I found...

Сидя на скамье набережной, Ацуши крутит телефон между пальцев, наблюдая за тем, как солнце постепенно склоняется к горизонту. Небо окрашивается в закатные тона. Алый и оранжевый сплетаются между собой, напоминая жгучие языки пламени. Лёгкий тёплый ветер треплет чёлку и задувает за ворот рубашки, заставляя ёжиться от щекотного ощущения. Хорошо и спокойно. Тихо. Вот только на душе нет лёгкости и уже довольно долгое время. Ацуши даже разучился спокойно спать - вечно снится какая-то невнятная муть, после которой он подскакивает на футоне весь в поту и с колотящимся где-то в горле сердцем. В очередной раз открыв раскладушку, Ацуши смотрит на значок телефонной книги. В ней уже как два с лишним месяца имеется новый номер, на который он периодически звонит, но никогда не говорит ни слова. Да что уж там, он не всегда и дозванивается, сбрасывая набор после первых же гудков. Страшно. Набирать номер Акутагавы каждый раз чертовски страшно. Ацуши вообще не понимает, зачем это делает. Эпопея с Достоевским уже в прошлом. Перемирие между Портом и ВДА вроде как ещё существует, но не предполагает никакого взаимодействия, потому что каждый занят своими делами, куда чужим носам нет доступа. Но зачем-то ведь Дазай дал Ацуши номер своего бывшего ученика? Зачем-то же он сделал это перед тем, как уйти? Откинувшись на спинку скамьи, Ацуши смотрит в сторону города. Высотка штаба Портовой мафии высится на том берегу, бликуя стёклами окон и напоминая из-за этого маяк. Свет этого маяка и увёл Дазая из ВДА. Вероятно, рано или поздно это должно было случиться. Не то чтобы Ацуши хоть когда-нибудь понимал своего наставника, в голове которого обитали сумасшедшие тараканы, но внутреннее чутьё на эмоциональное состояние людей вокруг у него всегда работало что надо. Когда во время празднования по случаю спасения лидеров обеих организаций Ацуши поднялся на палубу роскошного лайнера и увидел одинокую фигуру в отдалении, на душе разом стало как-то тяжело, пасмурно. Дазай смотрел на штаб Порта пристально, серьёзно, чуть нахмурившись, но в то же время на его лице отпечаталась тоска. Он как будто взвешивал что-то для себя, решал что-то важное. Решил в итоге. И как бы больно ни было от его решения, Ацуши уверен, что не имеет никакого права осуждать. - Ацуши-кун, - позвал тогда Дазай, когда тишина между ними стала напряжённой и звенящей. - Как тебе работа с Акутагавой-куном? - Ужасно, - честно признался Ацуши, опуская свой бокал с шампанским на перила. - Не хотелось бы повторить. - Почему? - обернулся к нему Дазай, наконец-то улыбнувшись, из-за чего его взгляд смягчился. - Потому что мы несовместимы. Он такой недальновидный. К тому же, он пообещал убить меня через полгода при нашей следующей встрече. Сказал, если не убьёт меня, не сможет двигаться дальше. - Надо же. А ты что ответил? - А вы не догадываетесь, Дазай-сан? - Ну, более или менее. Поставил ему ультиматум? Что-то вроде «хорошо, но эти полгода ты не должен убивать»? - О! Вы и вправду хорошо знаете меня, Дазай-сан! - Разумеется. Знал, что ты скажешь нечто подобное. Это в твоём стиле. Улыбнувшись чуть насмешливо, Дазай достал ладонь из кармана брюк, и Ацуши увидел краем глаза спичечный коробок с логотипом какого-то бара или ресторана. Его наставник долго смотрел на маленькую коробочку, а после со словами «мафия, которая не убивает, да?» выбросил её за борт. Тогда Ацуши не понял этого жеста, да и обдумать его толком не успел, потому что его отвлекли тостом, но в настоящем понимает: это была точка, поставленная Дазаем в какой-то его личной истории, о которой он никогда ему, Ацуши, не расскажет. Тогда они вернулись на