Запах одуванчиков

2 января 2067 года, Балясна. — Почему вы такой неусидчивый, Яхонтов?       Галатея отложила стетоскоп. Посетовала с озабоченным видом, от которого Савва машинально сморщил межбровье. — Что там? Я… неплохо себя чувствую, — попытался он обелить заведомо скверный результат. — «Неплохо», — передразнила Кочеткова. — Не значит «хорошо», верно? У вас свежий надрыв по левому меридиану. — Большой? — ахнул Савва. — Приличный. — А это лечится?       Она смерила его жалостным взглядом цветистых глаз и покачала обросшей маковкой, как бутоном цветка. Врать не стала… — Ну нет, — насел Савва. — Не огорчай меня. Мы же столько уже поправили! И всё нормально сейчас, всё! Галатея Демидовна? Это из-за клятого памятника? — Да. Перенапряжение оказалось фатальным. — Но я жив! Меня не разметало, как Францишека Колоду по разливу! — Яхонтов пытался возразить, сам не зная, зачем. — Тебе повезло. Ещё немного, и могло бы произойти ужасное.       Вскинувшийся было с кушетки Савва опять на неё плюхнулся и замер в растерянности. Покрутил кулаками. — И что теперь? — Ничего, — последовал приговор. — Есть повреждения, которые исправить и соком голубой травы не получится. Малейшее перенапряжение по левому спину добьёт тебя. А я предупреждала, запрещала. Но тебе всё как об стенку горох.       Не сговариваясь, Галатея перешла с ним на «ты», как с непоседливым и бедовым ребёнком. Но Савва едва заметил это. Новость обесточила его. — Я же почти в порядке. Мне опять летать нельзя? — Летать можно. — Галатея сделала запись и свернула его медицинскую карту. — Нельзя перенапрягаться. — Её голос шуршал ворохом невысказанных то ли упрёков, то ли сожалений. — А что это значит-то! Перенапрягаться! Это насколько? Сколько оборотов? А?! — Яхонтов перешёл на повышенные тона, видя, что она оставляет его без ответов. Кочеткова сложила руки на робе и подытожила визит: — Этого я не ведаю. Хочешь жить — прислушаешься. А не хочешь, так хоть про Юлию Алексеевну вспомни и про то, как она тобой дорожит.       Савве пришлось проглотить известие. Даром, что вся страна обсуждала свершившееся на Темноводной. Кто как языками чесал. Колдуны то ругали, то хвалили Яхонтова, духи сбрасывали оковы давнего гнёта, дички перемывали кости Малюте в связи с исчезновением обелиска в столь символичный день, и гадали, будет ли на прежнем месте новый памятный знак. По официальной версии обелиск снёс пьяный водитель красного «Бьюика», случайно или преднамеренно заехавший на вольхский лёд. Бедный Бляхин автолётик тоже казали в новостях — его извлекали подъёмником из воды. Разумеется, придётся хорошо дать на лапу тем, кто опознает номера машины. Савва сделал себе пометку озаботиться этим ради морального комфорта подруги. Местные же териологи всполошились и вбросили новость о появлении в аксёновских местах медведя-шатуна. Мол, в новогоднюю ночь был слышен долгий рёв. Савва смотрел репортаж по телеку в автолёте пока ехал к Вию в Грибово. Видный учёный комментировал событие. — Я не могу с уверенностью сказать, что это был голос именно бурого медведя или гризли, дело в том, что у медведей тембр голоса имеет довольно узкий диапазон в пределах вида. Так вот данная особь, ха-ха-ха, на записи с аудиоловушек говорит практически фальцетом, то есть, очень высоко. Поэтому мы не можем причислить его к бурым медведям и в настоящее время определяем систематическое положение… «Сука ты плешивая, — обиделся Савва, перебирая ногтем под ногтем: хорошо, рука вернула чувствительность за два дня работы с мячиком. — Мне, ять вашу за ногу, китом обернуться, чтобы меня не говнили за высокий голос?»       Впрочем, то была пустая злость. Валера готовил первый Шабаш Нового года и первый совместный Шабаш маний и подий. Просил Савву помочь с организацией. Тот решил утаить информацию про меридиан до после праздников. Всё равно готовиться к чемпионату, там по обстоятельствам и посмотрят с тренером, как тело справится с нагрузкой. А сейчас: отдых, каникулы. Савва дал себе слово не лихачить, хотя состояние после ночи на Темноводной было — гори всё синим пламенем. «Договора подписаны. Одно это уже достаточный повод для возведения в ранг легенды. — Яхонтов скрипнул зубами в подавляемом раздражении. — Мою же мать».       