I found...

Разлив вино по бокалам, Чуя подхватывает один за тонкую ножку и подходит к окну. Вид на залив и ночную Йокогаму радует взгляд и расслабляет. Яркие огни размыты расстоянием и напоминают всполохи невидимых фейерверков. Через распахнутые створки в гостиную врывается холодный ветер, но Чуя не двигается с места. С вечно горящим внутри него огнём он редко ощущает холод или мёрзнет, поэтому даже посреди зимы может позволить себе рассекать в одном накинутом на плечи пальто. Правда, в этот раз больше греет не одежда, не пол с подогревом и не терпкий пряно пахнущий алкоголь. Нет, Чую греют предвкушение, ожидание и осознание собственной правоты. И даже если на этот раз всё вновь обернётся очередной порцией пепла сгоревших надежд, ничего. Чуя умеет выжидать. Зверь внутри него - хищник. Когда Дазай покинул мафию после истории с «Мимик», Чуя едва ли почувствовал нечто особенное по этому поводу. У них с Дазаем были слишком сложные отношения для того, чтобы волноваться, переживать или рыдать в подушку об ушедшем любовнике, будто брошенная девица. Нет, Чуя не был опечален исчезновением Дазая и не был озабочен его судьбой. Вместо этого он испытал лишь раздражение, когда через пару месяцев смог вызнать правду о случившейся истории, и гнев, стоило только понять, что «Двойной Чёрный» - козырная карта Порта - развалился на составляющие, и использовать «Порчу» - табу. «Возросшие во тьме цветы никогда не приживутся на свету», - обронила однажды Коё. Чуя запомнил эти слова и именно от них отталкивался всё это время. Не стоит недооценивать привлекательность темноты. Даже самые чистые сердцем тянутся к ней. Никто не без греха. В каждой голове хоть раз проскальзывала мысль о том, чтобы кто-то умер, исчез, испарился без следа; чтобы кто-то помучился, хлебнул горя до дна и на своей шкуре познал чужую - и просто - боль. Это заложено в людской природе: тяготеть к первобытным инстинктам. Выживает сильнейший. Выживает хитрейший. Выживает тот, кто не боится замарать руки. Редко когда встретишь нытика среди членов высшего общества, но зато среди бедняков то и дело сетуют на судьбу, на более успешных коллег, на обстоятельства, на причины. Все хотят хорошей жизни. Все хотят роскошной жизни. И каждый в голове уничтожает своих соперников, стирает их без следа, тогда как на деле едва ли у кого-то кишка оказывается не тонка предпринять хоть что-то. Чуя успел налюбоваться на таких людей и за свою жизнь в трущобах, и за время своей работы на Портовую мафию. Закон и свет нужны по факту для баланса и равновесия, но, будучи членом Исполкома, Чуя прекрасно знает, как много в правительстве и полиции продажных чинов; как рьяно готовы люди ради личной наживы закрывать глаза на многое, если не на всё: зависит от количества переведённых на их счета нулей. Поэтому, когда во время нашествия Гильдии Дазай неожиданно объявился среди членов ВДА, Чуя только смеялся, ёрничал и издевался над ним. Очередной волк в овечьей шкуре, делающий вид, что ему не наплевать на людей вокруг, на их безопасность, на их жизни и судьбы. Разве не прелестно? Когда Дазай покинул ряды мафии, Чуя начал ждать - ждать того дня, когда Дазай одумается и вернётся. Он понимал, что так просто ссору - если это можно так назвать - между Мори и Дазаем не замять; понимал, что рано или поздно Дазай выкинет что-нибудь, чтобы отомстить; понимал, что его уход - всего лишь попытка показать клыки и напомнить, что безоговорочное подчинение Мори не означает невозможность неповиновения. Вот только правда в том, что Дазай был рождён для того, чтобы стать мафиози. Он из тех людей, у кого душа, сердце и даже кровь безоговорочно чёрные. Не просто так Дазай прослыл Демоном-Вундеркиндом Порта. Не просто так он стал самым юным Руководителем Исполкома, преемником Мори и его замом. Не просто так имя Дазая не произносили