Peccata capitalia

Христофер отошел ненадолго, чтобы проверить, не распахнулась ли форточка в его закутке, где он мог скрыться из зала и отдохнуть. Старая рама иногда раскрывалась от порыва ветра, и в таком случае дождь лился прямо на пол, а то и на оставленные на стуле в углу бумаги, его скромную бухгалтерию. Стоило озаботиться этим, когда ливень превратился в настоящую бурю, бушующую грозу, но Христофер слишком заслушался историями инквизиторов, что не мог оторваться. К счастью, уже встревожившийся Христофер убедился, что все в порядке, а на большой пухлой тетради с его расчетами разлегся Маахес, его маленький храбрый лев. Погладив кота и проворковав ему несколько ласковых слов, Христофер вернулся к гостям, вдруг почувствовав себя плохим хозяином, если оставил их одних. Оказавшись в светлом зале, он с удивлением и любопытством обнаружил, что на Яна с Владом тоже напала внезапная нежность. Наклонившись к напарнику, Ян трепетно почесывал его острые рожки, и Влад негромко мурлыкал, рокотал, довольно скалясь в улыбке — совсем не острой, а спокойной и умиротворенной. Услышав шаги Христофера, они вдруг вздрогнули и отстранились с какими-то смущенными ухмылками на лицах, и наблюдать за этим было презабавно. Сев за столик, Христофер привычно положил ладонь на голову Джека и мягко зарылся в пушистый мех пальцами. — Ну, вы решили, какой грех следующий? — уточнил он. Ян хмыкнул, опасливо косясь на все еще близко сидевшего Влада. Он явно не одобрял задумку, но нехотя пробурчал, что Войцек, как и планировал историей раньше, собирается рассказать про похоть — один из смертных грехов, который просто нельзя обойти. — Ты, Иса, не обращай внимания, что Янек сейчас начнет краснеть, бледнеть и закатывать глаза в полуобмороке, как приличная институтка, — со смешком объяснил Влад, — трахается он куда лучше, чем об этом говорит. — Войцек! Исподлобья глядя, Ян тихо зарычал, и, если Христофер что-то понимал в угрожающих звуках, это был один из самых жутких, какие он слышал за последнее время. Но Влада не проняло, он ласково улыбался, косясь на напарника, примирительно задел его плечом, и Ян как-то обмяк и успокоился, заворчал. — Ладно вам, — мирно сказал Христофер. — Да, грех сложный, но не такой неприятный. Как мне кажется, мы уже вспомнили достаточно страшных и во многом отвратительных историй… Хотя мне всегда было интересно, из чего похоть проистекает, — задумался он. — Известно, из чего — из жадности, — определил Влад. — Человек хочет обладать всем: предметами, деньгами, другими людьми. Некоторых на этом слишком переклинивает… Не знаю, какая конкретная причина — может, одиночество, эгоизм, или просто человек жадный мудак, такое тоже бывает. — Это и правда трудно, — несмело вставил Ян, который, кажется, взвешивал каждое слово, а не позволял им свободно литься, как развеселившийся Влад, изрядную долю удовольствия которому явно приносило мучительное смущение напарника. — Как для меня, легче определить это как запретное влечение, иначе… сложно. Иначе получится, что и любовь — тоже в какой-то мере похоть, а это уже не так приятно. — Люди сами придумали, как окрасить слова, — отмахнулся Влад. — Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего, — вспомнив, процитировал Христофер. Этих людей вовсе не удивить было столь безупречным знанием Писания. — А если дело не только в плоти, но и в желании сердца, это считается? — лукаво улыбнулся Влад. Расшатывать постулаты христианства для него было особым удовольствием; не для него это писали, свободного и гордого — избравшего себе главный из грехов. — Я умру за Яна, я правда умру, костьми лягу, пожертвую собой, и я готов ради него на что угодно, но когда я ложусь с ним в постель — насколько я грешен? Он