Бесили и огорчали любая мысль, любая мелочь. Вроде — исполнил, что хотел, чего добивался, а такое чувство, будто проиграл по всем фронтам. «Права бабушка. Победитель получает всё, кроме того, что ему дорого. Победы не приносят счастья».       Про дорогое вспоминать было тошно. Приветливые улыбки хотелось заткнуть ладонью и крикнуть: пошли вы к такой-то матери! Но Савва сдерживался. Сдерживаться и улыбаться в ответ вместо честной грубости — фамильное притворство, не раз выручавшее Яхонтовых.       Валере помощь оказалась не так и нужна. Чисто формально — постоять рядом, сохраняя эффект присутствия, потаращить глаза на прислужников — неприродных духов. Эти некогда жившие колдуны оставались добрыми слугами. Было время, и Савва десятируким Агиллой служил на подхвате у совсем юной матери… А теперь — Владка занималась драпировкой церемониальной залы, приехавший Вахтанг руководил готовкой кушаний, даже Ляльку и ту припахали к Андриану настраивать клубную осветительную аппаратуру. Все дети Александры Малютичны были при деле. — Савун, ты посох спрячь, — одёрнул Вий. — Сюрприз сделаем. — Угумс. — Савва сунул кубышку обратно в спортивную сумку. — Юлькевич будет? — Угумс. — Да-а, — протянул Берзарин, выверяя линейкой украшения из снежинок вдоль высоких окон особняка. — Свершилось великое стояние ратей, Савун, где никто не погиб и не пострадал! — Только «Бьюик» моей Бляхи-Мухи не восстановить, — напомнил Савва. — Ну и купи ей новый, — посоветовал беззаботно Валера. Савва поиграл бровями, соглашаясь.       Папа занимался сбором гостей, потом на Савву выпала доля встречать их. Опять ловить улыбки и объятья, принимать поздравления. Тётя Наташа с сыном — Елисеем Малахитовым закольцевали с двух сторон. — Горжусь тобой. Был Полководец. Стал Миротворец, — шепнула в ухо ведьма Низкого Кряжа и ладонью подняла его кислую морду за подбородок. — Что такое? Это твой день. Радуйся! — Радуюсь я, радуюсь, — выдавил Савва.       Оказалось, папа помимо родни пригласил Серого и Тайгу с её Рыжим. Та явилась нарядной — в весьма современном платье-футляре с какими-то цветами у сисек, а её мужик — в костюме и с причёсанной бородой. Милота.       Чандер обещал джиганский ансамбль и заверил, что никто ничего не сопрёт. Да и попробуй они, Лялькины эрси мигом бы их приструнили. Из Невика прикатили Тироновы и Обуховы, из Новосвиря Корундины, даже Гэри Уоллес пожаловал на землю предков, чем обрадовал Валеру. Алесь, правда, быть отказался, сославшись на плановое голодание, но прислал какого-то масла холодного выжима. Ваха одобрил. Асмодеев тоже отбрехался от Шабаша. Якобы простыл. Ну-ну. Савва был уверен, что и этого дожмёт.       Пришло время рассаживаться по местам, и Яхонтов уже знал, чем удивит публику. Не затянул интригу, и вместо привычного угла колдунов направился к ведьмам. Те уже посмеивались в предвкушении потехи, а Яхонтов с невозмутимым видом расстегнул сумку и достал посох Лесных. Перехватил, как привычную ценность, бликнул хрустально-серыми глазами на собравшихся и уселся между Ярославой и Петровной. Подал руки каждой из ведьм, здороваясь.       Некто из колдунов ахнул, какие-то язвительно зашептались, Тайга ободрительно махнула косами, а Павел Константинович отсалютовал Савве бокалом шампанского. Рядом с ним сидела Бляха-Муха и тоже, это было заметно по мелким признакам, держалась изо всех сил. Савва, опираясь на палку, решил сегодня напиться. Почему бы и нет? Пусть будет тошно хоть не от сердечной боли а оттого, что перебрал. Омнифон загудел напоминанием, и Яхонтов прочитал заметку, что надо готовиться к отлёту на Гуанкан. Самолёт у них с Диней был назначен на завтрашний вечер.       