Запах одуванчиков

      Всю дорогу до Петрово они ехали молча. Смотрели каждый в своё окно «Ягуара». Савва видел, что Бляху продолжает мутить, и был начеку, чтобы вовремя попросить Васю срулить ближе к обочине. Но подруга бодрилась, как умела. Метель продолжала сыпать снегом, а внутри Яхонтова вскипала тучами удушающего песка пустынная буря.       Выяснить отношения в телецентре им не дали — уволокли Савву из гримёрки на «парочку вопросов после эфира», короче устроили форменное сорокаминутное афтерпати. Капульцевич не уехала, пока Яхонтов ублажал журналистов, оставшихся за дверьми студии, а их было валом. Потом на Яхонтова накинулись Дрокины. Федька с восторгами, прибывший к тому времени Павел Юрьевич с проклятьями. Савва понимал, что отчасти подвёл их, а отчасти шокировал, но ему было ой как не до этого. Он сдержанно кивал на реплики сотоварищей, и пропустил мимо ушей омнифонный разговор с Дороховым, дорвавшимся до Саввы через главу «Родкосмоса». Яхонтов даже не запомнил, что говорил Павел Константинович. Вроде, тоже что-то нелестное, на что Савва отвечал вялым «угумс» и в конце концов заслужил вызов на ковёр в ближайшую среду. Да и к Велесу. Мысли Яхонтова занимала совсем иная проблема, скромно ожидавшая окончания вечера в студийной рекреации в компании бутылки с водой. Видать, Бляхе самой хотелось объясниться наедине.       И потому, как только громоздкая входная дверь Петровского особняка захлопнулась за ними, давние партнёры и старые друзья дали волю чувствам. — Это ты ёбнулась! Какого хера ты скрывала?! — разорался, рассвирепев, Савва и сотряс убранство родового гнезда плохо сдерживаемым «мантасом». — А ну не визжи на беременную женщину! — ожидаемо не стушевалась Юлька и аж кулаки сжала. — Беременная? Ять! Ты — беременная! — то ли в ярости, то ли в отчаянии Савва вцепился себе в волосы и затопал ногами. Продышался, заметив собственную перекошенную багровую рожу в огромном тяжёлом зеркале, и продолжил более спокойно: — Так, если ты скажешь, что это с Мохики, и я — отец, то, клянусь... — Да, идиот, а кто же ещё?! — Юлька не дождалась окончания угрозы, и они оба, заткнув рты, принялись сверлить друг друга выпученными от гнева глазами. По её горлу опять пошёл спазм, но она сумела подавить его, только слёзы выступили. — Ничего, что я бессыновний, идиотка?! — отвесил ей Савва словесную оплеуху. — Сдохнуть решила во цвете лет? — Я так и так сдохну, терять мне нечего! — рявкнула она в ответ. — От судьбы не сбежать! — Что за бред ты несёшь?! Ты же чайлдфри! — Можно подумать, я специально! Нихуяшеньки! — Дак ты же всегда пьёшь «Чистодел» перед тем, как прыгать на хуй! — И ты всегда пьёшь!       Они снова схлестнулись взглядами. Осознание чудовищной, непоправимой ошибки затопило совесть Саввы. Да, Юлька всегда пила клятый «Чистодел» перед сексом, и потому Савва, начиная с первого утра, и всю неделю в Гуанкане пренебрегал контрацептивом. Зачем, если она...       Оказалось, он был уверен в ней так же сильно, как и она в нём. Голубые глаза Бляхи намокли слёзами. Она сморгнула боль, и чистые, крупные капли скатились полосами к ладони, прижавшей рот. — Юль. — Савва позвал подругу в надежде, что та скажет что-нибудь, и Бляха выпрямилась струной воли. — Я была у Ненаглядова, — назвала она имя потомственного сухарского даждя-гинеколога. — Будет мальчик. Твой сын. — Ять!!! — Савва втопил кулаки в стену до оглушающей боли. Вазы на полках покачнулись, люстры зазвенели хрустальными горошинами. — Ять. Ять. Ять. — Ты ни при чём, — услышал он тихое за спиной. — Да какого ляда я ни при чём, если я тебе вдул?! — возопил он вполоборота. — Я должна тебе кое-что рассказать. Если ты способен выслушать.       