банкет, присоединившись к остальным, но Ацуши успел заметить, как Дазай отвёл в сторону Фукудзаву и долго с ним о чём-то разговаривал. Краем уха он только услышал вздох Директора ВДА и сдержанное «Мори-сэнсэй предупреждал меня, что так будет», а после они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Когда начались рабочие будни, Куникида сообщил, что Дазай отбыл по делам в Портовую мафию, чтобы стать посредником и информатором. Ему все поверили, и только Ацуши знал наверняка, всем нутром чувствовал: Дазай в офисе ВДА больше не появится. Подтверждение этому он получил спустя несколько дней, когда забежал в обед в общежитие, чтобы прихватить из дома приготовленный Кёкой для них двоих забытый бенто и столкнулся на входе с Дазаем. - Ох, Ацуши-кун, - лучезарно улыбнулся Дазай, подхватывая чуть не упавшего Ацуши за плечи. - Тебе стоит смотреть под ноги, когда так несёшься вперёд. - Дазай-сан, - только и смог растерянно выдохнуть Ацуши, окидывая взглядом чёрный плащ на чужих плечах. - Хорошо, что мы встретились, - продолжил Дазай, будто ничего странного во всём этом не было. - Хотел дать тебе номер Акутагавы-куна на всякий случай, но как-то запамятовал. Столько дел было, совсем забегался. Ацуши плохо помнит, как у него стянули телефон и вбили новый номер в книгу контактов; плохо помнит, что говорил и как смотрел. В памяти отпечаталось только тепло взъерошивших его волосы напоследок пальцев, едва уловимая улыбка Дазая и как взметнулись полы плаща за его спиной, вслед которой Ацуши смотрел ещё долго; даже когда Дазай скрылся из виду. На душе тогда вмиг стало невыносимо тоскливо. Ацуши знал, чувствовал, что этим всё и закончится, но не хотел даже представлять, каково это: приходить в офис агентства и не видеть дремлющего на диване Дазая в наушниках, не слышать его перепалок с Куникидой и не иметь больше надежды на то, что даже в самых ужасных обстоятельствах будет человек, который всегда придёт на помощь, поможет разобраться со всеми бедами, протянет руку помощи. А теперь всё это суровая реальность и печальная действительность. Вновь захлопнув раскладушку, Ацуши закрывает глаза, подставляя лицо ветру; пытается расслабиться, отвлечься, но не получается. Ещё бы получилось. Ацуши никогда не был жестоким и бессердечным. Даже во время первых стычек с Акутагавой он больше защищался, нежели нападал, потому что ранить кого бы то ни было ему никогда не нравилось, и неважно, член мафии или нет. Это Акутагава постоянно цеплялся к нему, преследовал, хотел убить или причинить боль. Он раздражал Ацуши, бесил ужасно, просто невыносимо, но когда ситуация оказывалась критической, как в случае с Фицджеральдом или Пушкиным, Ацуши не мог оставаться в стороне, не мог не прийти на помощь, не мог не объединить с Акутагавой силы. Когда Дазай спросил его о совместной работе, Ацуши ответил правду: работать вместе с Акутагавой просто кошмарно. Он грубый, наглый, заносчивый, высокомерный и считает себя умнее всех. Он недальновидный, порывистый, резкий и совершенно не умеет контролировать свой гнев. Хуже напарника и представить нельзя. Но в то же время глубоко в душе Ацуши признаётся хотя бы самому себе в том, что ему нравится работать с «Расёмоном». Тьма дара Акутагавы успокаивает, обвивается вокруг холодным шёлком, и слепящий свет тигра перестаёт резать глаза, рассеивается и смягчается. А уж когда во время боя против Гончарова две способности объединились, Ацуши и вовсе почувствовал себя на седьмом небе. Это было неописуемое ощущение: войти в контакт с «Расёмоном» и почувствовать не разрывающую на части боль, а прохладу, обволакивающую и успокаивающую разум, помогающую собраться и остужающую