Запах одуванчиков

      Диня не очень любил кладбища. От них веяло безысходностью и стылыми камнями, всё вокруг серело, наполненное печалью. Да и незачем было сюда таскаться, кроме, как по приколу. Дине повезло — за свои девятнадцать он ни разу никого не терял. Дед, папин отец, умер до его рождения, а остальные родные здравствовали. И хвала Велесу!       Пока папа выискивал в плане захоронений нужную фамилию, Савва отозвал Диню в ритуальный магазинчик. — Хорошо бы купить им венок, — негромко предложил любимый. — Не последние они нам с тобой люди, да, Динька? — Аха, — согласился тот.       Они выбрали огромный щит из искусственных цветов, где было больше всего жёлтого, и притащили к папе. — Вы ешо кажице, шо собираецесь мохилку прибрац, — поглумился он. — Спорю, там дауно никохо не шастало. Бурьяна, чай, тьма. Хоця, снежань. Може и нет.       Диня услышал, как Савва коротко усмехнулся и сразу пригорюнился. Сощурил медовые глазки в сторону — ему тут тоже было неуютно.       Потом они посеменили друг за дружкой по плохо расчищенным дорожкам старого кладбища. Папа сверялся с омнифоном, куда перекачал карту, и то и дело хыкал, но вёл, вроде, правильно. Рядки разнообразных по форме, но одинаково бесцветных памятников приветствовали живых. Савва же воспрял и порозовел. Худо ему пришлось без обеда, как и Дине, но сила некроманта кормила его. Диня чувствовал суеверный холодок по телу и не уставал восхищаться тем, в какого удивительного человека влюблён по уши. Да и первую, что ли, жизнь? — О, вун они! Попались! — обозначил искомую оградку папа. Диня глянул туда, куда указывал папин палец через дыру в перчатке, и подошёл ближе. Савва двинулся следом и самовольно прибрал ладонью Динины замёрзшие пальчики. — Вот они, значит.       У Гелиодорских оказались вполне красивые памятники, целых пять в одной оградке. Они были высечены из гранита в единой композиции — похожими на дахрийские стеллы, и на них восседали сокола с траурно распростертыми книзу крыльями. Только один памятник выбивался из общего ряда. Его светлый мрамор нёс на своём фасаде искуссную графировку цветка лилии. Диня, преисполнившись почтения, взялся читать даты. «Гарысвет Гардзеевіч Геліядорскі — 12.08.1939 — 06.03.2026» «Марыя Клімаўна Геліядорская — 25.05.1940 — 17.01.2006» «Аўгусціна Гарысветаўна Геліядорская — 02.08.1969 — 05.10.1987» «Гаўрыіл Гарысветавіч Геліядорскі — 11.08.1968 — 09.06.1990» «Герман Гаўрыілавіч Геліядорскі — 20.08.1990 — 23.12.2021». — Интересное кино, — шепнул Савва, обнимая огромный венок, — выходит, дед всех пережил. — А Гаврила разве тут лежит? — охваченный любопытством, спросил Диня. — Нет, разумеется, — рассудил Яхонтов, пробираясь к могилам через ветхую ограду и приминая ногами сухие травины со снегом. — Это родные поставили кенотаф. — Горисвет и Мария эта, мачеха, судя по всему. — Да уж не мать, — согласился папа, решив помочь с уборкой. Засучил рукава и давай выдергивать бурьян. Диня присоединился, хоть и был без рукавичек. Шипастые стебли тут же впились в кожу, но ради памяти предков Дине не жалко было рук. Савва заметил это, отложил венок и дал ему свои перчатки из плотной экокожи. От тепла любимого сразу стало уютно даже в столь неуютном месте. — А... а хто такая Августина? — Диня смёл паутину и древесные семечки с белого памятника. — Совсем молодая, Горисветовна. — Савва провёл красными пальцами по выгравированной лилии. — Знак смерти родами первенца. — Он призадумался. — Кажется, и Гор во сне рассказывал, что у него была младшая сестра, отданная совсем молодой другой колдовской семье для вынашивания наследника. Думаю, это её могила. — Раньше во уремена дани девок