Запах одуванчиков

24 декабря 2066 года, Балясна. «Моя хорошая. Как же тебе идёт с волосиками, — умилялся про себя Савва, разглядывая пушистую, как цыплëночек, Галатею Демидовну. На душе кошки уже даже не скребли, насранное было закопано холмиками ошмёток счастья. Но царевская ведьма точно была тут не виновата. Ровно наоборот. И поэтому заслужила немного тепла. — Милота. На одну кудряшку в мире больше. — восторгался Савва русой головкой рядом. — Цветочек. Куколка». — Савва Давидович, — не выдержала и строго высказала ему кардиолог Кочеткова, оторвавшись от экрана аппарата УЗИ. — В самом деле, достаточно. Мне и так после ваших подарков начали уделять чрезмерное внимание. — Простите, — повинился Яхонтов, растянувшись у неё полуголый на кушетке и рассматривая ладинцы с колядниками на потолке в этом кабинете. — Я без поползновений. Уж слишком доволен вашими переменами. Хоть чему-то рад.       Она захотела нахмуриться и вместо этого нечаянно улыбнулась. Застеснялась своего веселья, опустив подведённые тушью изогнутые ресницы, прыснула, вновь посерьёзнела и объявила: — Сердце справляется и выглядит здоровым. Вы сдали дополнительные анализы? — Экстерном. — Да, вижу, — она залезла в его карточку. — На какое число хотели бы лечь на операцию? — Чем скорее, тем лучше. Времени у меня, как всегда, в обрез. Можно хоть сейчас. — Сейчас не получится. Нужно подготовить организм, выдержать диету. Я назначу дату госпитализации на завтра. Вы же сумеете двенадцать часов обойтись без еды? — Угумс, — заверил Савва. Она одарила его сомнительным взглядом и уточнила: — Сопровождающим лицом назначим как и в прошлый раз — Дениса Алексеевича? — Вы, я так понимаю, новости не смотрите? — ответил он вопросом на вопрос. — Это из-за... А. — Галатея, по мережке стало видно, сложила два плюс два и по поводу странной просьбы Бляхи насчёт Майки, и по части недавней скандальной сенсации. Догадалась, что всё неладно, но из порядочности не стала допытываться. Потыкала вместо этого ручкой в монитор: — ...А ещё неплохо бы вам настроиться на позитивный лад. По сердечному узлу и меридиану выявляется излишек негативного эмоционального напряжения. Записать вас к Скопидомову? — «Господин Антимудин»? Не поможет. — Савва был категоричен. — Придётся вам кромсать меня как есть. — У вас депрессия? — Да, — отозвался Яхонтов. — И на вашем месте я бы этому радовался. — Не понимаю, чему тут можно радоваться, — свела она густые бровки. — Тому, что не репрессия. — Савва уныло уставился в окно на падающий крупными хлопьями снег. Как пух одуванчиков...       С тренировок Валера снял. Домой ехать не хотелось. Савва чувствовал себя обездоленным бродягой. Медведем-шатуном. Одиноким, сбитым с толку, оплеванным и израненным. Но — живым. Всё ещё живым и нужным. А значит...       Диня. Динечка. Белородская ты мразь. Эгоист. Лицемерный трус, манерный слабак. Элитная шлюха. Подлец. Жестокосердный и недалёкий. Самый нужный, самый бесполезный. Просчёт Яхонтова, болевая точка. Искупление с перебором. Возврат с непосильными процентами. Обличение, от которого не отбрешешься. Это вам не бездна, это... Лютое пекло какое-то. «Я же знал, что так и будет, — убивался Савва в автолëте у Васьки. — Я же так и чуял. От белородской мрази не жди хорошего во веки вечные. Ясно было, чем это кончится, не стоило после Качурки доверяться. Ну и ладно. Ну и к Велесу. Отмазал. Прикрыл перед Шабашем. Что ему ещё нужно? Ничего, верно. Пусть дует на всё четыре стороны. А Яхонтову некогда печалиться. Не сдохну. Не скурвлюсь. И ждать не буду, и страдать не заставите. Перетерплю. Дела, дела... Спасение в должном». «Делай, что должно», — напомнил синий сапфир в захвате левой ладони. — И будь, что будет, — вторил ему верно Савва.       Добрался домой, еле держа себя в руках, задорно улыбнулся девочкам-консьержам на рецепшне, домчал на лифте до хаты, ввалился. Оглох на пороге от пустоты извне и внутри себя. Тёмный, неприметный дом, бывший когда-то шумным и наполненным любовью. Единственное яркое пятнышко — аквариум на тумбочке. Савва сбросил ботинки и прошаркал ногами в середину апартаментов. Застыл в лунном свете, бьющем из незашторенных окон. Ночная Балясна была изумительна, как всегда. Каждая соседняя башня разнообразием огней напоминала о грядущих праздниках. Парад ëлок.       