ненужный пыл. От кого: Дазай-сан. «Приветик, Ацуши-кун! Не поверишь, какие у меня для тебя новости! Акутагава-кун отнёсся к вашему спору очень серьёзно и решил не убивать врагов, а вырубать их. Парочку упустил в последней стычке, и ему выстрелили в спину. Кровищи было! Лежит теперь на больничной койке и ненавидит весь мир! Хочешь, пришлю тебе фото его недовольного лица? Он похож на скалящего мягкие клыки щенка!». Сообщение от Дазая пришло несколько часов назад. Прочитав его в первый раз, Ацуши даже ничего не понял, так был ошарашен тем, кто ему написал, и тем, о чём ему написали. Перечитав сообщение во второй раз, он порадовался, что Акутагава действительно держит обещание. Человек слова, таких Ацуши всегда уважал. А вот когда он прочитал сообщение в третий раз, то наконец-то осознал его смысл и ужаснулся. Почему Акутагаву ранили? Разве «Расёмон» не мог поглотить пулю? Ацуши уверен, что мог. Но что тогда? Акутагава не ожидал атаки, поэтому и подставился? Или он отвлёкся на то, чтобы защититься от кого-то другого, и поэтому его подстрелили? Как бы там ни было, а совесть не позволяет просто отмахнуться и забыть. Это ведь Ацуши предложил такое условие со своей стороны. В момент заключения своеобразного договора с Акутагавой он как-то не думал о том, что враги Порта это не то же самое, что стычки с членами ВДА, которым знакомо понятие чести. Ацуши вот никогда бы не стал бить в спину, и неважно, враг или нет. Он уверен, что и его коллеги не поступили бы так подло и низко. Видимо, не зря Дазай как-то раз сказал Ацуши, что тому не помешает избавиться от части своей светлой наивности и стать более приземлённым, осознать, как много грязи вокруг. Может, вокруг самого Ацуши её и нет, но в полном криминала теневом мире только грязь и существует. Неудивительно, что Акутагаву ударили в спину. А его спина осталась беззащитная из-за дурной просьбы Ацуши. - Мне нужно позвонить ему, - сам себе говорит Ацуши, вновь глядя на яркое закатное небо. Но что он скажет? Он звонил Акутагаве всего несколько раз. Половина из них - звонки после кошмаров, которые Ацуши не помнил, подскакивая посреди ночи, но в которых - он был уверен - что-то нехорошее случалось с отдавшим ему свой плащ во время битвы с Гончаровым Акутагавой; отголоски пережитого стресса после того, как своими глазами увидел вспыхнувшую алым печать болезни, наложенную на Акутагаву Пушкиным. Вторая половина звонков - Ацуши набирал номер Акутагавы в желании узнать, как там поживает Дазай и всё ли у него хорошо. Чаще всего сбросить вызов он не успевал, но и выдавить из себя ни слова в итоге тоже не мог. Так глупо всё это было. Ацуши даже не знает, хуже или лучше было от того, что Акутагава по ту сторону тоже всегда молчал. Все те разы, когда он поднимал трубку, даже не здороваясь - что наводило на мысли о том, что ему номер Ацуши Дазай тоже записал - всё, что Ацуши слышал по ту сторону связи, это лишь звуки улицы или тишину и разбавляющее их тихое дыхание Акутагавы. Когда телефон тихо пищит в его руках, оповещая о входящем сообщении, Ацуши дёргается и чуть не роняет его. Надеясь, что это не очередные плохие вести от Дазая и не присланная им фотография Акутагавы - с теперь уже бывшего наставника станется - Ацуши открывает раскладушку, заходит в сообщения и замирает. Подушечки пальцев неприятно колет от волнения, когда он открывает пришедшее ему сообщение. От кого: Акутагава. «Позвонишь мне?». Что это вообще значит? Дазай написал с телефона Акутагавы, чтобы в очередной раз столкнуть их лбами? Или это действительно написал Акутагава? Но не может же он и в самом деле хотеть, чтобы Ацуши позвонил ему? Или он просто хочет