Тоска снова овладела им, да так плотно, что кроме Дини Капульцевича Савва уже не мог ни о чём думать и ничему радоваться. Весёлые тосты друзей, шутки и попытки разговорить его оборачивались желанием расплакаться прямо там, в зале Шабаша. Казалось, спасение может принести только Диня. Да и почему бы ему не ворваться на Шабаш, как однажды Савва поступил? Влететь, невзирая на невзгоды, исполнить вновь свой феерический танец… Да хоть штаны порвать, похер!       Глупо было ждать этого. Савва видел вокруг только приятных ему людей. Никаких злопыхателей, никакой угрозы. Но беда жила внутри него. — И вот наступил решающий момент, момент перемены! — вещал Валера в промежутках Савиных молчаливых страданий. В руках Берзарина чернели старые доски с договором, утратившим силу. — Сегодня мы положим конец прошлому! Я предлагаю эти свидетельства бросить на съедение огню! — Услышав это, пламя в камине особняка пробудилось и жадно вылезло из очага. — Прощай, прошлое! — Берзарин кинул первую доску голодному огню. — Про… — Э-э-э, стойте! Валера, генацвале, стой, мамой кляну! — Вахтанг, будто осенённый прозрением, бросился к Вию. Остановил вандализм, выхватил у него доску, обтёр ладонью и бережно сунул подмышку. — Пусть у меня хранится. — Враждебно покосился на Савву. — Для истории, э! — Да не вопрос! — дозволил Берзарин. — Для истории, так для истории.       Ваха с любовью обнял свою досочку и с нею сел обратно на место. Показал под столом брату кулак, как в детстве. Савва хмыкнул. «Видимо, я самый грустный человек на Шабаше», — решил он спустя полчаса, когда народ потянулся друг за другом поразмять кости. Колдуны и ведьмы знакомились, чокались земные и небесные, делились традициями и добрыми пожеланиями. Начались танцы, и пары в них тоже подбирались очень рандомно. Да, этот мир оказался всем необходим. — Джахангир, — мягко, как всегда, обратился к Савве со спины Хайяль. — Чего тебе? — не слишком вежливо буркнул тот. — Ты дал мне свободу. Но я не могу ею воспользоваться.       Савва вполоборота воззрился с недоумением на этого духа. Хайяль стоял, сложив руки, и скромно, по привычке, ждал возможности высказаться. — Что тебе не так? Лети, куда хочешь, — отшил его Яхонтов, понимая, что и этого от сердца отрывает. — В пустыню свою лети. – Не могу, — воловьи очи Хайяля вскинулись мимо Саввы, туда, где рядом с Валерой стояла грациозная фигурка со шлейфом чёрных волос. — Без неё мне не уйти. — Эвон как! — понял и просиял Яхонтов. Похлопал смущённого Алефа по плечу, обтянутому тьмирьским расшитым кафтаном. — Посватать, что ли, тебя, мой друг? — Да, Джахангир! — пылко ответил скарабей и прижал руки к сердцу. — Молю. Ты подарил мне счастье плена! Ты подарил мне знание о ней. Тысячелетия моей жизни в пустыне и годы рядом с ней... О! Я не жалею ни об одном дне! Возможно, мы с ней единственные скарабеи в мире. И счастье свободы я не могу постичь один. Лишь разделить с блистательной Хорэйн. Помоги мне и теперь.       Хорэйн всё это время кокетливо взирала на них и хлопала южными ресницами. — Эх, ну что с тебя взять, посватаю! Валера! — Савва подвёл духа к Берзарину. Хорэйн стыдливо закрылась волосами. — У вас товар, у нас купец! Выдавай куколку замуж за моего рогатца! — Ох! — не ожидал Вий. — Так и знал, что этот день настанет. Больно мне с ней прощаться... — Он с отеческой нежностью оглядел Хорю. — Червячком масюсеньким её взял! А теперь она выросла. И лучшей пары ей не придумать. Отдаю девчонку! Но смотри, Алеф, береги, как зеницы своих фасеток! Как навозный шар! — Слушаюсь, почтенный! — Хайяль благодарно склонился. Хоря подала ему руку, и оба духа зарделись. Они явно не первый день питали друг к другу чувства и прекрасно смотрелись вместе. В обличье скарабеев тоже. — Идите, потанцуйте, — подсказал им Савва.       