всуе: боялись накликать беду. Хладнокровный, жестокий, решительный, скорый на расправу и повенчанный с самой Смертью, Дазай был великолепным исполнителем с малых лет. Он был отдельной машиной, перемалывающей врагов Порта, встроенной в цельный механизм Портовой мафии, и ему не было равных. Не нашлось и достойной замены. Да и собирались ли его заменять? В настоящем Чуя как никогда уверен, что Мори и сам ждёт того момента, когда его блудный воспитанник вернётся. Что ж, он не одинок в своём ожидании. Чуя тоже ждёт. Не думает днями и ночами о чужой выходке, не размышляет о том, что пошло не так, и не прикидывает, смог бы остановить Дазая или нет, если бы находился в Японии, а не мотался на тот момент по всему миру по делам теневого мира. Вместо этого Чуя каждый год в день ухода Дазая берёт себе выходной и проводит его дома, отдыхая от рабочей рутины, читая любимые книги и разливая вино по двум бокалам; ожидая того момента, когда дверь в его квартиру распахнётся, щёлкнув вскрытым отмычками незваного, но дорогого гостя замком. И пусть прошло больше четырёх лет, пусть утекло много воды, пусть много чего произошло и случилось, Чуя не изменяет своей традиции. Не то чтобы он на что-то надеялся первые два года и не то чтобы растерял надежду в последующие два. Не то чтобы в нём поселилась какая-то уверенность после того, как столкнулся с Дазаем на нулевом этаже штаба Порта или на поле боя против людей Гильдии. Вовсе нет. Чуя ждал, ждёт и будет ждать просто потому, что знает: Дазай вернётся. Неважно, сколько пройдёт времени. Неважно, какие события к этому приведут. Рано или поздно тёмная сущность Дазая оголодает настолько, что носить маску легкомысленного весельчака уже не выйдет. И осталось до этого момента совсем немного, ведь это уже происходит. Чуя помнит невнятные замечания наконец-то добившегося похвалы от Дазая Акутагавы о том, что тот стал ещё более жутким, чем раньше. Объяснить свои ощущения Акутагава толком не смог, но в этом и нет нужды - кому как не Чуе знать, каков Дазай на самом деле. Помнит он, и как обладающий превосходным чутьём мальчишка-тигр под конец косился на Дазая и старался держаться от него в стороне. Они тогда встретились на нейтральной территории в последний раз: члены Порта и члены ВДА, чтобы обменяться ничего не значащими любезностями и благодарностями за помощь в борьбе против общего врага и разойтись навсегда. Ощущение прожигающего лопатки цепкого взгляда накрепко отпечаталось в памяти. Уходя, Чуя чувствовал себя так, будто ему в спину нацелен пистолет, что вот-вот выстрелит. И это было для него самым верным знаком, отчего на тонких губах красовалась довольная ухмылка: Дазай начал достигать своего предела и едва ли мог это скрыть. Может, именно поэтому в этом году Чуя несколько нетерпелив. Сколько раз за этот вечер он уже посмотрел на часы? В настоящем стрелки показывают полчаса до полуночи, и в крови бурлит предвкушение. Появится Дазай или нет? Если он и на этот раз не придёт, что ж, к чёрту. Но если Дазай всё-таки появится, что случится тогда? Чуя не может предугадать собственной реакции, что уж говорить о чужой? Когда-то они были напарниками, лучшими друзьями, соулмейтами, семьёй и любовниками в одном флаконе. Чуя доверял Дазаю настолько, насколько позволяла его паранойя и обострённый инстинкт самосохранения. Дазай отвечал тем же. Между ними не было места нежностям и типичным отношениям слащавых парочек, но была искренность, преданность, открытость, адреналин и зависимость. Чуя легко прожил эти годы без Дазая, но готов признать, что жизнь потеряла часть красок и вкуса. Дазаю, вероятно, пришлось ещё хуже. Как однажды прочитал Чуя в какой-то книге: «Кормите своих демонов, иначе они вас сожрут». Без двух минут полночь Чуя допивает четвёртый бокал и нетвёрдой рукой опускает его на столешницу. Кажется, и