высказать ему всё, что думает об их договоре и о его дурацких условиях, но из принципа не хочет звонить первым? Такое вполне в его духе. Можно подумать, позвонить первым - какое-то страшное преступление или признание в собственной слабости. Правда, несмотря на все эти мысли Ацуши тоже звонить не спешит. Потому что у него нервы пошаливают, пальцы трясутся, и вина с новой силой даёт о себе знать. Стоит ли ему извиниться? Но он ведь не виноват, что Акутагава ослабил бдительность! А если виноват? Что, если выбор был между поимкой пули своим телом и убийством? С Акутагавы с его идиотскими принципами и бараньей упёртостью станется отправиться на тот свет, но не нарушить данного слова. Придурок. От кого: Джинко. «Не думаю, что смогу хоть что-то тебе сказать». Отправив сообщение, Ацуши поднимается со скамьи и начинает расхаживать из стороны в сторону. Он написал нейтральное сообщение и даже никак не дал знать о терзающей его совести, но Акутагава такой человек, что вывернет любое его слово в угоду своим заскокам, если только у него будет такое настроение. А если учесть, что настроение у него постоянно не ахти, а в данный момент он ещё и на больничной койке валяется, к моменту его выписки Ацуши лучше уехать из Йокогамы на пару-тройку дней, чтобы к его возвращению Акутагава успел остыть и отложить мысль о его убийстве в долгий ящик. От кого: Акутагава. «Меня и твоё сопение устроит». Ацуши перечитывает сообщение несколько раз, опасаясь, что у него на нервной почве начались галлюцинации. Вера в то, что всё это происки неугомонного Дазая, крепнет с каждой секундой, потому что всё это очень в его стиле и очень не в стиле Акутагавы, но через пару минут торгов со своей верещащей совестью Ацуши всё-таки набирает чужой номер и прикладывает раскладушку к уху. Если это всё шуточки Дазая, Ацуши ему ещё припомнит. Если же нет, то... Гудки обрываются, и он замирает посреди набережной, впиваясь взглядом в высящийся по ту сторону штаб Порта, будто где-то там в одном из окон сможет увидеть Акутагаву. Ничего подобного, разумеется, не происходит, но зато из-за напряжения обостряется слух, и Ацуши слышит. Слышит писк приборов в палате; слышит невнятные вопли где-то рядом. Кажется, это голос того рыжеволосого мафиози, напарника Дазая? Но от этих звуков быстро отвлекает сдавленный кашель и шумный вздох. Услышав его, Ацуши чувствует, как все его мышцы разом превращаются в желе. Это не шутка и не издёвка, это действительно Акутагава. Он в самом деле попросил Ацуши позвонить ему, и надо ведь, наверное, что-то сказать и... - Акутагава, я... - Замолчи, джинко. Закрыв рот так быстро, что клацнули зубы, Ацуши уже собирается возмутиться чужой резкостью, пусть она и привычна, ведь Акутагава вообще-то сам попросил его позвонить, но... В последнюю секунду он передумывает и притихает; смотрит на залив; снова ощущает зарывшийся невидимыми пальцами в волосы ветер; переводит взгляд на яркое закатное небо, сливающееся вдали с бликующей синью воды. В душе вдруг разливается неожиданное спокойствие. Напряжение, изводящее после полученного от Дазая сообщения, наконец-то отпускает. Тихо и мирно. Спокойно. Все разборки между Портом и ВДА закончились. Все живы и здоровы. Акутагава размеренно дышит по ту сторону связи. Сам Ацуши на пути к избавлению от терзающих его призраков прошлого. Всё это как-то неожиданно ясно рисуется в сознании, встаёт перед ним, и Ацуши облегчённо выдыхает и вновь усаживается на скамью, вытягивая перед собой ноги. Что ж, на этот раз Акутагава оказывается прав. Есть такие особые, особенные моменты, когда нужно просто помолчать, чтобы прочувствовать их. Всё остальное - лишнее.