Новый год... А в первых числах они с Динькой должны были лететь на море. Тёплое, ласковое, солнечное море. И любить друг друга под шелест пальм. «Где ты теперь, солнце? — взбудоражились упаднические думы, — тепло ли тебе сейчас? Вольготно? Кто тебя кормит и хорошо ли заботится? Лучше, чем я? А ты о нём?» Блядь. Блядь, блядь...       Не в силах выносить это помешательство, Савва Яхонтов упал на колени и завалился набок. Уполз под кадки с цветами и разрыдался от бессилия. «А у меня операция, Диня. Меня говнят из каждого утюга, и я обложен врагами. Мать, шут знает, где. Бизнес шатается. Дерево моё болеет. Да и полечу ли как раньше — Стрибог весть. Что ж ты сделал? Зачем бросил? Я же, думаешь, смогу без тебя? Если я — Яхонтов, то можно вот так — душу, навыворот, в клочья, по всей длине? Я же не дед, чтобы сердце в камень... А и был бы дедом — нельзя так. Один сказ — нельзя! Гором ты будь или Ясеном — нельзя».       Лицо горело от слëз. Савва радовался, что никто не может его видеть таким и страдал от одиночества.       Но тут мягкие лапки с одного бока примяли лопатку, с другой стороны прошлись по ногам, под руку ткнулся усатый холодный нос, а над ухом раздалось многоголосое мурчание. Кожу защекотали шерстяные бока, и Савва обнаружил, что окружён котами.       Чёрная шестёрка явилась всей делегацией утешать хозяина. Тут и там в темноте блестели любопытные глаза. — Да я ничего, — принялся успокаивать котов Савва. — Да я так. Мои дорогие. Друзья мои настоящие. Филька. Баф. Сэмми. Седрик. Мордюха. Тëмка мой, — он хватал котов по очереди и целовал, как любимых детей. Филин рокотал, как мотоцикл. Самый спасительный звук на свете. А кошачья шëрстка лучше всего сушит слëзы. Эх, зря дед вовремя не завёл себе кота!       Савва не знал, сколько времени он просидел с котами на полу, только вдруг в дверь позвонили. Он подорвался открывать — а может? А вдруг? Но его ждал другой сюрприз, чуть менее, но приятный. Явилась Лялька — огрубевшая на северных ветрах, нос задран, мех на малице топорщится, волосы блестят снежной метелью, а в руках огромная, роскошно пахнущая пицца. — Папа с Вием, Некромантом и твоим генетиком остались обсуждать схему операции. А я и подумала: чë мне там делать? Антидот мы сгенерили. Лучше пожрём вместе. Ты как? — Я за. — Савва, аккурат как кошку, прижал к себе и сестру. Та вытянула пиццу на руке, чтобы он не смял. — Соскучился я по тебе, малая. Как дела у Хозяйки Калтысь? — Норм.       Как хорошо с семьёй! Сёмга, кажется, натуральная, но и похер, горячее, пышное тесто, лучок, чеддер — Яхонтов вспомнил, что такое аппетит. Лялька тянула сырные ленты и заносчиво трепалась о своих тундровых делах, а Савва кивал и внимал каждому её слову. Выросла деваха! — А Аньянг мне и говорит: я приведу тебе сто оленей, если пойдёшь за меня замуж, Белая Звезда! Унху узнал позже об этом и тоже мне пообещал стадо, только в сто пятьдесят голов. Я говорю: Унху, Аньянг более умелый охотник. А он мне: ты лучше него с луком управляешься, а я хорошо умею выследить и договориться с келе. Зачем тебе два охотника в семье? Пусть один будет хитрый. Потом Аньянг узнал про этот разговор и сказал: не верь ему, я и следопыт лучший. Смешные! — Она языком подобрала свисающий кусок. — А ты-то что думаешь про них, Ляль? — полюбопытствовал Савва. — Тебе кто по сердцу? — Оба, — прожевав, заявила малая. — Оба! — хмыкнул Савва. — Хорошо быть морой, наречённого искать не надо, так и так родами не помрёшь! — Неа. Сами ебитесь со своим законом, — был сытый ответ.       Савва засмеялся, а потом резко заткнулся, вспомнив важное. Принялся считать в уме и с куском во рту часы, оставшиеся до операции. Потом явился крайне серьёзный папа, почти молча доел остатки пиццы за детьми, проверил бабушку в гардеробе и, когда Лялька свинтила к себе в комнату, подсел к дующему шарик Савве. Испустил решительное сопение и, пока вокруг его головы клубилась губительная сила колдуна смерти, изрёк: — Я не хочу, чтобы Фатов встретил очередной рассвет.       