Твой любимый псих

— Пожалуйста, не уходи! — и сгибается от очередного спазма. Кровь выплескивается на пол, на осколки, на полотно… Тимур глухо стонет и хватается за грудь, хрипло кашляя. Клоди наклоняется к окровавленным рукам парня и целует влажную, пахнущую железом кожу. Даже год боли не убил эту неестественную красоту. Вопиюще не соответствующую миру. Девушка убирает со лба парня чёрные пряди и с непонятной злобой на себя, прикасается губами к полукруглому шраму. Не уберегли… — Что я могу сделать для тебя? — спрашивает Клоди, — Чего тебе сейчас хочется? Тимур долго молчит. И когда Клоди уже почти забывает, что задала вопрос, маг разлепляет запёкшиеся губы и выговаривает: — Тебя… рядом. Всегда. — Так и будет, — сглатывая слезы, выдавливает Клоди. — Нет… — выдыхает парень, — Не смей плакать… — Что?! — спрашивает Клоди, когда парень в очередной раз выкашливает кровь, после чего она из специально открытого рта выплёскивается ещё на целый стакан. Его пальцы судорожно сжимают грязную ткань рубашки. Тимур почти не отвечает, просто чуть приоткрывает рот и пытается обнять девушку. Она чувствует его слабые холодные руки, видит маленькие засохшие ранки вокруг губ, чуть заглянув в лицо. Голос у парня тусклый, болезненный. Какой-то нематериальный, что ли? Или нет. Пустой. — Перестань! — говорит он, спёкшиеся губы. Ей вдруг стало холодно, нехорошо, душно. — Не надо… — хрипло выдавливает она из себя. Пробуждение от кошмара. В такие моменты Тимур отворачивался к стене и прятал голову в подушку, не разрешая ей даже сидеть рядом. Клоди оставалось только опускаться на пол перед кроватью и ждать, когда он повернётся к ней с измождённым лицом и чёрными синяками под глазами и попросит пить. И Клоди хочется сесть на пол и завыть, подползти к нему — как собака, как раб — обнять колени и целовать. Целовать… А что дальше? Она ухаживала за ним. Ей было просто достаточно смотреть на него и неважно — чем он занимался. Часто приносила ему разные вкусности к чаю. Она говорила, что с ним она чувствует себя счастливой, и потому хочет сделать счастливой и его. Эта девушка, которая всю жизнь успешно притворялась мужчиной. Она необщительна, малоэмоциональна и замкнута в себе, она смотрит на мир серо-голубыми глазами, и одежда для неё всегда специальная, вместе с ней становится невидимой. Она идеальный шпион. Мафиози её лучший друг. Они с Тимуром отличные напарники. Или нет, не так. Её жизнь никогда не принадлежала ей самой. Жизнь хранительницы — вечное одиночество. Никто не смеет прикоснуться к ней. Никто не смеет посмотреть на неё. Никто не смеет заговорить с ней. Ничто не может доставить ей радость. Быть телохранителем лучше, чем томительно ожидать дня расправы, готовясь стать ценным приношением богам. А он предпочёл бы быть с гвардейцами, чтобы открыто сражаться со злом, погубившим его семью. — Я начинаю забывать, Клоди, — некрасиво усмехнулся Тимур, — иногда, смотрю на свои руки и не понимаю, что происходит. Он вытянул перед собой ладони и смотрит на изуродованные жуткими шрамами запястья, — Я смотрю на шрамы — и мне кажется, что до пыточной ничего не было. Что я родился в этой камере. И приходит мысль: вдруг всё моё сон — детство, жизнь до… Всё сон. А была только камера и боль, холод, жар, одиночество… Я отчётливо помню тебя. Как ты прижала меня к себе там, на полу. Казалось бы, я был почти невменяем, почти мертв… Но помню. А вот, что было до, моё детство… Я забываю. Все стёрлось. Как мокрый рисунок на стекле. Почему я продолжил заниматься своим делом — без этого всё чаще начинало казаться, что если я продолжу просто жить — то забуду всё до конца, и моим прошлым станет боль, а ничего — и того, что было мне дорого — кроме ненависти не останется. А я не хочу… Голос Тимура дёргается, срывается, и Клоди видит ползущую по щеке парня слезу. В тусклом свете свечи эта капля кажется чем-то инфернальным. Огненная капля на бледном фоне. Это повторялось и дома. Всё повторяется. Даже это. А Тимур справляется с собой и продолжает ровным глухим голосом: — Было тяжело. Но я держался. Я был лучшим сотрудником своего отдела, и меня перевели сюда.