***

Потирая отбитую как всегда чрезмерно вспыльчивым Чуей скулу, Дазай наблюдает из тени через смотровое окно за Акутагавой. Тот с привычно постным выражением лица смотрит на закатное небо, отлично видное из медицинского отсека штаба, но с того момента, как он прижал к уху чёрную раскладушку, в его глазах можно рассмотреть несвойственное ему умиротворение. Интересно, как долго эти двое будут ходить вокруг да около? Как много времени им понадобится на то, чтобы разобраться в том, что они начали испытывать друг к другу с самой первой встречи? Говорят, противоположности притягиваются. Когда-то именно так Дазай притянулся к Чуе. Они с ним тоже совсем разные. Если проводить параллели, со своим обострённым чувством долга, безграничной верностью Порту и человечностью, которую не отбили даже реки пролитой - всё на благо Порта - своими собственными руками крови, Чуя очень напоминает Ацуши. Дазай не раз задумывался об этом, когда Ацуши попал под его опеку в ВДА, проявляя те же самые качества в отношении агентства, ставшего ему домом, семьёй. А вот свою схожесть с Акутагавой он осознал намного раньше, потому и был так нетерпим к ученику; потому и был с ним так жесток, пытаясь вбить - буквально - в его голову простые истины о том, что человеческая жизнь - ценность, и неважно, кому она принадлежит: другу или врагу. Когда Ацуши рассказал о своём условии в их с Акутагавой договоре, Дазай мысленно очень громко рассмеялся. Так просто - Акутагаву взяли на «слабо». Может, и самому стоило так поступить когда-то, ведь не зря говорят, что всё гениальное - просто. Но Дазая терзали собственные демоны, и он не уделил этому вопросу должного времени и анализа. А зря. Впрочем, как показывает настоящее, всё ещё можно исправить, поправить, изменить, потому что Акутагава дал Ацуши отсрочку в целых полгода. Интересно, он хоть сам-то понимает, почему это сделал? Судя по его эмоциональной нестабильности - нет. И Ацуши тоже не понимает, почему так тянется к навязанному ему напарнику; даже не понимает пока, что вообще тянется. Дазаю в своё время тоже тяжело далось осознание привязанности к Чуе. Подобно Акутагаве, пусть тот пока и не понимает, что на самом деле терзает его душу, Дазай всегда считал, что чувства и личные привязанности отвлекают от цели. Акутагава заявил, что не сможет двигаться дальше, пока не убьёт Ацуши. Что ж, и Дазай считал, что его жизнь не станет лучше, что он сам не добьётся большего, пока существует его дурацкий раздражающий напарник, отнимающий половину внимания, половину славы, половину всего, потому что «Двойной Чёрный» стал любимым способом Мори разбираться с проблемами. И однажды Дазай тоже подумал, как и Акутагава: а что если избавиться от раздражающего фактора? И он почти это сделал. Всего-то и нужно было, что держаться в стороне в очередной стычке, в процессе которой Чуя выпустил «Порчу». Дазаю даже не пришлось бы особенно оправдываться перед Мори. Всего-то и нужно было сказать, что не удалось подобраться к Чуе до того, как тот сгорел в огне своей способности; соврать, что вырубило ударом по голове или что-то подобное. Но когда заливисто хохочущий громящий всё вокруг Чуя схватился за грудную клетку и упал на колени, давясь хлынувшей из горла кровью, Дазай сорвался из своего безопасного угла со всей скоростью, на которую только был способен. Стоило грохоту на поле боя стихнуть, в памяти всплыл недовольный голос Чуи, его крики и вопли, его насмешливые фырканья и замечания. Дазай разом вспомнил все их стычки, когда упирались лбами друг в друга. Катания по полу в безобразных