их хоронили у семейных мохилках тохо роду, к якому они принадзлежали. — Папа через плечо выкинул последнюю охапку сухостоя и отряхнул ладонь об ладонь. — И то верно. Дарина Светлая и Агафья Скопидомова лежат так же — в могилах родовых захоронений. Меня Валера водил, — припомнил Савва, пока Диня слушал старших, раскрыв рот. — И лилии на их памятниках, как знак невинности и чистой жертвы. — Вот хады! — только и нашёл что сказать на это Капульцевич-младший. — Нет, шобы своих искать, Небом данных! — Ты суою найдзи поди! — пыхтя, огрызнулся папа. — И Юльке не забуц! Умные не по ходам, хыть. Алесю только внукоу нема от уас. — На то время об этом не знали, полагали, жертва обязательна. — Савва обмахнул памятник Гавриилу и установил венок, заслонивший изваяние чуть ли не целиком. — Восемнадцать лет. — Бедная, — пожалел Августину Диня, с содроганием вспоминая пророчества зазбруйской ведуньи о том, что ни наречённой у него нет, и на свет ему было рождаться не должно. Глянул на Савву, вспомнил про то, что его отмолили у Чернобога, и мигом успокоился. Всё будет хорошо. За него внесли залог.       Колдуны сняли шапки и постояли немного, глядя на могилы в облаке начавшегося снегопада. — А усё ж таки, — сказал спустя минуту папа, — дзе их перстень и сила роду? — Под нами точно нет, — печально и твёрдо заявил в обратку Савва. — Я бы почуял сквозь землю. — И на недоверчивый папин взгляд пояснил: — Я немного ведун. И некромант. — И жнец, и чтец, и на дудзе ихрец, — несколько иронично заключил папа и, поклонившись мёртвым ветрогонам, вылез за ограду. Пошёл, не оборачиваясь, вон с погоста. Диня мигом оказался в плену Саввиных больших рук, и обе его щеки согрели поцелуи. — Прости ты меня, Динька. — За что, Саввочка Давидович? — Диня обернулся к любимому. Яхонтов, виновато улыбаясь, помял его лицо обеими руками. — Притащил я тебя зазря... — Нет! Что ты! — Диня поймал его ладони своими. — Не найдём мы перстня, ну и не надо! Зато предков нашли! Историю мою! Савва! Это так здорово! Домой съездил, повидался с мамой, папой, бабушкой. Спасибо тебе. Когда бы я сам смог? — Ах ты солнце моё. — Савва обнял Диню теперь спереди, крепко-крепко. — Как мне с тобой повезло.       Взял его за плечи и повёл на дорожку, попутно цитируя нежные стихи, которые так любил: — Спят мертвецы, к их тайне благосклонно Земли от зноя высохшее лоно; недвижен Полдень и самозабвен там, наверху, в пленительном безделье... — Савва прижался губами к Дининой макушке, заставив засмеяться: — Чело и совершенное очелье, я – смысл твоих глубинных перемен. — Ну шо, куда цяперь? — вопросил папа, садясь за руль. Диня и Савва переглянулись. — Уремя у нас есть, — он сверился с омнифоном и сказал: — У меня у Бярестье на Союзной клиент один. Я мох бы до нехо заехац, провериц, як он. А вы бы похуляли. Часоу на пару. А, хлопцы? — Да, с удовольствием! — поддержал идею Савва. — Алесь, ты часом не знаешь, есть ли в Берестье ботанический сад? — Да там же недалече, — кивнул папа и поднял машину в воздух.       Итак, они разлетелись с папой и успели на экскурсию в оранжерею. Дине было интересно постольку поскольку, но Савва горел любопытством и восхищением пока перебегал от экспоната к экспонату. Зная его любовь к цветам и растениям, Капульцевич-младший не торопил обожаемого им баламута и радовался, что к тому возвращалось здоровье. — Динька, ты гляди, какая араукария! Двадцать лет ей, не меньше! — Она древнее меня! — жаловался Диня и отворачивался, когда видел, как Савва беспардонно ворует с гумуса всякие семечки. Но вроде этого никто не заметил, и их не выгнали. В зале с орхидеями Яхонтов чуть ли не каждую перенюхал. Нос его к концу посещения был весь в пыльце. — Прямо конфеткой пахнут! Я запомнил названия и перекинул их тёте Наташе по мережке. Динька, у нас тоже такие посадим! Пусть духманят! — Ты ж голодный! — вспомнил Диня о том, что с прилёта в город у них через желудки прошла лишь пара горелых печенек. — Давай найдём кафе! И папе возьмём заодно таз салатика. — Отличная идея! — поддержал Яхонтов. — В «Бярозку» навостримся? — Добро!       