Савва потряс разбитыми костяшками — на удивление, выглядели они не так ужасно, как болели. Глянул на Юлю и мотнул головой в сторону гостевой залы, где заботливые духи-добби уже растопили камин. Хлопнул в ладоши и приказал бестелесным слугам принести пожрать «всё равно чего».       Юля заняла одно из кресел, и Савва убито плюхнулся напротив. Ослабил душивший с дебатов галстук, подпёр челюсть перстнем и буркнул: — Говори. Она сложила ладони и поведала, глядя на пламя: — Я знаю свою судьбу. Я никому не рассказывала этого, даже папе с мамой. И... Дине тоже. Я несчастливая. — Последнюю фразу она вымучила, как провернула со скрипом ржавое колесо. — Почему? — Мне судьба умереть родами. Даже если я встречу наречённого. Так сказала Хвядоська, наша зазбруйская празорка, когда я к ней сбегала в пятнадцать лет. Дословно вот как: «Чаму ты вусмихаешься? Твой названый забярёт твоё жыццё». Вот. Заберёт. Мою жизнь. — Она обхватила себя за плечи. — Бейби. Я обречена. — Чушь несёшь. — Савва слез с кресла и обнял её колени. — Чушь. Тебе жить, да жить. Вон ты какая ладная, сильная. Я ж тебя не отпущу, Бляха-Муха. Я ж... Постой, — он внезапно вдумался в сказанное ею. — Ты. Думаешь. Что мы с тобой. Что я... — С его языком начало твориться нечто странное, не слушался, падла, да и воздуха стало резко недостаточно. Сказать ей главное в жизни колдуна всё не получалось. Но Бляхе-Мухе этого и не требовалось. Она умела понимать Савву с полуслова. — Ты мой наречённый? — Она натянула усмешку на мокрые губы, и её пальцы зарылись в Саввины виски. — А ты сам до сих пор не понял? Я вот — сразу. Потому и дала зарок, что с тобой — никогда. Бейби, — она снова задрожала, плача от горя и облегчения одновременно. — Кто другой, если не ты? Кто в моей жизни мог бы затмить тебя? Кто мог бы стать мне ближе? «...Никогда, мой брат-чародей, ты не найдёшь себе королевы, — пронеслись по памяти Яхонтова слова Петровны. — Никогда». — Сумасшедшая. — Савва зажмурился, чтобы не показать себя размазнёй, и прижался к её коленям, не веря, что главная тайна его жизни оказалась настолько близка и привычна. Что не он нашёл её, а она его, и что она готовилась вот так нелепо упорхнуть мухой из его ладоней. — Сумасшедшая женщина. Так и есть. Кто другой? Верно. Верно, Юлия Алексеевна. — Я хочу жить... Но жизнь... Бессмысленна, — зарыдала по-новой Бляха. — Я не верю в то, что ещё смогу быть счастливой. Поэтому когда я увидела «плюсик»... О, в пекло, пусть так! Тебе ведь нужен наследник, Яхонтов! Пусть. Пусть будет. Я напишу бумагу для Верховного Шабаша, чтобы они тебя не мучили. Что залететь было моим добровольным решением. Я знаю, что так можно, и т-тебя не осудят за уб-бийство к-колдуньи. — Подруга задрожала, как осиновый лист. Савва ощутил её безотчётный, животный, застарелый ужас, идущий не из этой её жизни, а из глубин истёртого прошлого. Лилия на могильном камне Августины Гелиодорской будто отпечаталась на высоком челе Юлии Капульцевич. Она боялась не предсказания зазбруйской ведьмы. Она подсознательно помнила ужас смерти родами. — Чт-то для меня всё было пред-дрешено... — Не смей так говорить!!! — Савва взвился с нею на руках, прижал к себе, втёрся щекой в тонкий, пока что, живот. — Не смей, глупая. Он не так жесток с нами. Хорз. Он обещал всё устроить, мне, в четырнадцать. Ведьмы всегда говорят иносказательно. Их нельзя воспринимать буквально, Бля. Она не это имела в виду. — А что же?       