***

Сильные длинные пальцы, грубо врывающиеся внутрь. Сухо, больно, жёстко. И резкое движение, от которого из глаз брызжут слёзы, а из горла вырывается вскрик. Глубже, сильнее… Так больно! Боль, дикая боль. Ощущение, как все внутри разрывается, унизительный хлюпающий звук. Пожалуйста, хотя бы перестать слышать. О большем он уже давно не задумывался. И внезапно, взрыв — рука полностью врывающаяся внутрь. Ноги разъезжаются, их будто нет… Из них, кажется, на живую вырвали все кости. Байсал проснулся. Свои руки на бледном лице и вырывающийся против воли крик. Он ненавидел себя, ненавидел всех окружающих — особенно маму, которая ничего не замечала. В нём было столько негативных эмоций, что всё очень сложно описать. Он ни с кем не разговаривал, лишь только слушал музыку или смотрел телевизор. Он пережил всё один, за все эти годы никому ни разу не показав своих чувств и ничего не рассказав. Слёзы уже давно закончились, осталась только сухая, разрывающая грудь боль внутри, оцепенение. Он ненавидел своё отвратительное тело. В этот момент он себя ненавидит ещё больше.

***

— Ты будешь мне полезен, ты более сильный, чем в моих представлениях, — в тот момент Байсал чуть не умер от удивления. Хотя умирать в самом расцвете сил ему ещё рановато, он понял — что вошедший Тимур явно мог это организовать. Вопрос только в том, кому это принесёт выгоду, — У тебя что, вся магия заключена во взгляде и бровях? Смотришь на меня, как тонна очень мягких и пушистых кирпичей. Можно и самому в руках пожмякать — и об чужую голову помять. — Похоже, тебе даже в РФ подсовывают всё летучее. Вот она, немеркнущая слава ловца, — ответил Байсал. Ладно, скоро всё это останется позади. Тимур уедет в свой лондонский особняк и забудет всё это, как страшный сон. — Люди, которые воспринимают все пустяки близко к сердцу, больше всех способны искренне любить, — пропел он. Голос глубокий, безмятежный, безупречный. Его голос для Байсала — море. — Говори за себя. Как по мне — так лучше бы никогда с тобой не встречаться, — процедил Байсал. Его голос натужный, сбивчивый. Его голос кажется Тимуру натянутой, готовой разорваться в любую секунду струной. Его глаза смотрят в глаза Тимура с такой ненасытной яростью, что кажется, однажды он убьёт тебя одним-единственным взглядом. Его глаза видят его неугодной мелочью. Когда он злится, когда сыплет упрёками — такой острый подбородок… Такая бледная кожа, такие извивающиеся брови. — Сколько лет ты уже здесь работаешь? — Байсал не задавалась этим вопросом, а Тимура он наверняка не волновал. Тимур опустился на стул напротив Байсала. — В каком смысле? Я не люблю намёки, говори прямо. — Чего и следовало ожидать, — протянул он, пытаясь поддержать явно неинтересный Байсалу разговор, — И что же ты сейчас чувствуешь? — Непреодолимое желание чем-нибудь тебя грохнуть. Подавить сейчас я его не смогу, поэтому настоятельно рекомендую уносить ноги, — цедит Байсал. Тимур поднялся, наклонился к Байсалу и похлопал рукой по плечу. «Ты просто-напросто моя служанка. Одна из тех, кем я могу помыкать без зазрения совести. Так почему ты решила, что можешь меня воспитывать?» — Как можно отвыкнуть от того, с чем ты практически родился? — прямо спросил Тимур через несколько мгновений после того, как Байсал молниеносным движением убрал его руку. Его он наверняка волновал. — Ясно. Всё с тобой ясно… — молодой человек помолчал и уставился на книжную полку. Пристально разглядывая её несколько минут, он взял в руки книгу.Она была потёртой, а некоторые страницы до сих пор хранили разноцветные пометки и закладки, которые Байсал купил на первую зарплату, полученную здесь. Открыв книгу на одной из помеченных страниц, парень, не вчитываясь в текст, спросил: — И что это за книженция занимает место у тебя на полке? — Детективный триллер. Не думаю, что ты горишь желанием его прочесть, поэтому будь добр — положи на место. — Недурно, — юноша положил книгу на место.