Савва от растерянности выдул шарик себе в рожу. Папа не шутил. Сидел, сыч сычом, и воинственно поигрывал кулаками, глядя в никуда перед собой. — Папуль? — окликнул его Савва, придвигаясь, несмотря на боязнь, ближе. Илья же отодвинулся, но для того, чтобы не задеть сына плечом. Пока было нельзя. — Я готов явиться к нему и прекратить его дни на земле. — Не стоит. — Яхонтов вложил в эти слова весь свой дар убеждения. — Не марайся. — Это он виновен в том, что я чуть не потерял тебя! — Папа стукнул себя по колену крепким, смуглым кулаком. — Подлец заслуживает смерти! — Ага. А потом придёт Добренький вечерочек и спросит с тебя за невовремя загубленную жизнь. А чем спросит, это уж ему одному и ведомо! — Знаю, — цеднул папа. Да, он действительно знал по себе. За прошлые убийства силой Чернобога с него спросили жизнями родных. — Не стоит. — Саввина рука занеслась над загривком отца, но пришлось сдержать порыв обнять его. — Фатов своё получит в рамках закона. Когда мы подпишем договор. Верь мне.       Умные глаза отца глянули на сына с одобрением. — Ты стал рассудительным. Это радует. Я считаю часы до того мгновения, когда вновь смогу тебя обнять, сынок. — Я тоже, — тепло заверил его Савва. — Я тоже, папуль, и очень скоро так и будет.       Назавтра не хотелось, но пришлось, гася мандраж, переться в больницу. Савву везли на дороховском микроаэробусе со всей когортой участников действа. Папа сидел спереди с водителем и тихонько ворчал горлом — ловил нужное состояние. Валера с Колей попеременно чесались и дрыгали коленями. Павел Константинович не давал Савве совсем притухнуть, источая извечную и непоколебимую уверенность. Эх бы вполовину быть таким же лидером, Яхонтову бы цены не было! — Тебе нужно будет восстановиться до тридцать первого, хотя бы чтобы сносно выглядеть при подписании договора. — Осталось мал да мала, — буркнул Савва в кулаки. — Я договорился с Галатеей Демидовной привезти в клинику саркофаг с огнецветовой заливкой. — А как же чудь? Вы сами говорили, мне не стоит злоупотреблять этим? — В свете новых сведений, не думаю, что огнецвет способен тебе навредить. — Дорохов цепко отследил лëт фонарей мимо микробуса. — Не забывай, ты вышел из огнецвета спустя годы консервации. Это многое меняет. Савва переглянулся с Колей. Тот кивнул. Пришлось пожать плечами: — Как скажете.       Галатея ждала у входа в отделение — строгая и собранная, готовая к битве за Саввино выздоровление — а с нею духи-медбратья и знакомая всратая каталка. — Разденьтесь тут. — Она провела Яхонтова в комнатку подготовки. — Вещи можно оставить в ящике. Это вам. — Савве в нос прилетела больничная рубашонка в горошек. — А можно мне потом вышиванку? — нашёл, что проблеять он. — Потом — можно. — Кочеткова сверкнула своими въедливыми калейдоскопами-топазами и похлопала его по плечу: — Всё будет хорошо. — Да уж. — Савва бросил невпопад и залез на каталку. — У меня для вас сюрприз. — Галатея шла рядом с одной стороны, а с другой топал папа. — Хороший? — вымучил Савва, опять считая эти потолочные окружья, бегущие мимо них. — Вам судить. Я нашла человека, который согласился побыть с вами во время операции. — Да зачем навязали? — Яхонтов смутился. — Папа тут. Валера. Дорохов, Колька! Ну кого ещё мне надо? — Они будут задействованы в решении задач, — пояснила Галатея. — Но вам нужен близкий, кто бы бросил все моральные силы на поддержку. — И кого же вы припахали на это незавидное задание переживать за Яхонтова? — съязвить было не лучшим решением, но Савва нервничал. Она с полуулыбкой показала ему новое соглашение. Он увидел имя и прыснул. — Да ладно. — Я готова! И я с тобой. — Юлия Алексеевна вынырнула из раздевалки, облачённая, как положено, в стерильную униформу. Из морды лица у неё были видны только глазищи — голубые Гелиодорские глазищи, преисполненные самоотдачи. — Бляха-Муха, — Савва попенял её, пока Галатея совала ему ручку для подписи. — Я же буду голый и в крови! Бля закатила глаза. — Ой, Бейби, можно подумать, я мало видела тебя голым. И в крови. А пару раз — и то, и другое. И сама такая же была. И даже — хуже!       Яхонтов напряг память. Что-то такое смутно всплыло из юности. Правда, они с Бляхой, как водится, были страшно пьяны. — А, ну да ведь, — успокоился он и поставил росчерк на документе.