Он спустил её ступнями в ворсистую медвежью шкуру, лежавшую на паркете, и ряд портретов предков-Яхонтовых на стенах, вплоть до Малюты, глядел на них с любопытством. — Разве не ты моя левая рука двадцать четыре на семь? Разве я не самодур и не дикий собственник, который ездит на тебе проездом? Ты ж, — он ласково, как доверчивой девочке, завёл ей за ухо светлую прядь, — помереть за меня готова. Убить за меня готова. Посмотри на себя, родная. Ты моя твердыня. Моя опора. Ты моё возмездие. Ты ли не моя стрела, ты ли мне не тетива? Дело у нас общее. Беда тоже одна на двоих вышла. Что же ты на меня хочешь ребёнка спихнуть, а сама свинтить на небо? Ну уж дудки. Сына я без тебя поднимать не намерен. Раз уж взялась, доделывай. А я на подхвате. — Яхонтов, — в её плаче впервые за вечер послышались смешинки, и она опять прикрыла рот рукой, — ну что ты несёшь? — А что я несу? Думаешь, я весь такой из себя отец? Да, сёстры научили меня так-сяк обращаться с младенцами. Ляльку я вообще, как ты знаешь, принял. Смеси, памперсы, этого всего я наелся во, — Савва провёл большим пальцем над макушкой. — Но уж без заместителя мне это предприятие точно не провернуть. Можешь считать это очередным нашим бизнесом. Партнёрство, староста? — Ох, ты дурак. — Бляха со всхлипом уставилась на протянутую ей пятерню. — А если... У меня не получится? — Получится, — сказал он как можно увереннее. — Я ведь буду рядом. — Поживём, увидим.       Бля вместо рукопожатия беспомощно уткнулась Савве в плечо, и все попытки заставить её не психовать вышли тщетными. Её упрямство и мнительность сыграли с ней злую шутку. Она втемяшила себе худший конец из возможных и боялась так, что аж токсикоз отступил. Впервые в жизни Бляха-Муха чувствовала собственную уязвимость перед натиском судьбы. Савва обязан был её успокоить, хоть и сам не на сто процентов верил в лучшее. «Привезли ребёнка с югов, будьте-нате, — изумлялся он чудесам природы. — С ума сойти. Кто бы сказал, что от неё, я бы его разметелил к хренам! Или высмеял. Сам дурак набитый». — Мой друг назвал тебя принцессой, а я сказал, скрывая страх, — шепнул он Юле на ухо, и та насторожилась, — таких принцесс в старинных пьесах в конце сжигали на кострах». — Это ты к чему? — спросила она с недоумением. — А к тому, что хреновая из тебя королева, староста. Авантюристка, а не королева. — Будто ты прям король, — охотно огрызнулась она. — Я-то король, — заважничал Савва. — По праву рождения. — А я по праву рождения авантюристка! — Заверните мне эту сумасшедшую, она в моём вкусе. — Яхонтов подхватил с кресла мягкий и широкий клетчатый плед и сотворил из подруги нечто вроде брыкающейся шаурмы. Поднял на руки и понёс из гостиной залы. — Вот теперь Феденьке не отвертеться, уж проспорил, так проспорил! — Эй! Ты куда меня? Медведь! — запротестовала она. — В берлогу на бочок, — объяснил он ей. — Утро вечера мудренее.