драках с пальцами в ярко-рыжих вьющихся волосах, пытающимися выдрать клок, и как сверкали глаза Чуи, посиневшие от злости до насыщенного сапфирового цвета, когда Дазай в очередной раз выводил его из себя ядовитыми замечаниями по работе или просто пустыми придирками. И над всем этим пёстрым взрывным коктейлем, разнообразившим пустую жизнь Дазая, придавшим ей острый горько-сладкий вкус, вдруг нарисовалась чёрная гранитная плита и лежащий подле неё букет медленно увядающих белоснежных лилий; и видение это Дазая напугало. Нет. Нет, Чуя должен был жить, обязан. Поэтому Дазай спас его, гася «Порчу» и унося на руках к машине. Водил он всегда неважно, но это не помешало ему добраться до города и ворваться в подготовленную после его звонка Мори операционную, в которой Чую откачали и вытащили с того света, оставив после ещё на два месяца отлёживаться, потому что Дазай действительно успел в самый, самый последний момент. Он Чуе две недели в больницу красные камелии таскал. Чуя не понимал и привычно бесился, раз за разом повторяя, что не девчонка, чтобы ему дарили цветы, а Дазай впервые в жизни порадовался тому, что его напарник - тормоз, потому что красные камелии означают верность и привязанность, а ещё лично Дазаю их красный насыщенный цвет раз за разом напоминал залитое кровью лицо Чуи, отключившегося из-за «Порчи», и алый свет его способности. Разумеется, пусть Чуя и выжил, пусть Дазай спас его, осознав, что без шумного напарника впору влезть в петлю, чтобы прекратить влачить своё пустое существование, это не помешало ему взбрыкнуть при другой подвернувшейся возможности. Ода очень много и очень красиво рассуждал о мирной жизни, где только свет и покой, где нет терзающих душу демонов и нет нужды марать свои руки в крови, а Дазай и рад был слушать, потому что где ещё найдёшь такого наивного чудака? Одасаку бы уйти из мафии и открыть кафе с книгами и котами, но он почему-то не торопился уходить на должность простого информатора, что позволило бы ему держаться в стороне от Порта и спокойно начать писать свою книгу. Это Оду и сгубило, а вслед за ним сгубило и Дазая, который был слишком зол на Мори и слишком выбит из колеи смертью друга. Чуи тогда уже как полгода не было под боком - мотался по всему миру по делам мафии - и Дазай решил воспользоваться возможностью и разорвать их связь, уйти и в долгожданном одиночестве наконец-то попытать свою удачу в погоне за счастьем и обретением смысла жизни. И только когда спустя четыре года они с Чуей столкнулись вновь, только когда спустя бесконечно долгих четыре года, наполненных пустотой, Дазай смог вновь впитать в себя чужие эмоции, боль от крепких ударов, почувствовать запах терпко-сладкого парфюма Чуи, он осознал, как глупы и тщетны были его попытки. От себя не убежишь, а Дазай ещё в шестнадцать понял, что увяз в Чуе по уши, увяз по уши во тьме, и никуда от этого не деться. Да и не хотелось. Он сбежал непонятно зачем и искал непонятно что. Возможно, просто душа требовала бунта, хотелось пойти наперекор судьбе, вот и ушёл, скрылся; а как только вновь столкнулся лицом к лицу с тем, кто стал самым важным человеком в жизни, так и накрыло с головой осознание, какую же глупость сотворил. На лайнере, где состоялся последний разговор с Ацуши, Дазай осознал ещё одну простую истину. Ацуши напоминал ему не только Чую, но ещё и Оду - своей наивностью и верой в светлое, доброе будущее. Вот только это невозможно. Всегда будут проблемы. Всегда будут какие-то катастрофы. Всегда будут потери, потому что это неизбежно. Идеального мира не существует, и нужно