Хайяль поклонился снова, увёл за руку свою невесту в толпу танцующих и вдруг, подняв локти, раскрыл невиданную Саввой доселе пару крыльев — дисковидную, нежно-серебристую — и принялся ими трепетать в такт музыке. Хоря захлебнулась восторгом и в ответ распустила свои такие же крылышки, только покороче. Скарабеи лицом к лицу, жужжа, танцевали брачный танец, заложенный в них природными инстинктами. Савва смотрел, очарованный любовью древних существ, и понимал, насколько он сам — несчастен. Будто чёрная смола отчуждения и брошенности залила его душу. Вязкая, неотлипчивая, деревенеющая. Всеобщее веселье надавило на рассудок так, что захотелось убежать, заревев медведем. Но Савва вспомнил про фальцет и сдержался.       Краем зрения он увидел, как неподалёку объясняются Галатея и Бля. Ведьма стояла столбиком, заложив руки в карманы мешковатого, но платья, и кивала, а Капульцевич бурно жестикулировала перед ней. В конце концов она прорезала воздух ладонью перед носом Галатеи, прижала пальцы ко рту, зарыдала и унеслась вон. Кочеткова, сильно расстроенная, вернулась в свой ведьмин угол.       Савва понял, что ему дают шанс исчезнуть. Извинился перед Валерой и покинул торжественную залу.       Гулкий коридор особняка встретил приглушённым оранжевым светом. Савва потопал по паласу, опираясь на слух. Того и гляди вылезет из стены или рука мертвеца, или призрачная ведьма...       Но он услыхал лишь приглушённый плач в гостевом сортире. Глянул, приличия ради, на табличку и вздохнул.       Ну да. Ничего в ней не поменялось. Мужской. — Эй, староста, — он проник за дверь и увидел две стройные ноги в туфлях под раковиной. — Да чтоб тебя! Выйди! — набросилась она с тирадой через рыдания. — Хех, ты двери попутала. — Бля было рванулась наутёк и нехило треснулась головой об умывальник, но Савва ухватил её, прижав к себе. Сел с подругой на кафель, устроил на коленях. Пощупал её макушку. — Дурная голова цела. — Пусти. Не надо меня такой видеть, — она замерла, закрывшись руками. — Брось. Кому, как не мне.       Он обхватил её разгорячённое тело и прильнул лбом ко лбу. — Тебе тоже хуёво? — Пиздец, — шевельнулись её губы. — Я машину тебе куплю. — Я в состоянии сама купить себе транспортное средство, Бейб, — задето сказала Бляха. Речь у неё не путалась, значит, не сильно поддала. Просто нервы сдали. Она облизнулась и выдохнула: — И... Я справлюсь. Дай мне время. Всё было правильно. И я это переживу.       Савва вновь и вновь обнаружил в ней слишком много того сплава, который грыз с рождения. На одном заводе таких женщин отливают, не иначе.       Ох уж эти сортиры. Половина жизненных драм случается в сортирах. Сразу вспомнилось, как он подростком сидел вот так на окне в другом сортире и курил, пытаясь успокоить кровь из носа. Нет, не повредил, сама пошла. А мать наехала, думая, что Савва ранил в игре Бусинку. Обидно было и тошно. Если бы не папа, тогда ещё почти чужой, который зашёл и успокоил. Показал, что ему не похер. Ведь так важно бывает иной раз показать человеку, что тебе на него не похер? — Не надо справляться. — Савва вернулся мыслями к подруге, поцеловал её в висок и признался: — У меня завтра вылет на море на недельку. На двоих. Мальшелы. Поехали с тобой вдвоём, развеемся? — Это же с Диней должно было быть, да? — Она мигом догадалась, всмотрелась покрасневшими от слёз глазами в печальные, полные боли глаза Саввы и шепнула ему: — Прости. Это я зря... В пекло, поехали! Вспомним молодость. Только... — Она замялась, вертя кольцо. — Я не очень тебя напрягу, если мы поменяем курс на другую точку мира? Мальшелы, помнишь, мы в прошлом году с Майкой туда... — Конечно поменяем! — Савва не дал ей вытянуть из себя это болезненное воспоминание. — Гуанкан! Как тебе? Уж я смогу поменять билеты, не переживай. — Классно. — Бляха скуксилась в подобии улыбки. — Я за. Они там в своём Гуанкане нас надолго запомнят! — Так-то лучше! — Савва сгрёб её за затылок и стиснул, стараясь спьяну не заломать. А в том, что Бляха-Муха и ему поможет развеяться как надо, он не сомневался.