говорил это легко, как человек, полностью в себе уверенный, стойкий, и Христофер поразился его вере и верности, такой же настоящей и неподдельной, как самый мир. — Насколько — не считая, конечно, той истории про Содом и Гоморру? — переспросил Христофер, отчасти желая испытать его. Влад одобрительно рассмеялся: — Нет, дружище, я во много повинен, но ангелов я никогда не пытался насиловать, так что и сжигать меня дотла, как жителей этого твоего места, не за что! Хотя, может, это-то и есть та истинная, грешная похоть, за которую положены мучения. То, что ты отбираешь, даже причиняя кому-то боль. Просто потому что это твое желание. Хотение, м-да. — Ты не одобряешь, — заметил Христофер. — Нет, конечно! — помотал головой Влад. — Пока обоих… или сколько их там… все устраивает — какая разница? Это церковь придумала… сладострастие. Сам вслушайся — ну, что такого, если кому-то сладко и хорошо? Но это свобода, — вкрадчиво ответил он сам себе. — Отрыв от всего. Потеря контроля. Конечно, никому не хотелось, чтобы нарушили установленные ими правила. Иначе, скажи, почему героям антиутопий Оруэлла, Замятина обязательно надо было полюбить кого-то плотской любовью? Он был даже слишком убедителен, победно скалившийся и готовый доказывать свою правду. Владу нравилось жить, нравилось любить кого-то — так ярко, как он только мог, потому что Христофер уже понял: этот человек ничего не делает наполовину. И не было ничего, что могло бы убедить его, будто это грешно и мерзко. — Для меня похоть — это нечто странное, не совсем настоящее и искренне, скорее — преходящее, — признался Ян, довольно долго молчавший. — Я никогда бы не… развлекался ни с кем, к кому-то хоть что-то не чувствую. И не просто мимолетное желание, а нечто… большее. А похоть вспыхивает внезапно и так же быстро испаряется. — Ну, а я в молодости был не так принципиален, как господин инквизитор, — запросто признался Влад. — Так что и получится сравнить. Они ненадолго пересеклись взглядами, в которых было слишком много понятного только им. Вся эта ситуация явно смущала Яна, и, раз все предыдущие истории были про них, то и сейчас пришлось бы рассказать нечто личное — и Христофер очень не хотел никого заставлять и неволить. Он почти сказал, что они могут ненадолго отложить это, как Влад отрывисто сказал, блестя глазами: — Да брось ты, инквизиторство, все свои! Откуда ты знаешь, насколько Христофер приличный, а? У тебя вот тоже самый невинный вид… Может, это он посвятил Корака во все эти плетки и ошейники? Христофер от души рассмеялся: — Нет, Корак и сам замечательно исследует наш мир без моей помощи! Думаю, моя заслуга тут только в том, что я пару раз отворачивался, когда он смотрел телевизор — и то ненадолго. Так что, история будет про его похождения? — улыбнулся Христофер. Это было бы даже забавно — но совсем не в духе сегодняшней ночи. — Нет, история про меня, — отрезал Влад решительно. — Точнее, про нас с инквизиторством. Но изначально — про одно любовное проклятие… — Тебя приворожили? — поразился Христофер. Он знал, что Влад неизменно привлекал внимание, с ним даже в этой самой кофейне пытались завести знакомство, если он в одиночку забегал за кофе на вынос для дорогого напарника, и Христофер был свидетелем, как Войцек язвительно отмахивается от кокетливых взглядов и неприличных предложений. — Не совсем приворожили, — хмыкнул Влад. — Точнее будет сказать: ебнули по голове очень древней и необычной магией и попытались лишить жизни весьма нетипичным способом… Впрочем, в какой-то момент я даже смирился и начал получать удовольствие. И Ян, конечно, тут сыграл не последнюю роль. А Ян все-таки сидел красный, как мальчишка, но не прерывал его рассказ… Только попросил себе кофе со льдом.