просто принять это, смириться. На лайнере Дазай попрощался с призраками своего прошлого и провёл черту, за которой обозначил своё новое настоящее и будущее. На лайнере, произнося тост, Дазай принял решение вернуться туда, где ему самое место; туда, где его, несмотря на всё, что он натворил, ждут и всегда будут ждать; туда, куда он сам мечтал вернуться, но не мог: слишком много проблем свалилось на голову одна за другой. - Надеюсь, вы двое совершите меньше ошибок, чем я, - негромко говорит Дазай, будто задремавший с трубкой у уха Акутагава сможет его услышать. Он и Ацуши уже связаны. Осталось только не позволить Акутагаве повторить свои ошибки, иначе тот действительно убьёт Ацуши - в этом у Дазая сомнений нет - а после осознает, что натворил, и... Дазай даже не знает, что в таком случае ожидает Акутагаву. Если бы он не успел тогда спасти Чую от «Порчи», если бы ему пришлось уносить с поля боя его труп на своих руках, Дазай, вероятно, сошёл бы с ума. Потому что он любил уже тогда. Любил страстно, жадно, яростно, болезненно и ярко. Только не понимал этого, будучи глупым при всей своей гениальности сопливым мальчишкой. От кого: Метр в шляпке. «Ну, долго ты ещё там? Не появишься через минуту, уеду без тебя». Прочитав пришедшее на телефон сообщение, Дазай негромко смеётся; и тут же морщится. Отбитая Чуей скула болит и сильно. Удар у того всегда был хорошо поставлен, тяжёлый и меткий. И чего так взбесился? Подумаешь, пошутил в очередной раз про его рост. Мог бы и привыкнуть уже, в самом деле. Впрочем, тогда было бы не так забавно дразниться. От кого: Бинтованная сволочь. «Не ты ли только недавно заявил, что ничего не забыто, и мне - предателю - лучше не приближаться к тебе на пушечный выстрел, если не хочу, чтобы ты сломал мне пару конечностей, крошка Чу?». От кого: Метр в шляпке. «Не беси меня, придурок. Лучше пошевеливай своей плоской задницей». От кого: Бинтованная сволочь. «Плоская или нет, а я прекрасно знаю, что ты от неё в восторге, Чуя». Чуя не отвечает, и, последний раз заглянув в смотровое окно палаты, Дазай направляется к выходу из больничного этажа. В конце концов, где-то там ругается в своей машине Чуя, так сильно желая врезать ему по «наглой морде», что даже не удостаивает очередную подначку ответом. Стоит приготовиться к тому, что нестись по городу он будет на такой скорости, что желудок попросится наружу. Впрочем, Дазай не намерен жаловаться. Несмотря на все вопли и крики, Чуя наконец-то достаточно оттаял для того, чтобы пригласить его выпить. Возможно, этой ночью спустя бесконечные годы тоскливых воспоминаний и задушенных на корню желаний Дазай вновь окажется в его постели и наконец-то вспомнит, каково это: ощущать не жар «Порчи» Чуи, а жар его тела - накрывающего и подавляющего, желанного, любимого. - Перестань так сверкать, - бросает Чуя, стоит только Дазаю сесть на переднее пассажирское. - Моё приглашение ещё ничего не значит. - Прости-прости, Чуя. Ничего не могу с собой поделать, - елейно тянет Дазай. И неожиданно для Чуи подаётся вперёд, обхватывая его лицо ладонями и притягивая к себе для поцелуя. Чуя привычно шипит, сдавленно ругается и пытается оттолкнуть, но это лишь поначалу. Под конец он отвечает с не меньшим напором, отбивая лидерство, и Дазай почти задыхается от его жадных губ, когда зарывшийся пальцами в его волосы на затылке Чуя отстраняется и упирается лбом в лоб, тяжело дыша. - Бесишь, придурок, - бросает в который раз, но уже без привычного раздражения. - Знаю, Чуя, - посмеивается Дазай. И оставляет отпечаток лукавой улыбки на чужих губах.

|...|