в этот раз ему не повезло. Немного разочарованно поджав впитавшие краску любимого напитка губы, он закрывает бутыль вина и уже хочет убрать её в холод, когда обострённый слух в обход рассеянного алкоголем сознания улавливает тихий скрежет. Сначала Чуя думает, ему показалось, однако спустя пару секунд скрежет повторяется, а после глухо щёлкает открывшаяся входная дверь. Вслушиваясь в неясное шуршание и шелест, Чуя опускает бутылку вина обратно на кофейный столик и громко недовольно цыкает, стоит только заслышать приближающийся стук каблуков. - Даже не думай расхаживать по моей квартире в обуви, - бросает он, обходя столик и подходя к ведущей к коридору прихожей арке. - Или давно твоей шкурой полы не мыли? Дазай в тусклом свете бра выглядит жутковато. Да, он в привычной светлой одежде, будто та может прикрыть его внутреннюю тьму, и на его губах лёгкая, способная очаровать улыбка, но глазами Дазая на Чую смотрит хищник: скалящийся, скулящий от голода, капающий слюной и топорщащий шерсть на загривке. Хищник, что подбирается, припадает корпусом к земле, готовясь прыгнуть, пока Дазай сбрасывает плащ со своих плеч прямо на пол и разувается, наступая на задники туфель. Чуя только усмехается, когда Дазай порывисто приближается к нему и нависает тёмной тенью, зарываясь пальцами в волосы на затылке и заставляя запрокинуть голову, посмотреть себе в глаза; и смеётся, не думая сдерживаться, когда эти же цепкие пальцы хватают его за запястье и утягивают в сторону спальни. Что ж, по всей видимости, не будет никаких задушевных разговоров. Не будет признаний, обмена «любезностями» или несдержанной драки. Вместо этого Чую роняют на постель и седлают его бёдра, наваливаясь позабытой приятной тяжестью. Наблюдая за тем, как Дазай с тихим рычанием почти раздирает на себе рубашку, пытаясь побыстрее выпутаться из ткани и заодно избавиться от оплетающих его тело бинтов, Чуя не может сдержать самодовольной улыбки. Он оказался прав. Как Дазай ушёл, не прощаясь, так и вернулся, будто ничего не случилось. Набросился привычно с порога, как делал всегда после своих длительных отъездов из Йокогамы по делам Порта, и всю ночь будет требовать больше, больше, больше, невзирая на то, что к утру его задница и поясница будут отваливаться: за прошедшие четыре года Чуя успел изрядно соскучиться по его податливому гибкому телу и собирается показать это. - Эй, Дазай, - не может удержаться Чуя, перехватив потянувшиеся к его домашним штанам руки. - Помнишь, Коё-анэ-сан сказала однажды - выросшие во тьме цветы... Договорить ему не дают. Подавшись вперёд, Дазай голодно целует его, кусает до боли за нижнюю губу, лишь бы стереть чужую самодовольную ухмылку, и Чуя наконец-то позволяет себе расслабиться, обнимая его и зарываясь пальцами в растрёпанные кудри. Кому как не ему знать, что Дазай никогда не умел признавать своих поражений. Он до последнего будет отрицать, что сбежал изначально и что вернулся, поджав хвост, в конце; наплетёт что-нибудь о личных планах, о саморазвитии, об играх разума с Мори, но ни за что не признается, что скучал по Порту, скучал по тьме и крови вокруг, скучал по грязной подлинной человеческой натуре, не скрытой масками, и по нему, Чуе, тоже скучал. Да и к чёрту всё это. Главное, что Дазай наконец-то вернулся, и уже к завтрашнему вечеру на его плечах вновь окажется чёрный плащ. Главное, что Дазай наконец-то вернулся, и «Двойной Чёрный» снова будет в деле. Главное, что Дазай наконец-то вернулся и прямо сейчас выгибается от прикосновений Чуи, не стесняясь показывать, как ему хорошо. А слова... Что слова? Они пустые, лживые или ничего не значат. Куда важнее для Чуи всегда были поступки, и вернувшийся в первую очередь к нему, а не поехавший в штаб Порта Дазай - большего ему и не надо. Красноречивее этого уже некуда - подведённая черта.

|...|