Они покинули оранжерейный комплекс и, блуждая по зимнему парку, принялись искать выход. Липовая аллея встала у них на пути, и колдуны, взявшись за руки, побрели по ней. Нельзя было не залюбоваться столетними деревьями, пережившими эпохи. У Дини кружилась голова от счастья. Он гулял по Берестью со своим любимым, и это было словно так, как много лет назад... Неожиданно странное чувство зародилось на душе у Капульцевича. Точно он спрятал здесь тайну. Среди этих старых, раскидистых лип! Диня прислушался к себе, замедлив шаг. — Ну что ты, солнце? — Савва устал тянуть его за собой. — Переборол аппетит? Я вот — нет! — Постой, — Диня осматривал каждую липу впереди себя. — Походи. Тут шо-то есть. — Шо есть? Сэндвичи с син-беконом растут? — Не... — Повинуясь зову сердца, а не разума, Диня повёл Савву с дорожки по сугробам к одной толстой, шершавой липе. — Да что ты... ять! Капульцевич! У меня ботинки короткие! — клял его Савва. Но Диню было не остановить. Он начал шарить по стволу липы ладонями, ища сам не знал, чего, но тут увидел на коре глубокие вырезы едва читающейся надписи — высоко над ними. Ухватился руками и ногами за ствол дерева и вскарабкался по нему вверх, чтобы прочитать: «Г + М» и ниже, под буквами: «я буду любить тебя вечно» — Ять, Капульцевич, ну что ты заставляешь меня делать! — рядом приплыл по воздуху Савва, и полы его куртки развевались, как крылья у бабочки. — Мне ж летать запре... Мою маманю! — Он увидел надпись. — Аха! Это! — Динька скатился по стволу в сугроб и рядом спустился изумлённый Савва. — Это же Гор нацарапал! Точно он! — Да, похоже. — Глаза у Саввы источали небывалую нежность, от которой защемило и затрепетало лето внутри у Дини. — Он писал это Мэлу. А клятву выполнил я. — Капульцевич обнял липу со своей стороны, и Яхонтов со своей сомкнул их руки. — А почему так высоко? — прижимаясь щекой к коре, спросил Диня. — Резал в воздухе? — Нет, солнце, — повторяя его жест, вздохнул Савва, выглядывая с другой стороны липы. — Дерево выросло. — Любовь тоже выросла! — выпалил Диня и обернулся на требовательный голос позади: — Молодые люди! Вернитесь на дорожку и прекратите топтать газоны! Под снегом спят многолетники! — Прощения просим! — Савва, недолго думая, подхватил Диню на руки и под его хохот рысью понёс с запрещённой территории. Они бежали по аллее и ржали, кидаясь друг в друга снегом, и задор Саввы радовал Диню. Он наконец-то начинал напоминать себя прежнего, а не бледную тень! И это стоило любых потерь. Диня почему-то поверил, что и без перстня он полетит не ниже прадеда, и, конечно же, будет очень осторожен в высоком небе, чтобы его Саввочка смеялся. Он сделает так, чтобы Саввочка им гордился. Ведь он тоже высотный сокол, влюблённый в небо... и не только! Диня, играя, отпрыгнул от Саввы и угодил в руки к папе. — Ой! — Резвицесь! — оценил папа, пока Савва сделал вид, что не ловит Диню, а отряхивает от снега брюки. — Хыть! Ну добро. Клиент у порядке цяперь, да и ты, хляжу я, опрауился. — Папа вцепился пальцами в Саввины плечи. — Но пока сеходня не бехайце. Осторожно. — Он глянул на часы. — Через часа пол тямнец буде. Вы не жрали? Тохда, айда, подкрепимся, и у обратную дороху. — Ухумс! — согласились оба незадачливых колдуна.