисты покрытые старыми шрамами запястья Дазая, он принял правила игры. Не в его стиле обманывать, когда «Двойной Чёрный» заключает между собой сделки, да и чужая жадность и жажда весьма красноречивы. Даже нет нужды стаскивать с Дазая брюки, чтобы размотать бинты на его бёдрах и проверить их внутреннюю сторону. Нет, всё тело Дазая буквально кричит о том, что он никоим образом не касался себя и всё это время мучился от предвкушения и сладкой ломки. Дазай всегда был таким. Если он что-то хочет, он берёт это. Контролировать свои желания ему всегда было трудно. Впрочем, и причин тому обычно не было. - Но на этот раз ты справился, - в продолжение своих мыслей шепчет Чуя в чужое ухо и кусает за мочку, большим пальцем оглаживая головку члена и вскоре ощущая, как пальцы заливает сперма. - Хороший мальчик. Дазай только фыркает в ответ и целует в последний раз, а после начинает сползать вниз. Присев перед ним на корточки, Чуя бросает беглый взгляд на свою заляпанную мутными потёками руку и подносит её к чужим губам. То, как послушно Дазай слизывает собственное семя с его пальцев, не обращая никакого внимания на натирающий язык бархат перчатки, только в очередной раз подтверждает, как близко он подошёл к опасной грани. Такой шёлковый и послушный в его руках, в прошлом Дазай не упустил бы шанс отгрызть Чуе парочку пальцев за то, что назвал его своим псом. В настоящем он выглядит так, будто готов подставить горло под ошейник и добровольно опуститься на четвереньки, лишь бы получить ещё внимания и ласки. Это настолько же тешит эго Чуи, являющегося единственным человеком в мире, перед которым Дазай готов показать истинное лицо, насколько вызывает непринятие и отторжение. - Хорошо тебя поломало, - негромко замечает Чуя. - Но ничего. Я тебя починю. Не в первый раз, верно? Зарывшись чистыми пальцами в растрёпанные каштановые кудри, он притягивает Дазая к себе и целует уже по-другому: ласково, почти нежно. Обвившиеся вокруг его шеи всё ещё подрагивающие руки улыбнувшегося в поцелуй Дазая рождают в его груди сладкое тепло.

|...|